— Послушайте, — спросил Марк, — что вы думаете по поводу этого обвинения?

— Думаю, что это серьезное обвинение.

— А что, по-вашему, значит «серьезное обвинение»?

— Как вам сказать? Обвинение вроде того, которое вам предъявляют.

— А я вам скажу точно, — прервал его Марк. — На вашем месте я счел бы «серьезным обвинением» ложное обвинение, которое я смог бы использовать против того, кто его выдвинул.

— Вы знаете, я терпеть не могу всяких историй.

— Не сомневаюсь.

— Я подумаю, — сказал Льеже-Лебо.

— Я полагаю, что могу теперь рассчитывать на вашу поддержку.

— Мне придется сейчас позвонить по телефону.

— Вполне понятно.

— Надеюсь, что никто не ждет лифта, — сказал Льеже-Лебо и нажал, наконец, кнопку.

Брюннер ждал Марка в четыреста двадцать девятой комнате. Он ждал его уже больше десяти минут, и, когда Марк, наконец, вошел, Брюннер вскочил и скрестил на груди руки, всем своим видом выражая жестокий упрек.

— Я вам уже говорил, Этьен, но готов повторить: вы больше нуждаетесь во мне, нежели я в вас. Если вы собираетесь устроить переворот в банке, то, предупреждаю, на меня не рассчитывайте.

— Да я и не надеялся, что смогу долго на вас рассчитывать. Если бы мне дали слово, то не прошло бы и пяти минут, как вы бы отреклись от меня.

— Вы хотите сказать, что намерены…

— Вот именно.

— Почему вы полагаете, что теперь они дадут вам выступить?

— У меня есть на это веские основания.

Брюннер пожал плечами.

— Послушайте, — сказал он и снова пожал плечами, — послушайте, я не знаю, что вы имеете в виду, но я запрещаю вам выступать, даже если они вам это предложат.

— Нельзя ли узнать, почему?

— Я думаю, что выражаю мнение господина Женера. Меня сильно удивило бы, если б он разрешил вам выступить в таком возбужденном состоянии.

— Извините, — сказал Марк, придвинув к себе телефон, стоящий на одном из низких столиков, — мне хотелось бы самому в этом убедиться.

Он снял трубку и набрал номер Женера. Ответил женский голос.

— Алло, — сказал Марк, — говорит Марк Этьен.

— О Марк! Как ваши дела? Хорошо?

— Прекрасно! Можно…

— Да, да, передаю ему трубку.

— Алло! — сказал Женер.

— Алло, — ответил Марк. — Господин Брюннер и я хотели бы узнать ваше мнение. До сих пор они не давали мне выступить…

— Я знаю. Господин Брюннер мне только что звонил.

— Понятно… Но сейчас обстоятельства сложились так, что некоторые члены совета будут склонны предоставить мне слово, хотя бы на пять минут. А господин Брюннер запрещает мне выступать. Что вы думаете по этому поводу?

— Не знаю, что вам сказать, Марк. В таких случаях к советам Брюннера стоит прислушаться.

Брюннер взял отводную трубку.

— …Кроме того, чтобы принять решение, следовало бы знать, кто именно готов вас выслушать, какая часть совета…

— Это не имеет значения. Я хотел бы знать ваше мнение в принципе.

— Я боюсь ловушки. Я всегда остерегался ловушек. Мне бы не хотелось, чтобы вы сломали себе шею из-за вещей, которые того не стоят.

— Для меня они того стоят.

— Как? Что может стоить того, чтобы вы?..

— Вам это отлично известно.

— Нет, я как раз думал об этом. Вас ожидает хорошая карьера. Вы знаете, что в этом вы всецело можете рассчитывать на мою помощь. Но одно ваше необдуманное слово может мне в этом серьезно помешать. Взвесьте все как следует. В конце концов это пустяковый инцидент. Через полгода мы с вами об этом и думать забудем.

— Я не знаю, что я буду думать через полгода, но я прекрасно знаю, что я сейчас думаю.

— Я вас понимаю, Марк. Помните только, что не следует смешивать запальчивость с сознанием своей правоты. Вы уже приняли решение, не так ли? Я полагаюсь на вас. Вы достойный человек, и я уверен, что вы и будете вести себя, как достойный человек.

Брюннер улыбался.

— Не знаю, — сказал Марк. — Я уже давно перестал понимать, что значит быть достойным человеком.

Заседание возобновляется в 11 часов 45 минут.

Господин Льеже-Лебо излагает причины, побудившие его снять свою резолюцию. Если кое-кто из присутствующих решил уничтожить господина Этьена, уничтожить любой ценой, то он, Льеже-Лебо, их, конечно, не одобряет. Его резолюция имела то достоинство, что в ней соблюдались интересы обеих сторон. Однако совет зашел слишком далеко, желая использовать свои преимущества. Обсуждение приняло весьма странный характер.

(С мест раздаются возгласы протеста.)

Разве может не шокировать попытка отказать господину Этьену в каких бы то ни было заслугах? Разве может она не вызвать недоумение у честных и беспристрастных людей?

Председатель. Вы же сами сказали, что обсуждение этого вопроса абсурдно и не представляет никакого интереса.

Господин Льеже-Лебо. Да, я это сказал. Но целью моей резолюции и — я надеялся, что вы это поймете, — было свести на нет возникший конфликт. Вы этого не поняли. Весьма сожалею.

Председатель. Нам не очень-то по душе всякие ухищрения.

Господин Льеже-Лебо. Мне тоже, господин председатель… Но иногда приходится прибегать к ним, даже если их и не любишь. А ваше упорство в этом вопросе способно лишь вызвать подозрение «Интересно, чего ж это так боятся услышать?» — спросил я себя. «Что стараются скрыть, так усердно зажимая рот господину Этьену?»

Господин Ласери. Этого требует устав!

Господин Льеже-Лебо. Ах, оставьте! Ни одно заседание совета не обходилось без выступлений господина Этьена. Почему же вы тогда не вспоминали об уставе? Вы говорите: «Господин Этьен — служащий, а служащие не выступают на совете». А вот для меня служащий тоже человек! Когда я вижу, что вокруг господина Этьена сгущаются тучи, что его заставляют молчать, что над ним тяготеют какие-то обвинения, причем никто не осмеливается прямо высказать их, когда я вижу, с одной стороны, такой произвол, а с другой — доводящую до отчаяния невозможность выступить, чтобы защитить себя, сердце и совесть заставляют меня сказать: «Тут что-то не в порядке».

Председатель. Перестаньте разыгрывать из себя оскорбленную добродетель, Льеже-Лебо! Это уже старо.

Господин Льеже-Лебо отвечает, что если выбирать между ролями, то он предпочитает свою. Ведь каждому ясно, кто здесь разыгрывает комедию. Здесь есть обвиняемый.

(Протесты с мест.)

Да, здесь есть человек, который находится в положении обвиняемого.

Господин Оэттли. Да нет же!

Господин Льеже-Лебо. Не нет, а да! И в доказательство достаточно сослаться на статью из «Банк д’Ожурдюи».

Председатель. Об этой статье мы еще поговорим.

Господин Льеже-Лебо. Но это не все. Есть обвинения и более серьезные.

Господин Ласери. Какие, например?

Господин Льеже-Лебо. Вот это я и хочу узнать. Я хочу, чтобы мне объяснили, в чем дело, хочу судить обо всем на основании фактов. Зрелище обвиняемого, лишенного законного права защиты, всегда было мне невыносимо.

Председатель. Обвиняемый сам поставил себя в такое положение. Если бы он не отверг посредничество господина Брюннера, он бы не нуждался в вашей поддержке.

Господин Льеже-Лебо. А вас я разве не поддерживал в свое время?

Председатель. Вы меня потопили — вот что вы сделали!

Господин Оэттли. Эти ссылки на прошлое совершенно неуместны.

Господин Льеже-Лебо говорит, что он тоже так думает. Однако, продолжает он, создается впечатление, что господина Драпье неотступно преследуют воспоминания о некоторых событиях недавнего прошлого. Но нельзя допускать, чтобы прошлое господина Драпье, или, вернее, воспоминания об этом прошлом, могли вредить высшим интересам банка…

Председатель. Полегче на поворотах, Льеже-Лебо!

Господин Льеже-Лебо. Вот почему в целях более плодотворного обсуждения данного вопроса я предлагаю совету в виде исключения выслушать господина Этьена, предоставив ему, впрочем, всего лишь пять минут.