Ева готова была сквозь землю провалиться. Уже само по себе было скверно, что Адриан нравился ей больше, чем она сама того хотела. А тут еще тетка заметила, что девушка без ума от ее сына! Теперь Джоанна объяснялась с Евой намеками, предлагала завоевать сердце Адриана до того, как тот уедет. Это было последней каплей!

— Да, я поеду, — быстро бросила она и поспешила прямо к Люси.

Ева постучала в дверь, опасаясь, что пожилая дама могла уехать вместе с тетушкой Ха в отель «Масоник». Никто не ответил. Девушка постучала еще раз и облегченно вздохнула, когда Люси наконец крикнула:

— Войдите!

Еве нужно было срочно поговорить с пожилой дамой. «То, что я все утро рылась в ее вещах, наверняка не помешает нашему разговору», — предположила Ева.

Едва она переступила порог комнаты, как тут же вспомнила, что в грязи с головы до ног.

— Прости, мне, наверное, стоило сначала помыться, а уж потом прийти к тебе.

— Нет, нет, присаживайся. Это не причинит моим креслам никакого вреда. Только расскажи мне, где ты пропадала! Ты же вся черная, даже нос. Давай-ка, рассказывай, во что ты вляпалась.

— Я прибирала в старой кладовке.

— Что ты делала? — Лицо Люси помрачнело.

— Ну, в той комнате, в пристройке, в которую давно никто не заглядывал и в которой твои вещи…

— И кто поручил тебе это? — резким тоном спросила Люси.

— Меня об этом спрашивала и старая Стелла. Твоя дочь хочет выбросить твои вещи, потому что собирается снова использовать эту комнату как кладовку.

— Что? — Люси вскочила с кресла.

— Может, тебе стоит с ней поговорить, если ты не согласна с тем, чтобы твои вещи выбросили.

Жилы на шее Люси опасно вздулись, она сжала кулаки.

— В эту комнату нельзя заходить, ты слышишь? Я запретила детям ступать даже на ее порог и никогда не снимала этого запрета. Какое нахальство!

Еву перепугала внезапная вспышка гнева пожилой дамы.

— Да, будет лучше, если в эту комнату пока никто не будет входить, — согласилась Ева с Люси. — Потому что полы прогнили. Я в одном месте даже одной ногой провалилась. Там внизу какой-то подвал, наверняка это опасно…

— О нет, — пробормотала Люси. Она побледнела.

— Извини, я же не знала, что ты не хочешь, чтобы в эту комнату кто-нибудь заходил.

— Нет, пока я жива! — заверила пожилая дама, нервно бегая взад и вперед по комнате.

— Мне действительно очень жаль, я бы не стала этого делать, если бы… — залепетала Ева.

— Ты же ничего не знала. Хорошо, что ты мне сообщила об этом! Сейчас иди помойся, а затем возвращайся ко мне. Я хочу рассказать тебе свою историю дальше. Если мы успеем сегодня, ты поймешь, почему эта комната — табу!

Люси, исполненная решимости, вышла из комнаты.

— А я позабочусь о том, чтобы никто больше не осмелился нарушать мои распоряжения относительно кладовки.

Когда Ева тоже вышла из комнаты, до нее вдруг донеслись громкие голоса. Она остановилась как вкопанная, прислушалась. Она никогда бы не подумала, что Люси может так сильно рассердиться. Это, несомненно, был ее голос.

— Сколько раз я тебе говорила, что к старой кладовке и близко подходить нельзя! Только посмей переступить порог сама или послать туда кого-то! — кричала она.

Ева не разобрала, что ответила Джоанна, потому что, в отличие от своей матери, та старалась соблюдать правила приличия и говорила шепотом, но по реакции Люси можно было предположить, что пожилая дама не была настроена на мирный разговор.

— Это мой дом, и в эту комнату больше никто не войдет, пока я жива! Ты это поняла?

В тот момент Еве стало даже немного жаль тетку Джоанну. Если бы Ева только могла предположить, что Люси так разволнуется по этому поводу, то наверняка предпочла бы промолчать. Чего же так боялась пожилая дама? Что ее дочь выбросит старые вещи или что они ей вообще попадутся на глаза? И что это за ящик с таинственными игрушечными гробиками? В этом доме было что-то не так. Теперь Ева была уверена в своем предположении как никогда. Чтобы ее не заподозрили в подслушивании, девушка поспешила в ванную, которая располагалась в коридоре возле ее комнаты. Она открыла горячую воду, стащила грязные вещи и принялась оттирать грязь. Наконец она вымыла густые светлые волосы и почувствовала себя словно заново рожденной. Ева завернулась в полотенце и постирала платье, прежде чем снова отправиться в комнату. А хорошо бы надеть легкое летнее платье! Но в платяном шкафу в ряд висели лишь шерстяные — для холодной немецкой зимы. На Хейстингс-стрит она еще не могла одеваться по погоде. Но тут Ева обнаружила белую блузку и легкую юбку. Она в смущении припомнила, как эти вещи оказались в ее багаже.

— В Новой Зеландии лето, дитя мое. Положи еще что-нибудь легкое, — уговаривала ее мать, но Ева как-то пропустила это мимо ушей. Может быть, потому что девушка очень надеялась, что ее матери вскоре снова станет лучше. В тот день мать выглядела очень взволнованной и уверенной в себе. У Евы в ушах все еще звучали ее слова, словно это было вчера:

— Я думаю, что климат на меня хорошо повлияет, будет много новых впечатлений!

Ее настрой изменился вскоре после их отъезда. Первые дни на корабле мать казалась веселой. Потом просто стала целыми днями молча лежать на тесных нарах в общей женской спальне. И теперь ей уже не суждено насладиться этим мягким летним воздухом и вдохнуть чарующие чужеземные ароматы. Ева смахнула слезинки из уголков глаз и быстро оделась. Несмотря на то, что юбка выглядела немного поношенной, а цвет блузы казался чуть выгоревшим и не таким белым, как под воротничком, девушка чувствовала себя комфортно.

Когда чуть позже она вошла в комнату Люси, пожилая дама сидела в кресле, уставившись в одну точку.

— Может, мне прийти позже? — осторожно спросила Ева.

— Нет, нет, все хорошо. Я хочу, чтобы мы продолжили, — ответила Люси, хотя взгляд ее все еще был устремлен в пустоту.

Ева присела и тайком наблюдала за погруженной в мысли пожилой дамой. «Ее что-то мучит», — предположила Ева. Люси наморщила лоб, в ее глазах читалась глубокая печаль. В таком состоянии она выглядела намного старше. Сколько ей вообще лет? Семьдесят, восемьдесят? Еве было трудно об этом судить. Девушка чувствовала себя не в своей тарелке, к тому же ее мучила совесть. Если бы она ничего не рассказала Люси об уборке, та сейчас не молчала бы и не сидела бы в апатии. Ева не сомневалась, что причина перемены настроения кроется именно в этом, но она не решалась о чем-либо спрашивать.

После затянувшегося молчания Люси вдруг обернулась к Еве. Ее лицо преобразилось, морщины разгладились, а глаза засветились прежним жизнелюбием.

— Прости меня, дитя мое, я так замечталась… Видишь ли, там, внизу, покоятся тайны, которые не предназначены для моей дочери. Она еще больше отстранилась бы от меня, если бы узнала, что кроется за этим… или, лучше сказать, под этим.

— Но что между вами произошло? Ты же ее мать! Почему ты не любишь ее как свою дочь?.. — Ева в испуге прикрыла рот ладонью. Такого она точно не хотела говорить, хотя этот вопрос занимал ее с первого дня пребывания в доме.

Печальная улыбка появилась на лице Люси.

— Когда-то я любила ее больше всех, любила так, что не выразить словами!

— Извини, я не хотела тебя обидеть, я… нет, я просто думала, как… — залепетала в растерянности Ева.

— Я знаю, это трудно понять, поэтому всю правду должен узнать хотя бы Адриан.

Люси подала Еве знак сесть за пишущую машинку. Потом она медленно начала рассказывать.

12. Нейпир, ноябрь 1868 года

Ахоранги очень нравился участок на холме, с которого открывался чудесный вид на море. Повсюду еще велись строительные работы, но Том заверил ее, что через пару лет здесь появится дорога, вдоль которой один за другим выстроятся прекрасные дома. Их дети будут носиться по ней вместе с соседскими, Ахоранги найдет тут подруг… Это была прекрасная перспектива. Об этом мечтала и Ахоранги. Она всем сердцем тосковала по своим подругам, с которыми так много времени проводила в деревне. Особенно ей не хватало сестры Харакеке. Ахоранги часто задавала себе вопрос, повезло ли ее сестре так же, как ей самой? Каждый раз, когда девушка приходила на стройку, чтобы проследить за порядком, она удивлялась, какими быстрыми темпами идут работы. Левая часть дома была уже почти полностью готова. Ахоранги могла отчетливо представить, как станет хорошо, если в саду будут резвиться ее дети. Она хотела, чтобы сад рос, цвел и выглядел как можно более диким.