Фазелис

Автобус тронулся, роняя внутри себя туристов, скачущих на одной ноге в тщетной надежде переодеться, и просушить купальные костюмы, гид радостно развернулся к нам — наконец‑то неверные перестали терять время на совершенно бесполезные солнце, песок и воду, говорило его лицо, — и предпринял исторический экскурс. По его словам, мы находились в святом для каждого грека месте. Именно здесь, в Капуташе, а вовсе не на Кипре, явилась смертным богиня любви, — тут он почмокал, явственно себе ее представляя, — с пышными бедрами, небольшой грудью и выпуклым животом, ляжками, трущимися друг о друга, с волосами, пахшими морем, с губами, словно сливки, глазами, полными меда, пшеничными снопами в карманах, и… В том, что касалось женщин, он был поэт. Своеобразный, конечно, но ведь и литература не стоит на месте. Он болтал про Афродиту и так и этак, а я все смотрел на затылок Анастасии, разглядывая родинки на ее белоснежной шее и дивясь: что они такого делают с собой, эти женщины с севера, чтобы прикрыть и, по возможности, уничтожить свою природную красоту? Оставалась надежда, что все дальнейшее путешествие она проходит в нормальной женской одежде, по меньшей мере, в платьях. Так думал я, поглаживая ласково взглядом ее белые лопатки, ее крепкую шею. Тут Анастасия, словно мраморная до тех пор, отлипла от стекла, и ожила. Голос у нее оказался неприятный, резкий, чересчур низкий, такой же мужиковатый, как и все ее повадки. Разве Афродита появилась из моря не на Кипре, сказала она, и достала из кармана шорт блокнотик. Приготовилась записывать. Я с горечью понял, что она — из категории зануд, которые достают гида в группе, пытаясь «извлечь как можно больше полезной и интересной информации, которая обогатит ваши знания и даст почувствовать, что поездка была предпринята не зря». Самое отвратительное, что я сам призывал туристов проявлять интерес к такого рода информации, расписывая в буклетах богатейшие знания гидов, их интерес к истории, их всеобъемлющие и энциклопедические знания. Ложь, ложь, конечно же, ложь! Гид Мустафа понятия не имел о том, что в персидской империи существовали сатрапы. Для него «царь» было то же самое, что и «князь», а оба они равны «падишаху». Известие о пятом крестовом походе стало бы для него шокирующей новостью. О падении Тченотчитлана он узнал в 2012 году, во время просмотра развлекательной передачи «Угадай мелодию». Все, что он знал об истории, он почерпнул в буклетах. Причем даже не тех, которые писал я, а в старых их вариантах, от 1992 года, когда единственной достопримечательностью Турции, за которой ехали туристы из России, был склад матрацев и курток в городе Измире. Вот про матрацы и куртки он бы рассказал с удовольствием! Мустафа всю мировую историю — кое‑что, слышанное о ней, — воспринимал через призму сточенной до полупрозрачности монеты. Он был сущий марксист! Александр Македонский покорил мир из‑за денег, Цезарь и Помпей не поделили фабрику по производству сахарного сиропа и обуви, Клеопатра рассчитала влюбленных в нее полководцев из‑за того, что они не поделили отель, статуи посреди античных городов — изображения уважаемых людей, которые финансировали все на свете. Деньги, капитал, бизнес. Даже собрание богов на Олимпе выглядело, в изображении Мустафы, каким‑то заседанием акционеров общества с ограниченной ответственностью. Они обсуждали сделки, слияния, капитализацию, банкротства, все эти Зевсы, Посейдоны, Геры, Аполлоны. И всем им разносил — нет, не амброзию, а вкусный, ароматный и аутентичный турецкий чай, — быстроногий Ганимед. Разумеется, за чаевые! Кстати, о богах, напомнила Анастасия. Наверняка среди них заседала и Афродита. Которая, — напомнила упрямая Анастасия, сверяясь с распечатками из «Википедии», вклеенными в блокнотик, — родилась все‑таки на Кипре. Ну, согласно легенде. Капуташ, Капуташ, а вовсе не Кипр, взвизгнул гид, отвечая на вопрос, и, кстати, после всего пережитого на островке и в море я был совершенно с ним согласен. Это во‑первых. А во‑вторых, проклятая пропаганда греческой части Кипра постоянно лжет, фальсифицируя точные исторические данные. Согласно им, Афродита родилась если и не у Капуташа, то уж в турецкой части Кипра точно! Греки тут не при чем! Дегенераты, вырожденцы. Только и знают, что покушаться на святое и чужое: Афродита, острова, фирменная виноградная водка ракия, настоящая пахлава, и многое другое, все это было придумано в Турции, даже если Турция возникла две тысячи лет спустя. Плевать! Древний турок Гомер мудро предвидел будущее, родившись в замечательном центре текстильной промышленности Турции, Измире. Кстати, не желаем ли мы заскочить в Измир, на фабрику распашонок? Ее владелец — давний друг Мустафы, он все продаст с гигантской, невероятной скидкой. Это недалеко. Примерно восемьсот‑девятьсот километров. Ну, если честно, полторы тысячи. Но время пролетит незаметно. Он, Мустафа, расскажет нам истории, много удивительных и забавных анекдотов, и мы и не заметим, как… Я поднял над головой — за спинами всех, — карту с маршрутом тура и грозно постучал по красной линии маршрута. Мустафа умолк. Бедняга точно решил, что я представляю тайную инспекцию, что я приставлен к нему, словно орел к Прометею. Даже за печень схватился! Ай, проклятый гяур (неверный — прим. автора), говорило его лицо. Оно вообще говорило не менее красноречиво, чем рот Мустафы — вальяжный, чувственный, полный. Очень солидный рот. Уверен, жители квартала, где живет уважаемый гражданин Мустафа, поставили памятник его рту. Из мрамора, не меньше! Кстати, по обеим сторонам дороги появились мраморные кубы, на которых время от времени возникали, словно хотели нас поприветствовать, статуи без голов и без лиц. Местность, в которой мы проезжали, находится под покровительством богини по имени Афродита, сказал Мустафа. Это территория любви. Недаром поэтому финальной точкой нашего путешествия станет невероятный, легендарный, удивительнейший город Афродисиас. Все томно вздохнули. Автобус припарковался у римского акведука, на пыльной площадке, прямо в густом кустарнике. Откуда‑то из редкой тени соснового леса навстречу нам уже неслись продавцы сувениров. Фазелис, торжественно объявил гид. Мы поплелись за ним на выход, поддерживая друг друга, и смущенно извиняясь, когда сталкивались. Нас выгрузили прямо у гавани, на которую ступил сам Александр Македонский, приехавший покорять Иран с его Ахмениджадом, сказал гид. Дальнейшие его объяснения я не слышал, потому что уходил к морю. Гавань, не длиннее пятидесяти метров, пожинала морские волны идеальным полумесяцем серпа. Сердце мое билось в такт морю. Не было ни души, я пошел прямо в воду, я шел решительно, как мать Одиссея, решившая встретить смерть в волнах, и остановился, лишь когда вода дошла мне до рта. Здесь она оказалась не такой соленой, как в Капуташе, все дело в маленькой речушке, стекавшей в залив с горы, где горел священный огонь Химеры. Я знал, что гид не поведет туристов туда. Плюс два часа истории? Минус час сувениров! Такая математика не для Мустафы. Зачем терять время? Я фыркнул, окунул лицо в воду, постарался рассмотреть камни, на которых стоял. Увидел большую тень, упавшую на меня. Поднял голову. На меня заходил сбоку небольшой корабль, на палубе нетерпеливо приплясывал полный, белокожий мужчина со склоненной набок головой и лицом, неуловимо смахивающим на черты священного Аписа. Без сомнения, сам Искандер! Как ему не терпелось, как он подвижен. Совсем не то, что десять лет спустя, когда даже встать поссать не сможет! Будет лежать на кровати, хрипеть, гадить под себя в парчовые простыни и задыхаться в дыму благовоний… именно, что «воний», так провоняется ими комната. Никто не виноват, кроме тебя, царь. Кирпич — не материал для людей. Вавилонские зиккураты это гробы для живых мертвецов. Гигантские вараны жили на верхушках этих башен, мерзкие, склизкие, тошнотворно пахнущие ящеры. Им носили молока на блюдечках жрецы‑педерасты с глазами, подведенными краской. Этого ты хотел, царь? Вместо того, чтобы жить и умереть под высоким небом родины, ты променял ее на пыль, вонь, автобусы с туристами. На чаевые, и палящую жару Малой Азии. Даже до Афганистана дошел! Ты был первым неудачником там, за тобой последовали многие, от Моголов до ограниченного контингента интернациональных войск СССР, а после НАТО, от англичан до иранцев. Ты умер в красной глиняной пыли, в месте, которое тупые скотоводы с соломой в голове назвали Эдемом — еще бы, два ручья посреди пустыни! — отказавшись от рая, который тебе принадлежал. А началось все? С Фазелиса. Райская бухта, речушка с ледяной водой, и огни, огни химер, завороживших тебя, царь, настолько, что ты котом, одурманенным валерьянкой, рвал и когтил безобидный и бесформенный Восток, пока на Западе наливалась настоящая угроза. Свинцовый кулак Рима сокрушил требуху твоей так называемой империи, отбил почки, разорвал молекулы крови, от Рима у твоих генералов начались гематомы. Ты не дожил, а если б дожил, что бы сделал? Эта Малая Азия, этот Восток, они обессиливают. Но потом, потом. А пока — прыгай. Корабль причалил, мужчина издал воинствующий рык, скакнул на песок, за ним побежали другие… Что это за черт побери такое, наигранно весело спросила меня откуда‑то сбоку Анастасия. Я не видел ее, потому что смотрел на Солнце. В глазах моих плясала зелень. Обычное представление для туристов, сказал я. Вы еще увидите так называемые гладиаторские бои в Эфесе, гладиаторские бои в Мирах Ликийских, и для вас разыграют сцены из жизни госпитальеров в замке Святого Петра в Бодруме. Она молчала. Я был уверен, записывала. У таких с собой и водонепроницаемый блокнотик найдется, и специальная ручка для воды. Я помолчал еще, потом спросил, могу ли я диктовать дальше. Он ответила, что не записывает. Я глянул. Анастасия плескалась рядом, подгибая ноги, и поддерживая себя на плаву руками. Рядом проплыла лодка с несколькими симпатичными, но чересчур крупными новозеландками — туристы из других туров и групп постепенно прибывали в гавань Фазелиса. Я глянул на лошадиные крупы девчонок «киви», и машинально отметил, что неплохо бы привозить гостей сюда на лодках. «Почувствуйте себя воинами Александра Македонского». Можно будет даже нанять несколько местных жителей, чтобы они, — стоя в халатах и шлемах из позолоченной фольги, — посыпали себе голову песком и в ужасе орали, изображая солдат персидского царя. Для VIP‑групп я предусмотрел даже прекрасных невольниц, с радостью дарящих своим освободителям ласки и прелести любви на берегу ночного моря. Для VIPVIP — да, в Турции есть и такое, тут всегда найдется возможность добавить пару долларов к счету, — можно организовать и амазонок, отчаянно сопротивляющихся, амазонок, которых придется брать силой. Скажем, десятка три чудных воительниц. Из Украины, Молдавии, да. Что‑то в этом роде. О чем вы думаете, сказала Анастасия, и я с легким удивлением услышал в ее голосе ревность. Ну, я специалист компании, и представляю себе все возмо… промямлил я. Нет, нет, сказала она, с прямотой — Чересчур, на мой взгляд, искренней и откровенной, такой, знаете ли, товарищеской, — о чем я думаю, глядя на ляжки этих бесстыдниц в чересчур коротких шортах. О… Но ведь и у вас такие же. Нет, у меня чуть длиннее, сказала она. И это легко проверить. Да, да, ныряйте‑ка! Не выскочит же она из воды на три метра, как дельфин, чтобы я мог видеть, и не переться же нам обратно к пляжу пятьдесят метров по мелководью, а? Она, кажется, даже и не кокетничала. Я, пораженный, послушно нырнул, глянул. Само собой, вода так резала глаза — Средиземное море по сравнению с Черным или даже с Океаном, это как виски и вино, — что ничего конкретно я разглядеть не мог. Только выпуклый лобок, ляжки, да силуэт, лишь силуэт, шортов. Мужчины очень невнимательный народ, вечно им приходится раскрывать глаза на все, сказала Анастасия, когда я вынырнул с раскрытыми глазами, мигая, чтобы очистить их поскорее от воды. Ну что, убедились. О, да, не вполне уверенно сказал я. В смысле не очень, угрожающе приблизила она лицо ко мне. Нет‑нет, я все увидел, и совершенно точно понял, что вы одеты намного прилич… Давай на ты! Давай, товарищ, чуть было не ответил я. Конечно, вежливо согласился. Увы, все мои прогнозы оправдывались. Она оказалась из тех женщин, которые всячески играют в «своего парня». Господи, да она, наверное, даже в детском саду, играя в доктора, представляла мужскую сторону! Свой в доску товарищ: и пивка попьет, и до дому донесет, и рублем до получки одарит. Как ты думаешь, нас не хватятся в группе, спросила она. Нет, гиду плевать, главное, будь в точке сбора вовремя, ответил я. Кстати, ты заметил, что на Капуташе нет туалета, спросила она. Я бывал там не раз, ответил я. Все они посетили естественный, так сказать, туалет, сказала она. Прямо в море! После этой ужасно острой еды в отеле… И группа оконфузилась. Все это случилось, пока я плавал к острову. Кстати, все заметили, что я держусь далеко от коллектива. Почему, в чем дело? Мы же все сейчас одна команда и, можно сказать, одна семья. Ну, уж на время путешествия‑то точно. Мы повернулись к берегу, и стали любоваться формой гавани. На горе показались языки пламени. Я рассказал Анастасии про Химеру. Про запасы газа под горой, про огонь, который горит вот уже сотни тысяч лет, и босоногих гонцов, бегущих по склону горы — буквально скатывавшихся — чтобы донести огонь до моря, чтобы дать воде искру. Про лица богов и чудищ, мерещившихся им в причудливых стволах олив, сосен, гранатов. Анастасия перебила. Она норовила закончить рассказ. Туалета не было, а у всех началось расстройство. Повальное. Вот они и пошли в море. А потом… началось фирменное светопреставление. Всё поплыло обратно к берегу. Волны выносили и выносили Это на песок, пока, к счастью, не пошли очень сильные, и не раздробили все на мельчайшие частицы, поделилась она доверительно. Я кивал, поддакивал, мямлил. Не очень понимал, что ей нужно. Не хочу ли я прогуляться по городу, спросила она меня. Я со вздохом подчинился, и поплелся за ней — хоть на задницу погляжу, все утешение, — к берегу, где мы смешались с толпой туристов из Азии, и, то и дело, принимали из чьих‑то рук фотоаппарат, чтобы снять его владельцев, и улыбнуться. Эти вьетнамцы, а может и корейцы, затопили лабиринты Фазелиса, словно воды их родины — рисовые поля. Мы гуляли по античному городу по колено в азиатах, как буйволы — по болотистым рисовым плантациям, и я то и дело ловил в небе фигуру аиста, взлетевшего к оранжевому Солнцу Вьетнама. Они гомонили, как птичий базар, и я почувствовал себя недалеким моржом, по ошибке выплывшим не на тот участок антарктического пляжа. Надо было вырываться. Пришлось схватить Анастасию за руку, которая оказалась по‑мужски твердой — не удивила, — и рывком втянуть на боковую улочку, ведшую к остаткам бани и мозаикам. Там наткнулись на гида и группу. Мустафа, довольный, распинался про мозаики и про то, каких баснословных денег стоили они этому древнему городу. Сотни богатых, состоятельных горожан, вещал он, скидывались на подобные мозаики. Это было все равно, что рекламу в журнале «Турецких авиалиний» заказать. Стоит ли упоминать, что спонсором этих мозаик был древний «Тюрк‑телеком» или что‑то в этом роде? Мы пронеслись по центральной улице города — причем именно в маршевом темпе армии Македонского, стремительно ворвавшейся македонским ножом в размякшее маслице империи персов, — только успевая голову поворачивать. Вправо повернул, запечатлел пейзаж, влево, а потом глядишь, все уже поменялось. Мустафа вел нас к какому‑то ресторану на отшибе, гамельнским крысоловом напевая про изыски османской и средиземноморской кухни. Нас ждет то, ждет это. А османская кухня, это как, поинтересовалась Анастасия, потянулась к блокнотику. Я почувствовал к ней легкую неприязнь. Можно подумать, она станет готовить по этим рецептам! Но Мустафе было приятно, Мустафа растаял фисташковым мороженным, забытым на блюде в приморском ресторане прямо посреди стола. О, кухня османов! Например, яичница. Во всем мире это просто, банально. Два яйца и все. Элементарно! Но! В Турции… здесь все по‑другому. Здесь самым сложным блюдом была яичница. Яичница султанов, которую готовили десять часов, для начала томя на гигантских сковородах лук до полного изнеможения. Он становился сначала прозрачным, потом темнее, еще темнее. Он не жарился! Нет, он доходил. Словно падишах на камне турецкого хамама, лук на сковороде постепенно терял силы, терял цвет, отдавал все соки. Повара, умелыми массажистами, придавливали его своими ложками, гладили от пяточек до самой шеи. По прошествии десяти часов в остатки лука осторожно вводили яйца. Долго, очень долго, готовились. Повара в Османской империи все, как один, были некрасивые. Это потому, что у них были некрасивые жены, и, соответственно, дети. А почему жены? Все просто! Султаны. Не имело никакого смысла жениться на красивой женщине в ту пору, пояснил Мустафа. Всех красавиц, всех породистых, стройных, сексуальных, аппетитных, умных… короче, мало‑мальски заметных женщин, всех их вывозили в распоряжение султанского гарема. Жениться на красивой женщине — одно расстройство. Не успеешь вкусить — м‑м‑м, облизал пальцы Мустафа, закусывая икрой из баклажанов, — прелестей супруги, как ее тащат в гарем, а тебя, в лучшем случае, приставляют к ней слугой. Сучка мстит, издевается, как может. И попробуй только вякни! Зашьют в мешок, и утопят в Босфоре, как обосравшегося кота! Впрочем, вы и сами все видели, разве у вас не показывают сериал «Великолепный век»? Яичница султанов, кажется, и правда готовилась для нас не одни сутки. Успела протухнуть! Так что значительная часть группы, стеная, выстроилась к дверям туалета, словно очередная партия грешников — ко входу в Аид. Остальные благодушно пили чай, кофе, любовались видом. Он потрясал. Мы сидели на террасе, в тени апельсиновых деревьев, над нами краснели гранаты и гроздья сладкого винограда, по правую руку море играло с яркой раскрашенной яхтой, по левую — резвились горные речушки на склоне Химеры, а прямо — играло в ручеек с солнечной дорожкой море. Пахло кипарисами, оливами, древностью. Позвякивали колокольчиками на монументальных шеях гигантские козлы, бродившие по прибрежным скалам. Это напомнило мне звон, исходящий от наших, молдавских, овец. Мне взгрустнулось… Не тут‑то было! Туристка из Москвы попросила кофе. Дала пять долларов. Мустафа, взяв себе два, подозвал хозяина. Тот взял один доллар, срочно вызвал старшего официанта. Разъяснил задачу. Тот кивнул, спрятал один доллар в карман рубашки, вызвал двух помощников. Каждый, получив свои пятьдесят центов, бросился на кухню. Там нашли самого младшего официанта. Дали тридцать центов. Парень не сплоховал, нашел повара. Еще двадцать центов. Повар вышел на террасу и свистнул. Двое парней, валявшихся в тени вперемешку с бродячими котами, встали. Выслушали получасовое объяснение. Набрали в колодце воды, сварили кофе, принесли. Каждый — за свои десять центов. Такова Турция! Здесь предпочитают не работать. Это бизнесмены, дельцы. Им куда проще продать свою работу кому‑то, взять разницу, и пусть она не так велика, как вся стоимость… ну так ведь они и не работали! Прирожденные эпикурейцы, думал я с завистью. Наверняка, Эпикур тоже родом из этих мест, тоже родился с феской на голове. А даже если и нет, какая разница! Всегда можно сказать, что другая версия — неправда, заговор западных сил. Что все на самом деле было не так. В конце концов, Эпикур мертв! Ему‑то какая разница, где родиться, если он уже умер? Ерунда. Ничто не стоит нервов. Забот. Внимания. Соглашайтесь с чем угодно. Все равно вас истомят в здешних краях, как лук, хочешь ты того или нет. Еще и жену в гарем заберут. Зазвенели колокольчики поблизости. Заблеял с вершин генуэзской крепости муэдзин. Я прищурился и увидел, как на остатки стен лезут солдаты в малиновых шароварах, золотых тюрбанах, с кривыми саблями. Сверху их поливали кипятком мрачные, молчаливые итальянцы в кольчугах. Время от времени кто‑то из них пронзал атаковавших пикой. Турок начинал вертеться, как гусеница, проткнутая осой, и защитник отбрасывал пику — прямо с телом, — подальше от стен. Но нападавших становилось все больше и постепенно стены стали полностью золотыми и красными, а после все исчезло в мареве. Когда же я, проморгавшись, взглянул на крепость еще раз, стены выглядели унылыми и пустыми, как голова старика, призывавшего всех на молитву. Само собой, никто в ресторане и пальцем не шевельнул, чтобы туда отправиться. Мы дождались наших страдальцев, выходивших из туалетной комнаты бледными, как тени, и вернулись в автобус. Беспечная Анастасия строчила что‑то прямо на ходу. Что это вы там пишете, рецепт этой отравы, что ли, спросил я. Может и да, сказала она. А может, и вас в свою книгу записываю.