– Салам алейкум, путник!

«Вот бы мне его голос, – тоскливо подумал Адильджери, – таким рыком медвежьим любую толпу можно привести к повиновению».

– Уалейкум салам, добрые люди, – Адильджери подошел поближе, а юный джигит взял у него из рук поводья коня и привязал разгоряченного скакуна к дереву.

– Присаживайся, – сказал незнакомец. – Надеюсь, не побрезгуешь нашей бедной трапезой.

На небольшом медном блюде лежала лепешка копченого сыра, большой кусок просяной пасты, несколько кусочков халуа – сладкого кушанья из масла, меда и ячменной муки. Рядом с блюдом, на широкой и короткой дубовой дощечке

– вареная курица, пучок «медвежьего» лука – черемши – да соль в костяной коробке.

– Дай аллах, чтоб каждого путника приглашали к столь «бедной» трапезе,

– вежливо ответил проголодавшийся проповедник и сел на разостланную на земле бурку.

Хозяин привала тоже сел, а парень аккуратно разделил курицу по суставам и положил перед гостем лучшие части – ножки и желудок.

Адильджери отщипнул кусочек пасты и сказал:

– А вот юноша…

– Бати его зовут, – подсказал старший незнакомец. – А меня – Болет.

– Так вот, уважаемый Болет, пусть Бати тоже садится с нами. Ведь в лесу – это не в кунацкой. Походный привал…

– Садись, Бати, – пригласил Болет. – Наш гость… э-э.

– Адильджери.

– Да, наш старший – Адильджери, он правильно говорит. Здесь тебе не придется таскать новые кушанья и наливать нам мыхсыму. Дорога есть дорога.

Бати сел рядом с Болетом и скромно занялся куриной шейкой.

– Сколь приятно встретить в пути единомышленника – настоящего мусульманина, – положил начало «застольной» беседе Адильджери. – Ведь ты приветствовал меня, Болет, по мусульманскому обычаю, так?

– Это скорее по привычке, – усмехнулся Болет. – Ведь мы с моим каном

Бати несколько лет прожили в Крыму.

– О-о! – уважительно протянул Адильджери и отбросил в сторону обглоданную косточку. – Как бы я хотел там пожить!

– Не стоит, – возразил Болет.

– Не стоит?! – удивился Адильджери. – Среди правоверных!.. Не видеть вокруг себя ни одной языческой рожи – и не стоит? Да только ради этого…

– Не думай, милый земляк, что крымские татары, хоть они все поголовно и мусульмане, только и делают, что возносят молитвы аллаху, творят добрые дела и ведут благочестивые беседы. Они такие же люди, как и мы, только большинство из них развращено военачальниками и муллами – да, да, муллами тоже, и хотят, чтобы работали, накапливали им богатства другие люди, другие народы. Разве они не грабят адыгов? Разве мало в крымской пли турецкой неволе наших мужчин и женщин?

– Но зато ведь они несут в наши края высокий свет ислама! Когда мусульманство будет принято всем народом, то многое переменится к лучшему.

Болет покачал головой и ничего не сказал. Адильджери стал понемногу горячиться:

– Но как можно терпеть, когда еще добрая половина наших чувячников продолжает упорствовать в неверии!

– Человеку бывает нелегко отказаться от старых привычек.

– Так надо его заставить!.. – Адильджери с силон ударил кулаком по своему колену и чуть-чуть покривился от боли. – Заставить! Заставить!!!

– Нет, нельзя. Коран не позволяет.

– Как… не позволяет?.. – упавшим голосом спросил Адильджери. – Конечно, я пока еще не обучен грамоте и сам не читаю священную книгу, но многое из того, что в ней написано, я знаю. Знаю со слов двух-трех татарских мулл. Один мулла даже был гостем в моем доме почти целую зиму и каждый день учил меня молитвам…

– И сам при этом не показал себя большим знатоком Корана, – подхватил Болет. – Думаю, что так оно и было, дорогой мой еджаг. Ведь и среди мулл немало напыщенных невежд. Я не хаджи, но книгу мусульман читал внимательно. Правда, не на арабском, а на турецком языке. И хорошо помню оттуда вот такой аят: «Как могла бы уверовать хоть одна душа, если бы на это не было соизволения от аллаха?» Вот что сказано в сотом аяте из десятой суры – я легко запомнил эти числа: они прямые и острые, как стрелы.

Адильджери молчал.

– Могу привести еще одно место из Корана, – спокойно гудел своим рокочущим басом Болет. – Вот слушай: «Если было бы угодно нам, мы каждой душе дали бы направление пути ее…» Правильно, Бати? – вдруг обратился он к юноше.

Бати густо покраснел и кивнул головой.

Адильджери оторопело воззрился па парня.

Болет, казалось, не замечая его удивления, сказал пареньку:

– Лошадь нашего старшего, наверное, уже остыла, пойди напои ее.

Когда Бати отошел, он объяснил:

– Мальчишка учился в турецком медресе, знает книгу наизусть.

– О, аллах! – с завистливым восхищением вздохнул Адильджери. – Но мне все-таки непонятно одно, Болет: Как можешь ты, такой знающий, да еще и не простого рода, я это вижу по твоей одежде и оружию, – и вдруг защищать язычников!

– Я людей защищаю. Тех самых, кто кормит и одевает самих себя да еще и толпу дармоедов из «не простого рода».

– Постой, постой! – рыжая борода Адильджери мелко затряслась от гнева.

– Ты называешь дармоедами тех, кто наверху?

– Да, кто наверху. Как пена в кипящем котле. Только давай не будем волноваться. Ведь и спорить можно спокойно.

Адильджери помрачнел еще больше:

– Не понравились бы твои слова князю, у которого состою я в свите.

– Какому князю?

– Хатажукову Кургоко.

– А-а-а… – задумчиво протянул Болет.

Он долго молчал, затем, будто решившись на какой-то ответственный шаг, медленно проговорил:

– А теперь я скажу слова, которые твоему князю, наверное, понравятся: сын Кургоко не утонул семь лет назад в Тэрче, он жив и здоров.

Адильджери вскочил на ноги: по его лицу было видно, что он хочет, мучительно хочет знать подробности, что его терзают сейчас десятки вопросов, готовых сорваться с языка, но Болет предостерегающе поднял руку.

– Больше – ни слова! – сказал решительно, а потом добавил:

– Еще не время, – он встал и сделал Бати какой-то знак рукой.

Бати исчез в лесной чаще. Скоро в лесу раздалось приглушенное конское ржание, лошадь Адильджери взволнованно ответила на него. Но вот Бати появился снова – он вел под уздцы великолепного коня – хоару, буланого с черной гривой, черной полосой на спине и черным хвостом.

Адильджери посмотрел на коня, тяжело вздохнул и стал прощаться. В это время со стороны лесной опушки, где проходила дорога, донесся неясный шум, какие-то крики, разноголосое пение.

Адильджери, Болет и Бати, который прибрал остатки пиршества и приторочил к седлу туго скатанную бурку, вышли на дорогу. Навстречу им двигалась радостно возбужденная толпа крестьян, то ли гоня перед собой, то ли сопровождая большую черную корову без единого светлого пятнышка на лоснящейся шкуре.

– Вот вам, пожалуйста! – криво усмехнулся Адильджери. – Это называется «самошествующая корова Ахына». Гонят к Махогерсыху – на свое проклятое капище.

На губах Болета появилась добродушная улыбка:

– Так и «шествует», несчастная, от самого моря?

– Какой там! – Адильджери досадливо махнул рукой. – В каждом селе, я уверен, эту скотину подменяют. А потом говорят, что «Ахыном посланная», сама прошла весь путь без остановки. На Махогерсыхе ей отдадут почести, а потом заколят и съедят. Тьфу!

Женщины, мужчины, ребятишки, идущие позади коровы и сбоку, были исполнены не религиозного смирения, а скорее праздничного веселья. Несколько сельских музыкантов извлекали из своих самодельных свирелей и доулов – небольших барабанов, по которым отбивают ритм руками, – бодрые звуки танцевальных мелодий. Многие богомольцы шли, приплясывая и оживленно перекликаясь:

– Шагает, шагает наша красавица блаженная!

– Хорошо идет милая!

– Да уж немного и осталось…

– Эй! Дорогу священной корове!

В больших и красивых глазах у «священной» застыло тоскливо-покорное выражение. Покачивая упитанными боками, она шла вперед мерной деловой поступью.

– Ну, я им сейчас покажу… – пробормотал Адильджери, готовый снова приступить к своим добровольно возложенным на себя обязанностям мусульманского миссионера.