— Теперь ты говоришь от искреннего сердца, молодой человек, и я добрался до корня дела. Ты посылаешь вызов королю из-за этой мертвой собаки Мбопы?

Умслопогас узнал мой голос и дрожал уже не от гнева, а скорее от страха и удивления. Он, не отвечая, пристально смотрел на меня.

— Нет ли здесь поблизости хижины, вождь Булалио, враг короля Дингаана, где я, Рот Короля, могу поговорить с тобой наедине; я хочу заучить слово в слово твой ответ, чтобы не ошибиться, повторяя его. Не бойся оставаться наедине со мной в хижине, Убийца! Я стар и безоружен! А в твоей руке оружие, которого мне нужно опасаться! — И я указал на топор.

Умслопогас, дрожа всеми членами, отвечал:

— Следуй за мной, Рот, а ты, Галази, оставайся с этими людьми!

Я пошел за Умслопогасом, и вскоре мы очутились около большой хижины. Он указал на вход, я прополз в него, и он последовал за мной. Первое время казалось, что в хижине темно: солнце уже садилось, и помещение было полно мрака; я молчал, пока глаза наши не привыкли к темноте. Потом я откинул с лица плащ и взглянул в глаза Умслопогаса.

— Посмотри-ка на меня теперь, Булалио-Убийца, когда-то называемый Умслопогасом, посмотри и скажи, кто я?

Тогда он взглянул на меня, и лицо его дрогнуло.

— Или ты Мбопа, ставший стариком, умерший отец мой, или призрак Мбопы! — отвечал он вполголоса.

— Я Мбопа, твой отец, Умслопогас! — сказал я. — Долго же ты не узнавал меня, я же узнал тебя сразу!

Умслопогас громко вскрикнул и, уронив топор, кинулся ко мне на грудь и зарыдал. Я заплакал тоже.

— О отец мой, — сказал он, — я думал, что ты умер со всей нашей семьей, но ты снова пришел ко мне, а я в своем безумии хотел поднять на тебя Инкосикази. Какое счастье, что я жив, я не умер, потому что мне дана радость смотреть на твое лицо, которое я считал мертвым, но которое живо, хотя сильно изменилось, как бы от лет и горя!

— Тише, Умслопогас, сын мой! — сказал я. — Я тоже думал, что ты погиб в пасти льва, хотя, правду сказать, мне казалось невероятным, чтобы другой человек, кроме Умслопогаса, мог совершить те подвиги, которые совершал Булалио, вождь племени Секиры, да еще осмелившийся послать вызов самому Чаке. Но ни ты, ни я не умерли. Чака убил другого Мбопу, умертвил же Чаку я, а не он меня!

— А где Нада, сестра моя? — спросил он.

— Твоя мать Макрофа и сестра Нада умерли, Умслопогас. Они погибли, убитые племенем галакази, которые живут в Земле Свази!

— Я слыхал об этом народе, — отвечал он, — и Галази-Волк знает его. Он еще должен отомстить им — они убили его отца; я также теперь жажду мщения за то, что они умертвили мою мать и сестру. О Нада, сестра моя! Нада, сестра моя! — И этот огромный человек закрыл лицо руками и стал качаться взад и вперед.

Отец мой, мне пришло в голову объявить всю правду Умслопогасу и сказать, что Нада ему не сестра, что он мне не сын, а сын Чаки, которого рука моя умертвила. Но я ничего не сказал, о чем горячо жалею теперь. Я ясно видел, как велика была гордость и высокомерно сердце Умслопогаса. Если бы он узнал, что трон Земли Зулу принадлежит ему по праву рождения, ничто не удержало бы его — он открыто восстал бы против Дингаана; мне же казалось, что время еще не наступило. Если бы я знал за год до этого, что Умслопогас жив, он занимал бы место Дингаана; но я не знал, и судьба распорядилась иначе. Теперь же Дингаан был королем и имел в своем распоряжении много войск; я его постоянно удерживал от войны, как я уже рассказывал, когда он хотел предпринять набег на свази. Случай прошел, но может подвернуться другой, а до той поры я должен молчать. Лучше всего свести Дингаана и Умслопогаса, чтобы Умслопогас стал известен во всей стране как великий вождь и лучший воин. Тогда я похлопочу, чтобы его избрали индуной и начальником войск, а кто командует войсками, уже наполовину король!

Итак, я молчал обо всем этом, но, пока не настала ночь, Умслопогас и я сидели и беседовали, передавая друг другу все случившееся с тех пор, как его унес лев. Я рассказал ему, как были убиты все мои жены и дети, как меня пытали, и показал ему мою белую и иссохшую руку. Я рассказал о смерти Балеки, сестры моей, и всего племени э-лангени, о том, как я отомстил Чаке за зло, причиненное мне, как сделал Дингаана королем и как сам стал первым человеком в стране после короля, хотя король боялся и не любил меня. Но я не сказал ему, что Балека была его матерью.

Когда я окончил свою повесть, Умслопогас рассказал свою — о том, как Галази спас его от львицы, как он сделался одним из Братьев-Волков, как победил Джикизу и сыновей его, стал вождем племени Секиры и взял в жены Зиниту.

Я спросил его, почему он все еще охотится с волками, как я видел прошлую ночь. Он отвечал, что в округе больше не осталось врагов, и от безделья на него иногда находит тоска, тогда он должен встряхнуться, охотиться вместе с Галази, мчаться с волками, и только таким образом успокаивает он свою душу.

Я возразил, что укажу ему на лучшую дичь, потом спросил его, любит ли он жену свою Зиниту. Умслопогас отвечал, что любил бы ее больше, если бы она меньше любила его; она ревнива и вспыльчива и часто огорчает его.

После того как мы поспали немного, он вывел меня из хижины; и меня и моих спутников угостили на славу; во время пира я беседовал с Зинитой и Галази-Волком. Галази очень мне понравился. Хорошо в битве иметь такого человека за спиной. Но сердце мое не лежало к Зините. Она была высока и красива, но глаза у нее были жестокие, вечно следящие за Умслопогасом, моим питомцем; я заметил, что тот, который ничего не боялся, по-видимому, боялся Зиниты. Я также ей не понравился, особенно когда она убедилась в дружеских чувствах Убийцы ко мне, она немедленно стала ревновать, как ревновала его к Галази. Будь то в ее власти, она быстро избавилась бы от меня. Итак, сердце мое не лежало к Зините, но даже я не предчувствовал тех несчастий, причиной которых она стала.

XXIV. Избиение буров

Утром я отвел в сторону Умслопогаса и сказал ему:

— Сын мой, вчера, когда ты еще не узнавал меня, ты дал мне поручение к королю Дингаану. Если бы оно дошло до ушей короля, то навлекло бы смерть на тебя и весь твой народ. Дерево, стоящее одиноко в поле, думает, что величина его огромна и что нет тени, равной той, которую оно дает. Но на свете есть другие большие деревья. Ты подобен этому одинокому дереву, Умслопогас, но верхние ветки того, кому я служу, толще твоего ствола, и под его тенью живут дровосеки, которые рубят слишком высоко выросшие деревья. Ты не можешь драться с Дингааном, хотя, живя здесь одиноко в пустынной стране, и кажешься огромным в своих собственных глазах и в глазах твоих приближенных. Умслопогас, помни одно: Дингаан ненавидит тебя за те слова, которые ты велел дураку Мезило передать умершему Черному, он слыхал твой вызов и теперь мечтает погубить тебя. Меня он прислал сюда только для того, чтобы избавиться от моего присутствия, и какой бы ответ я ни принес, конец будет один — ты вскоре увидишь у своих ворот целое войско!

— Так стоит ли говорить об этом, отец? — спросил Умслопогас. — Что суждено, то и случится. Я буду ждать здесь войска Дингаана и сражаться насмерть!

— Нет, сын мой, можно убить человека не только ассегаем, кривую палку можно выпрямить на пару. Я бы хотел, Умслопогас, чтобы Дингаан любил тебя, чтобы он не убил, а возвеличил тебя, чтобы ты вырос великим в его тени. Слушай! Дингаан, конечно, не то, что Чака, но он жесток не менее Чаки. Дингаан — глупец, и весьма вероятно, что человек, выросший в его тени, сумеет заменить его. Я мог бы стать этим человеком, но я стар, изнурен горем и не желаю властвовать. Ты молод, Умслопогас, и нет тебе подобного во всей Земле Зулу. Есть также другие обстоятельства, о которых нельзя говорить, но которые могут послужить тебе ладьей, чтоб доплыть до власти!

Умслопогас зорко взглянул на меня, он был властолюбив в то время и желал стать первым среди народа. Могло ли быть иначе, когда в его жилах текла кровь Чаки?