Неделю перед тем, как навсегда уехать из Ботсваны, я много времени проводила со слонами. Наблюдала за Каджисо с ее мертвым детенышем, делала записи о смерти Ммаабо. Однажды я вылезла из джипа, чтобы размять ноги, и прилегла под баобабом, где в последний раз виделась с Томасом.

Я и не думала делать глупостей — например, вылезать из машины в месте, где пролегает множество слоновьих троп. И даже не помню, как закрыла глаза. Но когда я очнулась, мой блокнот с карандашом валялись на земле, а глаза и рот были засыпаны землей. В моих волосах оказались листья, а сверху громоздились ветки.

Когда я проснулась, слонов, которые прикрыли меня, уже не было видно, и, наверное, это к лучшему. Меня ведь могли как похоронить заживо, так и убить. Я не находила объяснения этому глубокому, коматозному сну. Вот только я уже была не просто собой, а чем-то бóльшим.

Я всегда считала иронией судьбы то, что слоны, обнаружив меня спящей, решили, что я мертва, когда на самом деле я была полна жизни. Если быть точной, этой жизни было приблизительно десять недель.

Серенити

Однажды ко мне на программу приходил врач, который рассказывал о силе нервного возбуждения — о жизненно важных моментах, когда люди совершают невероятное, например могут сдвинуть автомобиль, придавивший кого-то из их близких. Общим в этих случаях было одно: стрессовые ситуации вызывали всплеск адреналина, а он, в свою очередь, приводил к тому, что границы мышечных возможностей раздвигались.

В тот день у меня было несколько гостей. Анджела Кавайо, которая подняла со своего сына Тони «Шевроле импала» выпуска 1964 года; Лидия Андживау, которая поборола полярного медведя в Квебеке, когда он бросился за ее семилетним сыном во время игры в хоккей на замерзшем пруду. И Диди и Доминик Прулксы, двенадцатилетние близнецы, которые сумели откатить трактор, который помчался вниз по крутому склону и наехал на их деда.

— Это было похоже на безумие, — рассказывал мне Диди. — Мы вернулись и попытались еще раз сдвинуть трактор, но не смогли даже на сантиметр.

Вот о чем я думаю, когда Томас Меткаф бьет Дженну наотмашь по лицу. Еще секунду назад я была просто зрителем, а в следующую секунду уже отталкиваю его, прыгаю, наплевав на все законы притяжения и пространства, и подхватываю Дженну. Оказавшись в моих объятиях, она с изумлением смотрит на меня.

— Я держу, — уверяю я ее и понимаю, что во всех смыслах это не просто слова.

У меня нет своих детей, но, возможно, именно сейчас для этой девочки я должна стать матерью.

Верджил так сильно бьет Томаса, что тот падает назад на стул. В палату, услышав грохот, врываются медсестра и один из санитаров.

— Держи его! — велит медсестра.

Верджил отходит в сторону, а санитар пытается усмирить Томаса. Медсестра смотрит на нас, сидящих на полу.

— С вами все в порядке?

— Нормально, — отвечаю я.

Мы с Дженной встаем.

Откровенно говоря, со мной не все в порядке, да и с Дженной тоже. Девочка осторожно касается того места, куда пришелся удар, а мне кажется, что меня вот-вот стошнит. У вас когда-нибудь возникало ощущение, что воздух стал слишком тяжелым или необъяснимо холодным? Это физическая интуиция. Раньше я была очень хорошим эмпатом: я могла войти в комнату и — как будто окунула палец в воду в ванной, чтобы почувствовать ее температуру, — сразу понимала, хорошая здесь энергия или плохая, произошло ли тут убийство, покрывает ли стены горе, как слои краски. Какова бы ни была причина, вокруг Томаса Меткафа вертелась всякая дрянь.

Дженна изо всех сил пытается сдержаться, но я замечаю у нее на глазах слезы. В другом конце палаты от стены отходит взбудораженный Верджил. Он так крепко сцепил зубы, что я вижу: он сдерживается, чтобы не выплеснуть на Томаса Меткафа поток ругательств, и, словно торнадо, вылетает из палаты.

Я смотрю на Дженну. Она смотрит на отца, как будто увидела его впервые. Возможно, в каком-то смысле это правда.

— Что вы намерены делать? — бормочу я.

Медсестра смотрит на нас.

— Думаю, на время мы введем ему успокоительное. Вам лучше прийти позже.

Я не ее спрашивала, но это и к лучшему. Может быть, для Дженны так даже проще — уйти от отца, который и не подумал извиниться. Я беру ее под руку и, крепко прижимая к себе, вывожу из палаты. Как только мы переступаем порог, даже дышать становится легче.

В коридоре Верджила не видно, нет его и в вестибюле лечебницы. Я веду Дженну мимо пациентов, которые таращатся на девочку. По крайней мере, их сиделкам хватает такта не замечать, как она сдерживает рыдания, как у нее краснеет и распухает щека.

Верджил вышагивает перед моей машиной. Он поднимает голову и замечает нас.

— Не стоило сюда приезжать. — Он берет Дженну за подбородок и поворачивает ее голову, чтобы рассмотреть лицо. — Ни фига себе будет синяк!

— Отлично! — мрачно подтверждает она. — И как мне все это бабушке объяснить?

— Скажи правду, — советую я. — Твой отец эмоционально нестабилен. Если он ударил тебя, это очень похоже…

— Я знал это еще до прихода сюда, — говорит Верджил. — Я знал, что Меткаф был склонен к насилию.

Мы с Дженной поворачиваемся к Верджилу.

— Что? — удивляется она. — Мой отец не склонен к насилию.

Верджил только приподнимает бровь.

— Был склонен, — повторяет он. — Самые большие психопаты, которых мне доводилось встречать, были домашними тиранами. На публике это очаровательные люди, а дома — настоящие животные. Во время следствия были намеки на то, что твой отец жестоко обращался с женой. Один из смотрителей упоминал об этом. В больнице отец явно принял тебя за Элис. А это означает…

— …что мама сбежала, чтобы защитить себя, — заканчивает Дженна. — Она, возможно, не имеет никакого отношения к смерти Невви Рул.

У Верджила звонит сотовый. Он отвечает, потом кивает и отходит на несколько метров.

Дженна поднимает голову.

— Но это совершенно не объясняет того, куда уехала мама и почему она не попыталась меня найти.

И неожиданно мне в голову приходит: «Она увязла».

Я до сих пор не знаю, мертва ли Элис Меткаф, но она явно ведет себя как привязанный к земле дух — как призрак, который боится, что ему воздастся по заслугам за земные деяния.

От ответа Дженне меня освобождает возвращение Верджила.

— У моих родителей была счастливая семья, — уверяет его Дженна.

— Я бы не стал называть любовь всей своей жизни «проклятой сукой», — без обиняков заявляет Верджил. — Звонила Таллула из лаборатории. Митохондриальная ДНК образцов взятой у тебя слюны и волоса, хранящегося в пакете с уликами, совпадает. Твоя мать и была той рыжеволосой, которая находилась в непосредственной близости от Невви Рул перед смертью последней.

Дженну, на мой взгляд, услышанное скорее раздосадовало, чем огорчило.

— Послушайте, решите уж — то ли мой отец безумный убийца, то ли мать! Потому что я — меня скоро укачает! — болтаюсь между вашими теориями…

Верджил смотрит на подбитый глаз Дженны.

— Скорее всего, Томас побежал за Элис, и та попыталась скрыться в заповеднике. Невви просто выполняла свою работу ночного сторожа. Она оказалась на пути, и Томас походя убил ее. Чувство вины за совершенное убийство — отличная причина утратить связь с действительностью и оказаться в подобном заведении…

— Ясно, — саркастично протягивает Дженна. — А потом он подозвал слона и велел ему потоптаться на Невви, чтобы все выглядело как несчастный случай. Поскольку, вы же знаете, слонов этому специально учат.

— Было темно. Слон мог случайно наступить на тело…

— Раз двадцать-тридцать? Я тоже читала отчет о результатах вскрытия. К тому же у вас нет никаких улик, указывающих на то, что мой отец находился в то время в заповеднике.

— Пока нет, — подчеркивает Верджил.

Если после посещения палаты Томаса Меткафа меня едва не стошнило, то теперь, при перепалке этих двоих, мне показалось, что голова вот-вот лопнет.