– Ха! – весело рявкнул Шужей. – Высокомерного орла в ловушку завлекла сова!

Мухамед, вскакивая на ноги и стряхивая с себя щуплого Адешема, который сразу отлетел на несколько шагов, выхватил левой рукой из-за пояса пистолет и прицелился в Шужея.

– Подожди! – крикнул Шужей, слезая с коня. – Попробуем в пешем бою. Я тоже возьму саблю!

Но тут грянул выстрел, и рыжеусый пелуан [45] покачнулся, закашлялся. На его груди, чуть повыше сердца и чуть левее стального нагрудника, стало расплываться по серой ткани черкески темно-красное пятно.

– Адешем… – сиплым голосом позвал он. – Скачи скорей… Канболету расскажи… Бери лошадь. Постарайся… быстро… Этому зубоскалу Нартшу, другу моему, передай…

Что хотел передать Шужей единственному человеку, которому он прощал все насмешки, осталось неизвестным. Мухамед ударил его саблей. Рубанул еще раз, уже лежавшего на земле. Затем еще дважды, уже мертвого… И не заметил младший Хатажуков, как старый Адешем проворно взгромоздился на крупного и рослого шужеева коня и, пользуясь тем, что теснимые с трех сторон тузаровцы были теперь прижаты к самому лесу, скрылся за деревьями. Это заметил Алигоко, но стрела, пущенная им с риском задеть кого-то из своих, пролетела мимо. Обозленный, он громко закричал:

– Кончайте скорее! Что вы там копаетесь, как ленивые коты!

Но его никто не слышал. Двое оставшихся в живых тузаровцев сдаваться не хотели. Откуда и силы брались! Вот упал, сраженный Мухамедом, еще один, а последний сам ринулся в атаку и успел, весь израненный, прихватить с собой в царство мертвых еще какого-то шогенуковского уорка.

Стало тихо. Каждый, наверное, задумался на мгновение о том, что произошло на этой солнечной лесной поляне, только что перепаханной конскими копытами и политой кровавым дождем.

Алигоко не позволил людям слишком долго предаваться размышлениям.

– Долго возились, – прозвучал его раздраженный голос. – Наших убито сколько? Девятнадцать! Клянусь Псатхой, если так побеждать, то некому будет делить добычу!

Над поляной послышались горестные вздохи, стоны и причитания уорков, потерявших сегодня родичей и друзей.

Мухамед, осматривающий рану на морде своей лошади («ничего страшного, слава аллаху…»), резко повернулся:

– Закрыть всем рты! Тише! Не льют слезы по мужчинам, которые погибли в бою.

– Правильно! – отозвался Шогенуков. – Сейчас надо быстро, без лишних разговоров похоронить убитых и ехать дальше. Поход еще не кончен. Это была не битва, а ее начало. На том берегу Тэрча – проклятое тузаровское гнездовье. Старого ворона мы уже убили и теперь надо поскорей добраться до молодого, пока он еще ничего не узнал и не успел подготовиться.

– Тогда отложим похороны! – крикнул Мухамед. – Тут большинство язычников. Их погребальные костры да разные там обряды – слишком долгий таурих [46].

– А по-мусульмански быстрее? – спросил Алигоко.

– Еще бы! – ответил Мухамед. – Закопать в землю и прочесть молитву.

Для похоронного обряда в походных условиях достаточно и этого, – князь сознательно кривил душой: ему уже не терпелось добраться до Канболета.

Раздалось несколько негодующих возгласов, но Алигоко сумел успокоить недовольных:

– Новая одежда лучше, чем старая. Вот так же и новая религия. Даже я, ваш князь, решил перейти в мусульманство. И те, кому этого мало, пусть всю жизнь грызут старые, обглоданные кости. А сегодня слушать князя Хатажукова,

делать все, что он прикажет.

Когда были засыпаны неглубокие могилы воинов из отряда Алигоко, младший князь Хатажуков, взявший на себя обязанности муллы, заявил:

– Я по-арабски знаю из Корана немного, но этого хватит, нам на всех. – С трудом придав своему лицу какое-то подобие благочестивого смирения, он торжественно возвестил:

– Бисмилляхи рагмани рагим! [47]

(При этих таинственных, жутковатых словах невежественные уорки, погрязшие во мраке язычества, испуганно переглянулись и присмирели, придавленные гнетом чужой, недоступной мудрости.)

– А дальше так. Помнится, есть вот такая подходящая к нашему случаю молитва:

– Мы дали тебе Кевсерь… Э-э… значит, им, – Мухамед показал пальцем на могилы, – дадут Кевсерь. Это что-то такое хорошее, кажется, река в раю. Дальше. Обращаемся со своей молитвой к аллаху и приносим ему жертвы. Ненавидящие аллаха погибнут так, что от них не останется и следа. Все. Аминь.

(Уорки снова переглянулись, теперь уже слегка сбитые с толку и разочарованные.)

– Все? – спросил Шогенуков. – Ну и ладно. А то солнце скоро сядет.

– Ас ними что делать? – Это хмурый Бабуков подал голос. – С тузаровскими… Так оставлять нельзя.

– И не оставим, – усмехнулся Алигоко. – Сказано же, «погибнут так, что от них не останется и следа». Как ты считаешь, Мухамед? Бросим в Тэрч и делу конец? И я так думаю. Тогда приказывай…

Несколько своих людей, в том числе и бабуковского сынка, Алигоко отправил домой: они должны были отогнать лишних лошадей, и своих и чужих, и отвезти добытое оружие в княжескую усадьбу.

Когда начали переправляться на другой берег, день уже подходил к концу. Багровый диск заходящего солнца отражался в одной из тихих проток реки – было похоже, что там опустили в воду боевой щит, покрытый горячей кровью.

Ехавший позади всех Бабуков с мальчиком на крупе коня вдруг громко вскрикнул, еще громче закричал Кубати. Все остановились и повернули головы. Лошадь Бабукова, отпрянув в сторону, сделала несколько торопливых шагов вниз по течению и неожиданно с головой ушла под воду. И тогда люди увидели, чего испугались животное и ее седоки: в воде плыла к берегу большая черная змея.

Лошадь скоро вынырнула, мощное течение понесло ее к середине реки. Ни Хагура, ни Кубати не было видно.

– Утонули, – сказал Шогенуков и вздохнул – то ли сочувственно, то ли облегченно.

– Будет им Кевсерь, – пробормотал Мухамед и на всякий случай добавил:

– Бисмилляхи рагмани рагим.

Старый вояка Идар побледнел, как саван – джебын, но не произнес ни слова. Он пристально вглядывался вдаль, по течению реки. Один раз ему показалось, будто там, возле излучины, где русло делает поворот, вынырнула чья-то голова. Может, мальчик не утонул? О Хагуре и думать нечего – куда ему в тяжелом вооружении… Скорее всплывет утонувшая подкова! Жаль Бабукова. Хоть и грубоватый был человек, да и головой пользовался больше для того, чтоб носить шлем, а не разум, все-таки он имел некоторое понятие о чести. Не в пример этим князьям…

Идар тронул пятками своего коня и последовал за отрядом, продолжавшим переправляться через Терек.

«Кевсерь… Кевсерь, – повторял он про себя. – Лучше быть живым на земле, на берегу Тэрча, чем мертвым в эдеме, на берегу Кевсеря…»

ХАБАР ШЕСТОЙ,

– Канболет! Где Канболет?! – кричал Адешем, вихрем врываясь во двор на мощном коне Шужея. – Хозяина! Скорей найдите мне хозяина!

Таким возбужденным и встревоженным старика еще никогда не видели, и потому его необычное беспокойство быстро передавалось людям, оказавшимся в этот час возле дома Тузаровых.

– Что случилось, дедушка? Говори, не терзай наши души! – всполошились женщины.

– Адешем, что за хабар у тебя за щекой? – деловито спросил кто-то из мужчин.

– Плохая новость, – неожиданно тихим голосом, почти шепотом, ответил табунщик. – Такая новость все равно что чума и пожар, да и то если они приходят вместе… Где Канболет? К нам приближаются пожар и чума… Пожар – это младший Хатажуков, бешеный Мухамед, а чумой называется Алигоко Вшиголовый, – Адешем помолчал немного, тяжело вздохнул и вдруг выкрикнул пронзительно, с болью: