Монсеньор спал на огромной кровати под пологом, я видел его лицо в падающем в окно лунном свете - безмятежное и спокойное, оно казалось сейчас гладким, как у юноши. Похоже, он действительно крепко спал, одна рука его лежала на груди, другая покоилась под головой. Я улыбнулся, с облегчением переведя дух. Впрочем, следовало бы убедиться, что он не притворяется спящим. Подойдя ближе, я некоторое время изучал его лицо и вслушивался в мерное глубокое дыхание, пока окончательно не успокоился. Тихонько выйдя из кардинальской спальни, я вернулся в свою комнату и вскоре смог снова уснуть, на этот раз до самого утра.

   С этого времени я стал порой ловить себя на том, что стремлюсь привлечь к себе внимание монсеньора: спешил подержать ему стремя во время поездок верхом, старался оказаться первым в карауле, неожиданно для себя самого прогуливался у его кабинета, когда была не моя смена. У кардинала Савелли было два личных телохранителя - Риккардо и я, но я считал себя проворнее и сообразительнее Риккардо, недоумевая, как вообще такого тупицу могли взять на службу к знатному вельможе. Не то чтобы я хотел остаться единственным телохранителем... но твердо намеревался доказать монсеньору, что моя молодость и энергичность - вполне достойная замена недюжинной силе, которой отличался Риккардо.

   Кардинал между тем был всецело поглощен политикой. Я для него был почти вещью, он обращал на меня не больше внимания, чем на прочих слуг. Из Константинополя, где французские рыцари уже без малого год воевали с греками, шли послания, часть из которых монсеньор отвозил папе, а часть оставлял у себя, перечитывая по нескольку раз. Часто он писал, закрывшись в своем кабинете, или принимал гостей - священников, рыцарей, купцов из Венеции, моряков и монахов, легатов и лавочников, воинов и астрологов. Я видел, как он уставал. Как-то раз он сказал прибывшему из Франции графу де Монфору, что хотел бы уехать хоть ненадолго в Неаполь, но не может позволить себе безделья даже на один день.

   Однажды вечером я караулил возле кабинета кардинала, не позволяя никому беспокоить его, хотя слуга уже дважды докладывал, что в приемной ждет курьер с письмом из Венеции. Время тянулось медленно, свечи на столе почти догорели, и я понял, что уже перевалило за полночь. Кардинал все еще не выходил, и это меня беспокоило. Велев слуге устроить венецианца на ночлег, я постучал в дверь кабинета монсеньора Савелли, но ответа не получил. Помедлив несколько мгновений, я толкнул дверь и вошел.

   Монсеньор спал, уронив голову на скрещенные на столе руки. Подойдя к нему, я осторожно сложил разбросанные в беспорядке свитки пергамента, закрыл чернильницу и убрал перья, потом пальцами начал одну за другой гасить свечи. Кардинал пошевелился и поднял голову, приоткрыл глаза и посмотрел прямо на меня. Моя рука замерла над огоньком последней свечи.

   - Джованни? - проговорил кардинал, словно не узнавая.

   - Вы заснули, монсеньор.

   - Кто тебе дал право входить в мой кабинет, Джованни?

   Я озадаченно смотрел на него и не отвечал.

   - Ты знаешь, что я не люблю, когда кто-то входит в мой кабинет, не так ли?

   - Да, монсеньор, - выдавил я.

   - Но ты не только вошел, но и трогал бумаги на моем столе. - Его голос был спокоен, и я не мог понять, разозлился он или нет. - Подойди сюда.

   Я подошел, выжидающе глядя на него. Он пристально смотрел мне в глаза, как будто задумавшись, затем взял со стола тонкий хлыст, которым обычно наказывал расшалившихся охотничьих собак, и стал вертеть его в руках.

   - Почему ты решился потревожить меня, Джованни? - мягко спросил он, изучая мое лицо. - Я хотел бы, чтобы ты никогда больше не заходил сюда без приглашения. Ты меня понимаешь?

   - Да, монсеньор, - пролепетал я едва слышно.

   Он коротко размахнулся и с силой ударил меня хлыстом. Резкая боль обожгла спину, на глазах выступили слезы; я невольно попятился.

   - Ты понимаешь меня, Джованни? - ледяным тоном спросил он, снова занося хлыст.

   - Монсеньор, я...

   Новый удар рассек мне кожу на плече. Неловко повернувшись, я налетел на стол и покачнулся.

   - Склони голову и обопрись руками о стол, - проговорил кардинал, по-прежнему не повышая голоса.

   Я замялся на мгновение, и хлыст вновь прошелся по моей спине. Почувствовав, как рубашка намокает от крови, я прикусил губы и выполнил приказ кардинала. Он поднялся из-за стола и принялся молча расхаживать по кабинету, а затем остановился у меня за спиной.

   - Ты должен научиться проявлять уважение, - сказал он. - Я хочу, чтобы человек, охраняющий меня, соблюдал определенные правила и никогда не проявлял нетерпения. - Он подошел ко мне вплотную, положил руку на мое плечо и прошептал, касаясь губами моего уха. - Ты будешь приходить и уходить, только когда я прикажу, Джованни.

   Я замер. Его прикосновение заставило меня содрогнуться, вцепившись руками в край стола.

   - Монсеньор...

   Он отступил на шаг, хлыст снова просвистел позади меня и обрушился на мою спину, на этот раз удар был сильнее предыдущих, и я тихо вскрикнул, запрокинув голову.

   - Я думаю, на сегодня достаточно, - спокойно сказал кардинал Савелли. - Надеюсь, ты усвоил урок, и больше такое не повторится.

   Я повернулся к нему, охваченный противоречивыми чувствами, не в силах произнести ни слова. Он окинул меня еще одним странным взглядом, глаза его казались совершенно черными и огромными на бледном лице - как тогда, во сне.

   - Ступай, Джованни, - проговорил он почти ласково. - Тебе нужно вымыться, переодеться и немного перекусить. А потом ложись спать, уже поздно. Завтра ты не понадобишься мне, я поеду в Веллетри вместе с Риккардо, так что можешь как следует отдохнуть. Спокойной ночи.

   Я неловко поклонился и попятился к двери. Уже в коридоре я в ужасе понял, что мой вставший член готов буквально разорвать ткань штанов; возможно, именно поэтому кардинал так странно меня разглядывал. Спину и плечо жгло огнем, а я вспоминал каждый удар, прикосновение его пальцев к моему плечу и голос, шепчущий в мое ухо: "Ты будешь приходить и уходить, когда я прикажу..." Прикажи мне, подумал я, о да, только прикажи... Тяжело опершись о стену, я запустил руку в штаны, и через мгновение все было кончено. Содрогаясь, я заставил себя выпрямиться и успокоить дыхание и нетвердым шагом побрел в свою комнату.

   Осторожно ощупав вспухшие полосы на спине, я смыл выступившую кровь и с сожалением выбросил испорченную рубашку. Мне хотелось поскорее забыть о том, что произошло, но в терзавшей меня боли была своя сладость. Случившееся было для меня унизительно, и одновременно я жаждал повторения этого наказания, но при этом хотел бы иметь возможность отомстить. Упав ничком на постель, я поморщился от боли, закрыл глаза и представил себе, как снова стою у стола, и кардинал снова бьет меня хлыстом для собак, а потом я оборачиваюсь, отталкиваю его, грубо прижимаю к стене всем телом и...

   Меня затрясло, стало трудно дышать; я понял, что если немедленно не прекращу думать об этом, то дойду до совершенного изнеможения. Ненавидя себя самого, я попытался успокоиться, но лицо кардинала Савелли никак не шло у меня из головы. Пытаясь разобраться в обуревавших меня чувствах, я понял лишь, что само присутствие рядом с кардиналом лишает меня самообладания, и что больше всего на свете я жажду всегда быть рядом с ним.

   Прошло два долгих дня, в течение которых я безуспешно пытался добиться внимания монсеньора, но его обращение ко мне оставалось неизменно ровным: порой он просил меня принести книгу из библиотеки, или побыть в гостиной, держа руки на рукояти меча, пока он беседовал с французскими рыцарями, или присмотреть за тем, как конюший седлает его вороного для прогулки. Мне было все равно, какие задания я должен исполнять, лишь бы иметь возможность находиться подле него хотя бы некоторое время.

   Вечером второго дня, ужиная на кухне вместе с прислугой, я заметил вошедшую Франческу. Надо заметить, ее равнодушие и обида охладили мои прежние чувства к ней, но при виде ее приветливой улыбки сердце мое сладко заныло. Она была чудесно хороша: ясные большие глаза блестели, из-под белого чепчика выбились непослушные кудряшки, на румяных круглых щечках играли мягкие ямочки. Она уселась за стол рядом со мной и кокетливо посмотрела на меня, сложив руки перед собой, как послушный ребенок. Я сдержанно приветствовал ее и поспешил вернуться к еде.