Сказал, сел на лохматого коня и поскакал к берегу бурной реки, к своему берестяному аилу.

— Э-эи,—крикнул он своим рабам,—ступайте на реку! Вода ггринесёт мне большую бочку, поймайте её, сюда притащите, а сами бегите в лес. Плач услышите — не оборачивайтесь. Стон,

крик по лесу разольётся — ие оглядывайтесь. Раньше, чем через три дня, в мой аил не приходите.

Семь дней, семь ночей люди на стойбище не решались посадить в бочку милую девочку. Семь дней, семь ночей с девочкой прош,а:шсь. На восьмой посадили Шёлковую кисточку в деревянную бочку, стянулп бочку девятью железными обручами, забили дно модными гвоздями и бросили в бурную реку.

В тот день у реки сидел па крутом берегу сирота рыбак Балыкчй.

Увидал оп бочку, выловил её, принёс в свой шалаш, взял топор, выбил дно, а там— девочка!

Как стоял Балыкчи с топором в руке, так и остался стоять. С.ТГОВНО кузнечик, подпрыгнуло его сердце.

— Девочка, как тебя зовут?

— Шёлковая кисточка.

— Кто посадил тебя в бочку?

— Телдекпей-кам повелел.

Вышла девочка из бочки, ъизко-низко рыбаку пок.чонилась.

Тут рыбак свистнул собаку, свирепую, как барс. Посадил Балыкчи собаку в бочку, забил дно медными гвоздями и бросил в реку.

Вот увида.тги эту бочку рабы Телдекпеи-кама, вытащили её, принесли в берестяной аил, поставили перед старым колдуном, а сами убежали в лес.

Всё сделали, как приказал нам. Но ещё до леса не дошли, крик услыхали.

— Помогите,— кричал кам,— помогите!

Однако рабы, плач услыхав, не обернулись, стон ус-иыхав, не оглянулись — так приказал кам.

Только через три дня пришли они из леса домой. Кам лежал на земле чуть жив. Одежда его была в клочья и.дорвана, борода спутана, брови взлохмачены. Шубы двухпудовой больше ему не надевать, в кожаный бубен не стучать, людей не стращать.

А девочка осталась жить в зелёном шалаше. Балыкчи не ходил теперь рыбу удить. Сколько раз, бывало, возьмёт удочку, шагнёт к реке, оглянется, увидит девочку на пороге шалаша, и ноги сами несут его обратно. Никак не мог он наглядеться на Шёлковую кисточку.

И вот взяла девочка кусок бересты, нарисовала соком ягод и цветов на ней своё лицо. Прибила бересту к па.т1ке, палку воткнула в землю у самой воды. Теперь рыбаку веселее было сидеть у реки. Торко-чачак смотрела на него с бересты как живая.

Однажды заг.т1яделся Балыкчи на разрисованную бересту и не заметил, как большая рыба клюну.т1а, удилище выпало из рук, сбило палку, береста унала в воду и уплыла.

Как узнала про то девочка, громко заплакала, запричитала, ладонями стала тереть брови, пальцами растрепала косы.

— Кто найдёт бересту, тот сюда придёт! Поспеши, поспеши, Баликчи, догони, догони бересту! Выверни свою козью шубу мехом наружу, чтобы тебя не узнали, сядь на синего быка и скачи вдоль по берегу.

Надел Балыкчи козью шубу мехом наружу, сел на синего быка, поскакал вдоль по берегу реки.

А разрисованная береста плыла всё дальше, всё быстрее. Догнать её Балыкчи не поспел.

Принесла вода бересту в устье реки, здесь она зацепилась за ветку тальника и повисла над быстрой водой.

В устье этой реки, па бескрайних лугах, раскинулось стойбище Кара-каана. Бесчисленные стада белого и красного скота паслись в густой траве.

Увидали пастухи на красном тальнике белую бересту. Подошли поближе, взглянули и загляде-^гись. Шапки их вода унесла, стада их по лесам разбрелись.

— Какой сегодня праздник? Чью справляете свадьбу? — загремел Кара-каан, подскакав к пастухам.— Эй, вы! Лентяи!

Он девятихвостую плеть высоко поднял, но увидал бересту и плеть уронил.

С бересты глядела девочка. Губы у неё — едва раскрывшийся алый цветок, глаза — ягоды черёмухи, брови — две радуги, ресницы, словно стрелы, разят.

Схватил Кара-каан бересту, сунул за пазуху и закричая страшным голосом:

— Эй, вы! Силачи, богатыри, альшы и герои! Сейчас же на коней садитесь! Если эту девочку мы не найдём, я всех вас пикой заколю, стрелой застрелю, в кипятке сварю.

Тронул повод коня и поскакал к истоку реки. Следом за пим мчались воины, гремя тяжёлыми доспехами из красной меди и жёлтой бронзы.

Позади войска конюшие вели в поводу белого, как серебро, быстрого, как мысль, иноходца.

Увидав это грозное войско. Шёлковая кисточка не заплакала,

не засмеялась. Молча села на белого, как серебро, иноходца, в расшитое жемчугом седло.

Так, не плача, не смеясь, ни с кем не заговаривая, никому не отвечая, жила девочка в шатре Кара-каана.

Вдруг одним солнечным утром она в ладоши захлопала, засмеялась, запела и выбежала из шатра.

Посмотрел Кара-каан, куда она смотрит, побежал, куда она бежала, и увидал молодца в козьей шубе мехом наружу, верхом на синем быке.

— Это он тебя рассмешил. Шёлковая кисточка? Я тоже могу надеть рваную шубу, сесть на синего быка не побоюсь! Улыбнись ты и мне так же весело, спой так же звонко.

И Кара-каан сорвал с плеч Балыкчи козью шубу, на себя падел, к синему быку подошёл, за повод взялся, левую ногу в железное стремя поставил.

— Моо, моо! — заревел бык и, не дав хану перекинуть через седло правую ногу, потащил его по долинам и холмам.

От стыда лопнула чёрная печень Кара-каана, от гнева разорвалось его круглое сердце.

А Шёлковая кисточка взяла рыбака-сироту Балыкчи за правую руку, и они вернулись вдвоём в свой зелёный шалаш.

Найдите и вы своё счастье, как они своё нашли.

Тут и пашей сказке конец.

БОГАТЫРЬ КУЛАКЧА

Жил-был когда-то в берестяном аиле старик Кураны со своею старухой. Зубы у старика пожелтели, кожа высохла, бородёнка белая стала, как у белого козла. Но сам старик быстрый, лёгкий был, всякое дело у него спорилось. К старости спина у него сол нулась, и прозвали его Кураны-горбатый.

Не было у стариков ни земли, ни скота, а всё их имение — пегий конь. Ноги коня с годами длинной шерстью, как мохом, обросли, грива, словно инеем подёрнутая, поседела. Верхом на пегом коне старик Кураны пас неисчислимые стада Чада к-пая.

Вот однажды заболела старуха, и пошёл старик к Чадак-паю. Низко ему поклонился:

— Помогите нам.

На стойбище Чадак-пая шёл большой пир, гости мясо ели, чай пили.

— Помогу, помогу. Такому верному пастуху как не помочь? — сказал Чадак-пай.— Мы сегодня двадцать баранов зарезали,— возьми себе все сорок бараньих ушей, сваришь своей старухе похлёбку.

Пришёл Кураны домой, поставил котёл на очаг, налил воды и высыпал туда бараньи уши. Здесь ушки согрелись, проклюну-¦тгись у них глазки, пробились ножки, ручки. Выскочили они из котла, стали по аилу бегать, скакать.

Старуха засмеялась, болезнь ушла.

Сначала старики ушкам обрадовались, потом устали, спать легли и ушек всех под одно одеяло уложпли.

Утром уехал Кураны на пастбище, вечером возвращается, а старуха и говорит ему:

— Беда с этими ушками: суп едят — обжигаются, спать лягут — дерутся, встанут — через костёр прыгают. Того и гляди, в огонь попадут!

— Ничего не поделаешь, надо терпеть.— сказал старик,— куда их денешь? Была бы на них шерсть, пустил бы их на волю.

И тут ушки встали на четыре лапки, обросли шерстью, выпустили хвосты, обернулись сусликами и убежали.

— Ох, ах! — запричитала старуха.— Что ты натворил, старик, своим длинным языком! Обиделись ушки и нас покинули. Хоть бы один остался, был бы он нам вместо сына.

— А я остался! — вдруг услышали старики тонкий голос.— На меня чашка опрокинулась!

Подняли чашку, а под ней, оказывается, малыш сидит. Обрадовались старики, имя своему малышу дали — Ушко-Кулакча.

Был Кулакча так мал, что мог верхом на черенок ножа сесть, в опрокинутой чашке будто в аиле жил. Никогда не унывал, песни пел, смеялся.

Алтайские сказ1.и 65

Вот однажды сказал своему сыночку старик Кураны:

— Милый Кулакча, нам совсем есть нечего. Я поеду верхом в соседнее стойбище, попрошу там у людей хоть горсть ячменя, а ты вместо меня выгони скот на пастбигце.