— Чье это изображение? — спросил я, как только смог наконец оторвать глаза от статуи.

— Неужто ты не можешь угадать, о Холли? — сказала Айша. — Где же твоя сила воображения? Это Истина, стоящая на земном шаре и призывающая детей совлечь с ее лица покрывало. На пьедестале есть надпись. Она, несомненно, заимствована из Священного писания обитателей Кора. — Она подвела нас к постаменту, где еще сохранилась надпись, сделанная похожими на китайские иероглифы знаками, местами полустертыми, но все еще отчетливо различимыми, по крайней мере для Айши. Вот ее перевод:

Неужто же нет человека, который сумеет обнажить мой прекрасный облик? Я буду принадлежать тому, кто совлечет с меня покрывало; я подарю ему мир и спокойствие и двух прекрасных детей — Знание и Добролюбие.

И ответил некий голос: «Бессчетны сонмища тех, кто желает тобой владеть. Но ты Девственница и пребудешь ею до скончания времен. Ни один человек, рожденный смертной женщиной, не останется в живых, если совлечет с тебя покрывало, о Истина! Это дано только Смерти!»

Истина протянула руки и возрыдала, ибо ищущие так и не смогут ее найти, узреть ее лик.

— Как видишь, — сказала Айша, когда кончила переводить надпись, — народ древнего Кора поклонялся богине Истины; в ее честь он возводил святилища, ее он искал, хотя и понимал всю тщетность этих поисков.

Окидывая прощальным взглядом это аллегорическое творение, я восхищался его чистотой и совершенством: казалось, в этой мраморной темнице заключен лучезарный живой дух, порождающий самые возвышенные благородные мысли. Никогда, пока я жив, не забуду это поэтическое видение красоты, воплощенное в камне; сожалею только, что не могу достойно его описать.

Мы повернулись и через обширные, залитые луной дворы направились в ту сторону, откуда пришли. Этой статуи я больше никогда не увидел, что особенно огорчительно, так как на большом каменном шаре, символе мира, можно было смутно различить какие-то линии; возможно при свете дня мы бы увидели всю карту вселенной, как ее представляли себе обитатели Кора. Во всяком случае, изображение земли в виде шара свидетельствует о том, что эти древние поклонники Истины уже обладали элементарными научными познаниями.

Глава XXIV. Над бездной

На другой день глухонемые слуги разбудили нас еще до рассвета, и к тому времени, когда мы протерли глаза, наскоро умылись в родниковой воде, которая все еще заполняла полуразрушенный мраморный бассейн в центре большого прямоугольного северного двора, Айша уже стояла около паланкина, готовая продолжать путь, а старый Биллали и два носильщика собирали наши вещи. Она, как обычно, закуталась в покрывала (уж не заимствовала ли она, кстати сказать, эту привычку у неизвестного ваятеля мраморной Истины?). Я заметил, однако, что у нее необычно подавленный вид — ни всегдашней жизнерадостности, ни гордой осанки, которая выделила бы ее среди многих тысяч женщин того же роста и сложения, будь даже они все в покрывалах. При нашем приближении она подняла опущенную голову и приветствовала нас. Лео спросил у нее, как она спала.

— Плохо, мой Калликрат, — ответила она, — плохо. Всю ночь мне снились странные ужасные кошмары, и я не знаю, что они могут предвещать. У меня такое чувство, будто мне угрожает большая беда, но какая беда может со мной случиться?… Хотела бы я знать, — добавила она в приливе неожиданной нежности, — хотела бы я знать, мой Калликрат, если бы что-нибудь и впрямь случилось со мной, если бы я покинула тебя, вспоминал бы ты меня с любовью, ждал бы меня, как я столько веков ждала твоего возвращения? — Прежде чем Лео успел ответить, она продолжила: — Пора отправляться, нам предстоит еще долгий путь, но прежде чем в небесной голубизне народится новый день, мы должны достичь Обиталища Жизни.

Через пять минут мы уже шли через город; его развалины, смутно маячившие с обеих сторон в предутренних сумерках, одновременно и восхищали, и подавляли своим величием. Как раз в то мгновение, когда над всем этим баснословным запустением золотой стрелой пронесся первый луч солнца, мы уже достигли дальних ворот города, оглянулись в последний раз на величавые остатки седой старины, развалины зданий и колонн, все (исключая Джоба, который не находил во всем этом ничего привлекательного) глубоко вздохнули, сожалея, что у нас нет времени для более тщательного осмотра, и, перейдя через глубокий ров, вновь оказались на равнине.

Вместе с солнцем поднялось настроение и у Айши; когда пришло время завтракать, она была уже в обычном состоянии духа и с улыбкой приписала свое недавнее дурное настроение влиянию того места, где спала.

— Эти варвары говорят, что Кор — заколдованный город, — сказала она, — и, подлинно, я готова им поверить, ибо лишь один раз в своей жизни провела такую мучительную ночь. Я хорошо помню ее. Это было в том месте, где ты лежал у моих ног мертвый, Калликрат. Никогда больше туда не пойду, это не к добру.

После короткого привала для завтрака мы больше нигде не задерживались и к двум часам дня были уже у подножия горы, которая отвесной стеной уходила вверх на полторы-две тысячи футов. Здесь мы остановились, что нимало меня не удивило, ибо я не представлял себе, как мы можем продолжать путь.

— Ну, а теперь, — сказала Айша, сходя с паланкина, — начинается самое трудное. Здесь мы должны оставить всех этих людей; дальше пойдем одни. — И, обращаясь к Биллали, добавила: — Ты вместе с рабами будешь ждать нашего возвращения. Мы спустимся завтра днем; если нас не будет, все равно жди.

Биллали смиренно поклонился и сказал, что ее повеление будет выполнено, даже если ему придется ждать до глубокой дряхлости.

— Я думаю, что этому человеку, о Холли, — Она указала на Джоба, — лучше остаться с ними, ибо, если ему изменят отвага и мужество, с ним может случиться какое-нибудь несчастье. И тайны того места, куда мы направляемся, не для глаз простых смертных.

Я перевел ее слова Джобу, но он, чуть не со слезами на глазах, умолял взять его с собой. Он сказал, что с ним не случится ничего хуже уже случившегося и что смертельно боится остаться с этой «немой братией», которая при первом же удобном случае нахлобучит на него раскаленный горшок.

Я перевел его ответ Айше, она пожала плечами и сказала:

— Ну что же, пусть идет с нами, мне это все равно, если с ним что-нибудь случится, он сам будет виноват; к тому же он понесет светильник и вот это. — Она показала на узкую доску в шестнадцать футов, привязанную к длинному шесту паланкина; я полагал, что она предназначается для более удобного крепления занавесок, но оказалось, что у нее какое-то другое назначение, связанное с нашим дальнейшим путешествием.

Соответственно Джобу вручили эту очень прочную, хотя и легкую доску и один из светильников. Второй светильник я взвалил себе на спину, вместе с кувшином светильного масла, тогда как Лео нагрузился провизией и бурдюком с водой. Она велела Биллали и шестерым немым носильщикам укрыться в роще цветущих магнолий, в ста шагах от нас, и под страхом смертной казни не выходить оттуда, пока мы не скроемся из виду. Они низко поклонились и ушли; на прощание старый Биллали дружески пожал мне руку и шепотом выразил свою радость по поводу того, что Та-чье-слово-закон берет в это необычное путешествие не его, а меня, — и, по чести сказать, я склонен был с ним согласиться. Через минуту они удалились; Айша коротко осведомилась, готовы ли мы, повернулась и посмотрела вверх, на возвышающийся над нами утес.

— Ума не приложу, Лео, — сказал я, — как мы туда заберемся: это же отвесная стена.

Лео только пожал плечами, он был в каком-то странном завороженном состоянии, не зная чего и ждать, — и в то же мгновение Айша начала подниматься по склону; нам ничего не оставалось, кроме как последовать за ней. С удивительной легкостью и изяществом она перебиралась со скалы на скалу, используя каждый выступ. Подъем оказался, однако, не таким трудным, как представлялось, хотя нам и пришлось миновать одно-два опасных места, где лучше было не оглядываться; склон был все еще достаточно пологим; настоящая крутизна начиналась выше. Без особого труда мы поднялись футов на пятьдесят от нашей последней стоянки; если с чем и была морока, то только с доской; из-за нее нам пришлось отклониться на пятьдесят- шестьдесят шагов влево; мы двигались бочком, точно крабы. Наконец мы добрались до уступа, вначале довольно узкого, но постепенно расширявшегося и отклонявшегося, как лепесток цветка, но все более и более глубокую впадину; дальше начиналась узкая, как девонширская улочка, расщелина; теперь нас невозможно уже было увидеть снизу. Эта улочка (очевидно естественного происхождения) через пятьдесят-шестьдесят шагов под прямым углом вывела нас к пещере такой неправильной, ломаной формы, как будто была проделана в месте наименьшего сопротивления чудовищным взрывом газа, что также свидетельствовало, на мой взгляд, о ее естественном происхождении. Все пещеры, высеченные обитателями Кора, отличались неизменной правильностью формы и симметрией. У входа в пещеру Айша остановилась и велела затеплить светильники, что я и сделал, оставив один светильник себе, а другой передав ей. Затем Айша первой углубилась в пещеру, выбирая путь с величайшей осторожностью, ибо кругом, как на речном дне, валялось множество валунов, а кое-где попадались и достаточно глубокие ямы, где легко можно было сломать ногу.