– Медленно, – сказал он, – еще медленней.

Черт, я даже не помню сколько это продолжалось, я только помню, что он не издал ни звука, я несколько раз поднимал глаза и смотрел на него, он стоял, вцепившись побелевшими пальцами в край стола, полуопустив веки, закусив нижнюю губу, и его лицо искажалось судорогой наслаждения. Было в этом что-то невыносимо унизительное и вместе с тем – восхитительное, словно я впервые обладал им, видел его таким, какой он есть, не просто жестоким хозяином и превосходным любовником, знающим, как удовлетворить партнера и делающим это профессионально. Когда я почувствовал приближение его оргазма, то выпустил член изо рта и капли спермы попали мне на лицо, что успел, я проглотил. Наслаждение было таким, какое бывает, только когда кончаешь. Но я не кончил, эрекция была такой же сильной. Он глубоко вздохнул и взглянул на меня. Провел рукой по щеке, стирая свою влагу. Глаза у него затуманились.

– Хочешь трахаться? – спросил он неожиданно грубо, и эта грубость была очень возбуждающей.

– Да, – ответил я пересохшими губами.

– Ложись на стол.

Я послушно поднялся, подошел к обеденному столу, снял джинсы и лег на него грудью. Никогда я не испытывал подобной покорности, и как же заводило меня это унижение; я и не подозревал, что способен на такое. Я не знаю, как он умудрился возбудиться обратно за те несколько секунд, но почти тут же я ощутил, как он вгоняет мне, причем, делает это так жестко, что я закричал. Он зажал мне рот рукой, я кусал и лизал его пальцы, молча, оказывается, это беззвучное наслаждение становится еще сильнее, словно все сосредотачивается внутри тебя. Он оттрахал меня быстро и жестоко, и я кончил в его теплую ладонь, изнемогая от восторга, прижимаясь всем телом к столу, в глазах у меня плыли черные пятна.

Потом он поднял меня и посмотрел в лицо со странной тревогой, словно боялся, что после этого с мной что-нибудь произойдет. И в этот момент я понял то, что он и сам, наверное, не понимал. В нем происходило какое-то странное раздвоение, все шло не так, как он предполагал, совсем не так, но он не желал это признавать, он думал, что контролирует ситуацию, но одно было понятно – он испытывал то, что не испытывал никогда, и это его пугало. Он поцеловал меня в губы. Потом спросил:

– Хорошо было?

– Да, – ответил я чистую правду. – А тебе?

– Да, – ответил он задумчиво, я даже ждал, что он скажет что-нибудь вроде, “Даже странно”, но он промолчал. Я пошел в ванную, а когда вернулся, он уже сварил кофе. Было часов десять, мы посмотрели новости по телевизору, потом пошли в постель, еще потрахались, только теперь он был очень нежен, честно говоря, я сам бы не отказался его трахнуть, я думаю, что он бы согласился, но мне хотелось, чтобы он сам попросил меня об этом. Около двенадцати он заснул, а я не мог, покрутившись в постели минут сорок, я пошел писать. Теперь надо вернуться в постель так, чтобы он не заметил.

* * *

Тони никогда не испытывал желания рассказать кому-нибудь о себе. Он не находил никакого удовольствия в личных излияниях. Это не было навыком, привитым его ремеслом и образом жизни. Сколько Тони себя помнил, он был не из разговорчивых. Даже когда они со Стефаном лежали в постели после особенно удачных занятий любовью, он раскрывал рот только для того, чтоб сунуть туда сигарету. Кстати, для самого Тони это был хороший признак. Он курил исключительно в тех случаях, когда ему было хорошо и спокойно. Сигарета как бы закрепляла его хорошее настроение, вносила последний штрих в гармонию, которую Тони ощущал в себе.

Он видел, что Стефана временами, чем дальше, тем чаще и чаще, прямо-таки раздирает поговорить с ним по душам. Они, конечно, беседовали часто и долго. Тони выслушивал Стефана и кое-что рассказывал ему о себе, но никогда не позволял ему переступить в разговоре грань, за которой начиналась особая доверительность. Он знал, если человек начинает откровенничать перед тобой, он считает, что уже заполучил тебя и теперь пытается возвести забор вокруг своей личной собственности. Делать этого не следовало. Тони считал, что оставляя между собой и Стефаном преграду, он заботится о нем. Стефану не следовало привыкать к нему. Ведь рано или поздно им все равно предстояло расстаться.

Тони не выносил откровенных разговоров еще и потому, что чувствовал, Стефан не просто разговаривает с ним, он рвется заполучить то, чем Тони не с кем не желал делиться. Отгородиться от него полностью Тони не мог. У этого недотепы каким-то волшебным образом оказался ключ от сейфа, который Тони прежде считал неуязвимым для любых попыток вторжения.

Еще была эта Книга. Она не давала Тони покоя. Он чувствовал, что не справится с ней в одиночку. Захоти он уйти от Стефана и унести ее, через две недели его упрячут в желтый дом, если раньше Элдинг не доберется до него.

И еще одно смутно начинало беспокоить Тони. Он чувствовал, что вполне мог бы прожить со Стефаном всю жизнь и безо всякой Книги. Это была катастрофа. Это означало, что Тони совсем не тот, каким считал себя последние пятнадцать лет.

– Я тебя чем-то раздражаю? – как-то в упор спросил Стефан.

Тони усмехнулся.

– Нет. Просто, сам понимаешь, жить вместе вообще трудно. А я еще вдобавок к этому не привык.

– А, понятно. Да. Если что-то будет тебе неприятно, просто скажи мне и все. Чем копить – лучше высказаться.

Тони был задет за живое этим предложением. У него – бездомного, очень развито было чувство личной территории. Стефан не только терпел его у себя дома, но старался сделать его пребывание здесь более комфортным. Даже при том, что Стефан был влюблен в него и, следовательно, обязан поступать подобным образом, это было очень великодушно.

Тони притянул к себе Стефана и поцеловал в лоб.

– Все прекрасно, – сказал он. – Спасибо, что ты терпишь, как я разбрасываю по комнате грязные носки и стряхиваю пепел на ковер. Не всякая жена на это способна.

Это была шутка. Стефан затрясся от смеха в его объятиях. Они стояли, прижавшись друг к другу целую минуту, и это была лучшая минута за день. Тони расслабился. Стефан был по-настоящему близок ему, и это не вызывало никакого раздражения, как будто было самой естественной вещью на свете.

25 марта

Тони видит, когда перевод утомляет меня. Он очень внимательно следит за моим состоянием. Когда я начинаю поминутно потирать виски или откидываться на спинку стула, Тони оттаскивает меня от Книги, укладывает на диван и делает минет. Я некоторое время вообще не соображаю, что происходит, не чувствую ласк Тони, даже не узнаю его. Потом прихожу в себя и накидываюсь на него. Мне кажется, он даже побаивается меня в такие моменты. Мне и самому кажется, что я уже никогда не смогу насытиться им. Это какое-то безумие.

Ему всегда удается довести меня до оргазма, но после этого мы с ним чувствуем себя опустошенными и вымотанными до предела. Мы спим, потом едим, все подчистую выметая из холодильника. В этот день я больше не возвращаюсь к переводу. Обычно мы сидим на кухне, пьем кофе и болтаем о чем попало. Я ему жалуюсь на нелегкую жизнь сценариста, бои не на жизнь, а на смерть с режиссерами и продюсерами. Тони тоже рассказывает мне что-нибудь. Он остроумен, но болтливым его не назовешь. У меня есть ощущение, что произнося два слова, третье он оставляет при себе. И все же на меня временами накатывает чувство, в особенности когда мы сидим вечером на кухне и впереди у нас какой-нибудь фильм по телевизору и обстоятельный секс, что между нами нет никаких барьеров, словно мы всегда были вместе. Не знаю, чувствует ли Тони нечто подобное. Думаю, нет.