Рука твоя, Эрке-каракчи, пусть не дрогнет,

Лук твой, Эрке-каракчи, пусть не колыхнётся.

Стрела, тобой пущенная, пусть не ошибётся.

Меч твой, на звёздах калённый, на ледниках стуженный.

Об луну навострённый, пусть не притупится…

Услыхав эту песню, Алып-манаш коня поторопил, навстречу несметному войску быстрее птицы полетел. Свистят копья, гудят мечи, звенят стрелы. Алып-манаш пикой колет — и воины падают, как деревья в буран, войско редеет, как срубленный лес. Алып-манаш мечом взмахнёт — и падает войско, как скошенная трава. Сраженья такого никто не видыва.и, о бое таком никто не слыхивал. Бело-серыы конь опрокидывал конных, топтал пеших.

Сквозь бесчисленное войско Алып-манаш пробивал себе путь к Ак-каану, чтобы сразиться с ним один на один.

Ак-каан стоял под тысячелетним тополем верхом на своём бело-чалом коне, обнажив острую, как лезвие молодого месяца, саблю.

Будто гора с горой богатыри сошлись, словно молния с молнией, скрестились их сабли, разбились на куски и выпали из рук. Свирепо закричав, громко-пронзительно свистнув, богатыри на конях близко-близко съеха.1ись, ударились друг о друга их пики. От этого грома горы рухнули, моря вышли из берегов, кони ушли в землю по бабки. Богатыри схватили друг друга за воротники, тут земля и небо покачнулись. Кони ушли в землю по колени, воротники от шуб оторвались.

Алып-манаш левой рукой схватился за пояс Ак-каана и выдернул злодея из седла. Правой рукой он высоко поднял свой

тяжёлый меч и, размахнувшись, рассек пополам тысячелетнее, твёрдое, как скала, дерево, сунул в эту щель Ак-каана, а дерево скрутил узлом, словно пояс.

— Вечно сиди здесь, свирепый Ак-каан,— сказал Алып-ма-наш.— Семьдесят народов, что ты разорил, пусть идут теперь в свои края, пусть мирно живут.

И когда все народы кочевать на свои земли собрались, Альш-манаш сказал им:

— От свирепой плети Ак-каана вам теперь не дрожать, от коварства Ак-каана не страдать. Но если сами воевать начнёте, меня не зовите, помощи не ждите.

Алып-манаш скачет, вперёд не глядит, назад не оглядывается. Он смотрит на гневную Эрке-каракчи. Брови её изогнуты, как тугой лук, из глаз сыплются молнии. Меч в её руке сверкает, играет, правых и виноватых разит. Грозно взглянул на неё Алып-манаш, и меч упал из её руки, лук, с плеча снятый, дрогнул, стрела раньше времени с тетивы сорвалась, под копытами коня переломилась.

Алып-манаш близко-близко к Эрке-каракчи подскакал, рядом с её огненно-рыжим конём своего бело-серого коня пустил.

— Перед небом и землёй всегда вместе быть клялись — клятву ты нарушила. Неразлучными быть обещали — обещанья ты не сдержала. Внезапным сном сражённого меня ты не пощадила, цепями окованного меня ты покинула.

Поднял плеть и ударил Эрке-каракчи.

Слова в ответ она не сказала, на удар ударом не ответила. Хлестнула огненно-рыжего коня и умчалась неведомо куда.

Алып-манаш догнать её не захотел, в полон взять не пожелал, к отважным воинам оборотясь, сказал:

— Я не с вами сражался, на вас не в обиде, дани-выкупа с вас не потребую. Мести моей не страшитесь, догнать меня не надейтесь. Но если в бою доведётся нам встретиться — пощады не ждите, милости не просите.

Алып-манаш повернул поводом коня и поскакал к родному стойбищу.

Алып-манаш прискакал к берегу бурной реки. Бепо-серый конь обернулся тощим жеребёнком, сам богатырь превратился в нищего Тас-таракая. Кадык впереди подбородка торчит, горб выше головы, косёнки свесились на глаза.

Но старик перевозчик разглядел под этими космами горячие глаза, узнал их огонь:

— Э-э, Тас-таракай, богатырь Алып-манаш не сын ли тебе?

Усмехнулся горбун, старика попросил:

— Дедушка, переправьте меня на ту сторону.

— Э-э, Тас-таракай, богатырь Алып-манаш не брат ли твой?

Прыгнул в лодку горбун, жеребёнка за узду тянет.

— Э-э, Тас-таракай, о богатыре Алып-манаше неужто ты ничего не слыхал?

Отвечает старику Тас:

— Много песен о богатырях народ поёт. Об Алып-манаше спеть нечего.

Белый, как лебедь, старик брови высоко поднял, потом их вместе свёл и сказал густым голосом:

— Теперь о подвигах Алып-манаша песен не поют, потом петь будут.

И вынул старик из своей сумы девятигранную литую стрелу. Она, как солнце, сияла, блеском своим глаза обжигая.

— Эту стрелу мне Алып-манаш подарил. «Жив я или мёртв — по этой стреле узнаете»,— сказал. Эту стрелу богатырь Ак-кобен в реке утопил, долго искал я утонувшую стрелу. Три дня назад со дна реки поднял, бурой травой обросшую, позеленевшую. Но сегодня она у меня в руке вдруг, как новая, зазвенела, засияла. Смотри! — Старик потёр стрелу своим рукавом.

Стрела была прямая и светлая, как солнечный луч.

Подошла лодка к берегу. Прыгнул Тас-таракай на каменную россыпь и обернулся Алып-манашем. Рядом с ним грызёт удила бело-серый счастливец конь.

Увидав богатыря, старпк перевозчик упал на дно лодки, лицом вниз:

— Огонь моих глаз, свет моей груди, Алып-манаш-дитя! Твой друг Ак-кобен сегодня свадьбу справляет. Он Чистую жемчужх1ну в жёны берёт.

Глаза Алып-манаша гневом налились. Снова обернулся он

горбуном Тас-таракаем. Конь опять худым жеребёнком стал. Верхом на этом тощем коньке потрусил Тас-таракай к стойбищу богатыря Байбарака.

На широкой поляне, где в зелёной траве золотом горят весенние тюльпаны, услыхал позади себя Тас-таракай топот копыт. Обернулся и увидел — это скачет на своём игреневом коне молодой красавец каан Чурекей, родной брат Чистой жемчужины.

— Куда спешишь, Тас? — крикнул каан Чурекей, поравнявшись с худым жеребёнком.

— На великий пир в стойбище Байбарака-богатыря.

— Эйт! — крикнул каан Чурекей.— Погиб мой шурин, славный Алып-манаш. Теперь великого ничего больше не увидим.

Тас-таракай голову опустил, слёзы косматыми косицами утирает.

— О чём плачешь, Тас?

— Себя оплакиваю. Был бы я не таков, как есть, мог бы поглядеть на сестру твою Кюмюшек-аару.

— Если моего коня догонишь, сестру мою увидишь, Тас-таракай! Если вместе на пир приедем, на одну кошму с тобой сядем, Тас-таракай! Из одного котла мясо будем есть, из одной чаши араку пить, Тас-таракай! Когда Кюмюжек-аару из аила выйдет Ак-кобенова коня седлать, мы с тобой вместе, Тас-таракай, поглядим на её белое лицо, на её чёрный чегедёк, семью шелками расшитый. Этот чегедек надела она в день свадьбы с Алып-манашем. Этот чегедек и теперь не сняла.

Широкой, лёгкой переступью бежит игреневый конь каана Чурекея, вёрсты копытами меряя. Худой жеребёнок тоже спе-шат-торопится, на ходу спотыкается. Горбатый Тас жеребёнка

прутиком подстёгивает, ношками-коротышками по ребрам стучит, поторапливает.

Девятилетний игреневый конь каана Чурекея далеко вперед улетел! Крупной рысью он ровно-красиво неутомимо бежит. Однако тогций лохматый жеребёнок-малыш, хромая да спотыкаясь, борзого коня обогнал, впереди на версту скачет. Каан Чурекей своего скакуна плетью огрел. Игреневый конь, словно беркут, взвился, побежал-полетел, Тас-таракаева жеребёнка стороной обошёл, обогнал, далеко позади себя оставил и всё так же неутомимо впереди бежит.

?Керебёнок кое-как, вприпрыжку, трусит-хромает, головой мотает, ушами перебирает, куцым хвостом оводов отгоняет. Тас-таракай тонкий берёзовый прутик поднял, замахпулся, худой жеребёнок встрепенулся, и вот он опять впереди девятилетнего игреневого коня бежит, копытцами постукивает.

Так, забавляясь, резвостью коней своих похваляясь, прибыли в одно время каан Чурекей и Тас-таракай на стойбище Бан-барака-богатыря.

На стойбище людей — как деревьев в тайге, как Муравьёв в муравейнике. В котлах лошади, быки и бараны, дикие козлы и олени целыми тушами варятся. Кайчи на дудках-шоорах, на двухструнных топшуурах, на сладкозвучных камысах играют, густым голосом они громкие песни поют, губами тихо свистят — кукушкам и синицам, шмелям и кузнечикам подражая.

Женщины в круг встали — хороводы водят. Бегуны в быстроте бега соревнуются, борцы силой меряются, всадники конями похваляются. Юноши играми молодецкими гостей радуют. Во-п-ками и лошадьми нарядившись, удаль свою показывают. Волк норовит лошадь из табуна угнать, жеребец должен эту лошадь у волка отбить, обратно в табун невредимой пригнать.