— Вы это говорите мне?! — возмутился Антонио. — Мне?

— Тебе, размазня. И башку откручу в придачу. Могу попробовать прямо сейчас, хочешь?

— Послушайте, я вас знать не знаю. Вы в моем доме… Попрошу вас немедленно его покинуть.

Альфредо помахал перед самым лицом Антонио рукой, делая вид, что отпугивает мух. Антонио попятился, закрываясь папкой.

— А потом надеру тебе задницу, козел. Хочешь порепетируем?

Ванесса захохотала.

— Всыпь этому придурку пару горячих, Альфредо. Он трус… надавай ему оплеух по роже для острастки.

Антонио закричал:

— Вон из моего дома, животные! Вон!

Альфредо наотмашь ударил его по щеке. Пощечина прозвучала, словно удар кнутом. Антонио уронил папку на мокрый пол и поднес руки к лицу.

Альфредо обернулся к Чаро, продолжавшей сидеть на полу с открытым ртом.

— Ты, оденься! Сейчас мне пора обратно в тюрягу, не то опоздаю к перекличке. А завтра опять приду. Поняла, сучка?

Антонио подошел к нему вплотную и замахнулся, пытаясь достать его кулаком. Альфредо окинул соперника насмешливым взглядом.

— Только дотронься, и ты труп. Прирежу. Ну, давай, или тебе яйца почесать для смелости?

Антонио отступил. Лицо невыносимо жгло; грудь сдавило и стало трудно дышать. Он никогда не думал, что пощечина может быть такой болезненной.

Слова застряли в горле.

— Слабак!

Ванесса продолжала напевать однообразный мотив, собирая разбросанную по полу одежду. В ванную на четвереньках вползла Чаро и припала к ногам Альфредо.

— Постой. Не уходи! Побудь со мной еще немного, Альфредо!

— Говорю же, я должен идти. Если опоздаю хоть на минуту, мне крышка.

Антонио подхватил свою папку и, перепрыгнув через Чаро, побежал в комнату. Ноги ослабли в коленях и подкашивались. Дрожа от гнева, он сел на кровать и почувствовал, как глаза застилает кровавая пелена.

Чаро сидела у его кровати, опершись о стену. Мокрые волосы прилипли к голове. Короткое голубое платьице делало ее похожей на переросшую школьницу.

Время тянулось, как в замедленной съемке. Антонио потерял счет минутам. Наконец Чаро проговорила:

— Антонио…

— Уходи, нам нечего сказать друг другу.

— Конечно, я уйду, но прежде…

— Я ничего не хочу слышать. Отправляйся к Ванессе и твоему мужу.

Чаро стала раскачиваться взад-вперед. Короткое голубое платье задралось почти до пупка, обнажив бедра.

— Альфредо обошелся с тобой по-хамски. Он не имел права тебя бить. Было очень больно?

— Уходи, сколько раз можно повторять? Я хочу, чтобы ты ушла. У меня нет желания разговаривать со всякой…

— Ты хотел сказать шлюхой? Ты это хотел сказать, Антонио?

— Да, шлюхой. Вы с Ванессой шлюхи. Знаешь, что сказал мне Рафа, когда я сидел у него в комиссариате? Так вот, он сказал буквально следующее: «Остерегайся этих девок».

— Я не сделала тебе ничего плохого, Антонио. — Чаро продолжала раскачиваться. Свет лампы отбрасывал сверкающие блики на ее чисто вымытые волосы.

— Ничего плохого? Ты не сделала мне ничего плохого? Почему я не послушал полицейского? Он же ясно сказал: вы охотитесь за простаками и вытягиваете из них деньги.

— Я не вытягивала из тебя денег. Ты просто нас фотографировал.

— Оставь меня в покое. На сегодня с меня хватит.

— Я не смогла сдержаться, вот в чем все дело. Он застал меня врасплох, голую и… он ведь мой муж, к тому же бывает немного груб. Ты сам видел. А когда я пришла в себя, было поздно…

— Ты не обязана давать мне объяснения.

— Я не сдержалась, — повторила она. — Я хочу сказать, что до сих пор не понимаю, как это вышло. Послушай, давай начнем все сначала, словно ничего не случилось. Ты пришел на полчаса позже и никого здесь не застал. Увидел только мокрый пол… Когда я была маленькой и отец принимался меня бить, я сильно страдала и не столько от сильной боли, сколько от унижения. И воображала, будто ничего не произошло, будто за секунду до первого удара меня унесло на волшебном ковре-самолете далеко-далеко, в другую страну. Тем и утешалась. Просто внушала себе: ничего не было. Почему ты не хочешь последовать моему примеру, Антонио?

Антонио перестал ее слушать. Закрытое окно без занавесок выходило на Пласу, и он попытался представить, что происходит на ней в данный момент.

Чаро продолжала говорить:

— …заниматься любовью — не значит любить, Антонио. Ты ведь старше меня, а до сих пор этого не понял. Любовь — совсем другое.

Он повернул к ней свое лицо.

— Ты уже кончила?

— Я тебя люблю, Антонио. Люблю по-настоящему. Альфредо мне безразличен. Любовь к нему ушла, вернее, ушли последние крохи чувства. Я его любила как сумасшедшая, не отрицаю, но теперь люблю тебя. Только сейчас я это поняла. Глупо, правда?

Антонио встал. Он медленно прошел к окну и открыл его. Стояла ночь. На террасе у Пако, наверное, полно народу. Фонарные столбы отбрасывали на Пласу зыбкий молочный свет, сгущая сумерки и бередя душу.

«Почему так скверно устроен мир?» — подумал он.

Глава 30

В маленькой каморке, служившей офисом, было тесно. Огромный негр курил сигарету и пересчитывал стопку конвертов, на руке у него висел мотоциклетный шлем. Угрюмый тип, одетый в лайкровую водолазку, записывал что-то на листе бумаги.

— Хайме пришел? — спросил его Угарте.

Служащий, недовольно скосив глаза в его сторону, передал негру отпечатанный на машинке список и пояснил:

— Не забудь собрать подписи. Клиентов нужно уведомить: за ночное обслуживание взимается отдельная плата. Понятно?

— Да, — ответил негр. — Все ясно.

— Куда запропастился Хайме? Я ему несколько раз звонил, и мы договорились встретиться здесь, в офисе. Так, где же он? — опять спросил Угарте.

— Откуда мне знать? Оставь меня в покое, Угарте! — ответил тип в лайкровой водолазке и снова обратился к негру: — Ты можешь идти.

Негр сгреб в охапку корреспонденцию, нацепил на голову шлем и удалился.

Служащий принялся просматривать бумаги. Угарте нервно забарабанил пальцами по столу.

— Со мной произошел несчастный случай, поэтому я не смог предупредить Хайме… Было так плохо, что пришлось лечь в больницу, и до сегодняшнего утра я не имел возможности позвонить, хотя много раз пытался, честное слово! На этаже, где находилась моя палата, установлен только один телефон-автомат, и я каждый день выходил в коридор, чтобы занять очередь. Если бы ты видел эту очередь — длиннющая, как змеиный хвост! А я не мог долго стоять на ногах — из-за потери крови все время кружилась голова. Ты меня слушаешь? Такое головокружение, такой упадок сил… один раз я даже хлопнулся в обморок, и медсестра запретила мне выходить. Так и сказала: «Не вздумай в другой раз вставать с постели!» А сегодня мне стало немного получше, и, как только меня выписали, я сразу же пошел в кафе. Там тоже есть телефон-автомат.

Угарте выставил вперед левую руку с перебинтованным запястьем и положил ее на стол перед служащим. Тот резко откинулся назад.

— Какого дьявола! Ты мне дашь работать или нет?

— Послушай, Онрубья! Я звонил Хайме из кафе, и мы договорились встретиться в конторе. Мне надо объяснить, что со мной произошло. Ты, случаем, не в курсе, звонила ли ему моя невеста?

— Когда мы виделись в последний раз, он ничего такого мне не сказал. Я отвечаю за ночную смену, остальное меня не касается. Хайме — хозяин и волен поступать как ему вздумается. Он мне не докладывает, куда идет и когда возвращается. Поэтому отвяжись.

— Неужели хозяин не оставил для меня никакого сообщения?

— Никакого. Ушел и ничего не сказал. Слинял отсюда, и дело с концом, теперь дошло?

— Но, Онрубья, послушай! Я не мог позвонить из больницы и попросил мою невесту объяснить все хозяину. Она должна была позвонить Хайме и рассказать про несчастный случай… Может, она звонила, а Хайме в тот момент не оказалось на месте, а может, трубку взял кто-то другой. Не понимаю, как это могло произойти? Так хозяин не велел ничего мне передать?