— Элоди, вы не правы! И это подтвердят мои дети, Нанетт. И потом, сейчас не время ссориться, этот несчастный тяжело ранен!

— Ничего, не умрет! — пробормотала Элоди, немного успокоившись.

— Надеюсь на это, — отозвалась Мари.

В ту же секунду Адриан знаком попросил ее подойти. Он был очень встревожен. Она побежала на зов. Он схватил ее за руки. Она увидела, что пальцы у него в крови, лицо перекошено от напряжения.

— Мари, прошу, найди телефон! Может, получится позвонить из мэрии? Это очень срочно! Вызовите «скорую», ему нужно сделать перфузию… Где ближайшая больница?

— В Лиможе! — воскликнул бакалейщик. — Скажите, доктор… мой мальчик… он ведь выкарабкается, правда? Вы должны его спасти!

— Мой супруг делает все возможное, вы это прекрасно знаете, — попыталась успокоить его Мари. — А пока идите к жене, ей нужна ваша поддержка!

И она отвела его к женщине, которая рыдала, содрогаясь всем телом. Мари вернулась к Адриану, который все так же сидел возле раненого.

— Бедренная артерия перерезана! — тихо сказал он. — Не могу поверить! Хвататься за нож, и из-за чего?! Если бы я только мог предположить…

Ответственный врач, преданный своим пациентам, он сражался за жизнь юноши до последнего. Однако на его лице Мари прочла бессилие и страх. Юноша был бледен как мел. Ситуация казалась безнадежной.

От банкета не осталось ничего, кроме стола, пустых лавок и нескольких плачущих женщин. Музыканты собирали свои инструменты. Ни танцующих у эстрады, ни озабоченных официанток… В ангар вошли вызванные кем-то из гостей жандармы.

Поль увидел сидевшую на эстраде мать. Она только что позвонила в больницу Лиможа, но надежды ей это не прибавило. До Прессиньяка оттуда было очень далеко, она это прекрасно знала. Это была гонка, вероятнее всего, заранее проигранная.

— Какой ужас! Удар ножом! — воскликнул Поль, который уже узнал о драме. — Невозможно! Надо быть сумасшедшим… Напиться так, чтобы драться без причины!

— Я боюсь худшего, Адриан тоже, — прошептала Мари. — Но… Где ты был, Поль?

— Я разговаривал с той самой девушкой, которая играла в церкви. Ее зовут Лора. Она с родителями недавно переехала в Прессиньяк. Они купили булочную…

Мари слушала молча. Она была слишком шокирована случившимся и всем сердцем сочувствовала бакалейщику и его жене, так что не могла заставить себя вникнуть в слова сына.

— Это славно! — пробормотала она рассеянно. — Счастье, что твои сестры уже ушли. И ты поступишь правильно, если тоже пойдешь домой. Тебе здесь делать нечего. Господи, помоги Адриану спасти этого юношу!

Через пятнадцать минут Адриан встал с выражением глубокой тоски на лице. Руки его безвольно повисли. Случившееся казалось ему ужасно несправедливым, внутри все кипело от возмущения.

— Это все-таки случилось… — проговорил он. — Мне жаль. Его нужно было отправить в больницу сразу же. Я ничего не мог сделать. Я так хотел его спасти! И сделал все, что было в моих силах, без инструментов и лекарств. Но ваш сын слишком ослаб, нужно было сделать переливание крови… Мне ужасно жаль, поверьте… Это… Это страшная трагедия!

Голос Адриана сломался. Мари, которая как раз подошла к нему, взяла его за руку. Она знала, насколько он предан профессии, насколько сильно в нем чувство долга. О смерти этого юноши, которому было не больше двадцати, Адриан всегда будет вспоминать с ощущением несправедливости и своего бессилия что-либо изменить.

— Ты сделал все что мог! — прошептала она ему срывающимся голосом. — Все случилось так быстро… Бедный мальчик, какая ужасная смерть!

Адриан отвернулся и закрыл глаза. Он плакал. У Мари разрывалось сердце. Стоящие рядом с ними, уже протрезвевшие Элоди и Фирмен смотрели на неподвижное тело Паскаля. Родители юноши рыдали, опираясь друг на друга, словно это помогало им удержаться на краю пропасти отчаяния.

Расстроенный мэр Прессиньяка снял пиджак и прикрыл им лицо несчастного парня. Тягостная тишина давила на всех свидетелей этой сцены.

Прибежал кюре. Нанетт и другие старушки перекрестились. Жандармы продолжали опрашивать присутствующих. Фирмен с ошарашенным видом пытался что-то им объяснить. Записав все показания, жандармы подошли, чтобы увести Бертрана. Тот, как заезженный диск, все повторял и повторял, что произошел несчастный случай. Он не хотел убивать Паскаля, не хотел…

Внезапно Элоди с яростным воплем указала пальцем на Адриана и Мари. Из нее полился накапливаемый годами яд:

— Еще смеешь называться доктором! Ты нарочно позволил умереть этому парню, чтобы повесить на нас его смерть! Ты и твоя жена — вы убийцы!

Услышав этот вопль ненависти, присутствующие словно окаменели. Потрясенные столь жутким обвинением, все смотрели себе под ноги, не решаясь поднять глаза на доктора и его супругу. Элоди удалось смутить умы, посеять сомнение, сбить с толку даже самых здравомыслящих. Мари вздрогнула. Убитая такой несправедливостью, она прислонилась к Адриану. Ей казалось, что все это — просто ужасная галлюцинация.

— Вас снедает ненависть, — твердым голосом сказал Адриан, обращаясь к Элоди. — Я — убийца? Нет, я — всего лишь врач, у которого не оказалось под рукой необходимых инструментов, и некому было мне помочь. Вам должно быть стыдно за свои слова! Я все сделал, чтобы спасти этого юношу…

Он замолчал, осознав бесполезность своих оправданий. Эта женщина была истеричкой, и зло она уже сотворила. Он повернулся к Мари и сказал со вздохом:

— Идем отсюда! Я больше не могу на это смотреть!

Жандармы взяли под козырек, давая понять, что не обратили внимания на обвинения Элоди. Новобрачная отшатнулась. Лицо ее было обезображено гневом, слезы текли по накрашенному лицу. Фирмен обнял ее за плечи.

— Ну и свадебка вышла… я ее запомню! — прошептал он. — И этот болван Бертран! Я не просил его заступаться за меня! Какого черта он схватился за нож?

Элоди переключилась на кузена, который все еще стоял с ошарашенным видом, словно так и не понял последствий своего поступка. Она оскорбляла его, пока не обессилела. Наконец и она замолчала.

Половина жителей поселка собралась у выхода из ангара. Воздух дрожал от громкого говора, от комментариев… Каждый высказывал свое мнение о драме, которую в общине будут обсуждать еще не одну неделю.

Адриан и Мари с трудом уговорили Нанетт сесть в автомобиль. Старушка упрямо твердила, что хочет остаться в Прессиньяке, чтобы «поболтать со старыми знакомыми». Мари пришлось ее умолять:

— Пожалей нас, моя Нан! Подумай, что нам пришлось пережить! Адриану нужно отдохнуть. Он почти без сил!

Старушка пожала плечами и пробурчала:

— Да, плохо дело, когда в день свадьбы кто-то умирает! Элоди это прочит несчастье, или я ничего не понимаю на этом свете!

На этот раз Нанетт уступила. Она прекрасно знала, когда следует «сойти со сцены». Она устроилась на заднем сиденье и стала смотреть на дорогу, тихо бормоча под нос проклятия.

Адриан вел машину словно бы во сне. Его темные глаза казались невидящими. На лице читалось отчаяние человека, которого преследуют злобные тени… Мари испугалась по-настоящему — она никогда не видела его в таком состоянии. Нужно было что-то сделать, и быстро. Она взмолилась:

— Адриан, прошу тебя, не огорчайся так! Это ужасный несчастный случай! Никто не мог предвидеть, что этот тип вынет нож!

— Их нужно было разнять раньше! Я злюсь на себя за то, что не сделал этого! Если бы я только мог предположить! Я решил, что они достаточно разумны. Ты видела, как на нас смотрели, когда эта жуткая женщина назвала нас убийцами? С подозрением! Они сразу стали сомневаться! Это напоминает мне войну, маки, недоверие… и кровь, пролитую напрасно, как сегодня…

После недолгого раздумья Мари сказала неуверенно:

— Мне было страшно смотреть на Элоди. Я думала, прошлое забылось и она изменилась. Я не ожидала такого потока ненависти. Мне не хотелось бы так говорить, но выходит, что она всю жизнь меня ненавидит. И это заставляет думать о плохом…