— Да не галдите вы! Пусть один говорит. Кто там у вас упал?
— Тирле упал! Тирле! Он влез на спину Дирле, а Пирле толкнул Дирле, и Тирле упал.
— Постойте-ка, я что-то ничего не пойму: тирле-дирле, дирле-тирле! Позовите-ка мне белку Сирле. Это ваша мама, что ли?
— Конечно, это наша мама! Только ее нет, она ушла, а Тирле упал. Его змея укусит, его ястреб заклюет, его куница съест. Мама! Мама! Иди сюда!
— Ну, вот что, — сказал Нильс, — забирайтесь-ка поглубже в дупло, пока вас и вправду куница не съела, и сидите тихонько. А я полезу вниз, поищу вашего Мирле — или как его там зовут!
— Тирле! Тирле! Его зовут Тирле!
— Ну Тирле так Тирле, — сказал Нильс и осторожно стал спускаться.
Нильс искал бедного Тирле недолго. Он направился прямо к кустам, откуда раньше слышался писк.
— Тирле, Тирле! Где ты? — кричал он, раздвигая густые ветки.
Из глубины кустарника в ответ ему кто-то тихонько пискнул.
— Ага, вот ты где! — сказал Нильс и смело полез вперед, ломая по дороге сухие стебли и сучки.
В самой гуще кустарника он увидел серый комочек шерсти с реденьким, как метелочка, хвостиком. Это был Тирле. Он сидел на тоненькой веточке, вцепившись в нее всеми четырьмя лапками, и так дрожал со страху, что ветка раскачивалась под ним, точно от сильного ветра.
Нильс поймал кончик ветки и, как на канате, подтянул к себе Тирле.
— Перебирайся ко мне на плечи, — скомандовал Нильс.
— Я боюсь! Я упаду! — пропищал Тирле.
— Да ты уже упал, больше падать некуда! Лезь скорее! Тирле осторожно оторвал от ветки одну лапу и вцепился в плечо Нильса. Потом он вцепился в пего второй лапой и наконец весь, вместе с трясущимся хвостом, перебрался на спину к Нильсу.
— Держись покрепче! Только когтями не очень-то впивайся, — сказал Нильс и, сгибаясь под своей ношей, медленно побрел в обратный путь. — Ну и тяжелый же ты! — вздохнул он, выбравшись из чащи кустарника.
Он остановился, чтобы немного передохнуть, как вдруг знакомый скрипучий голос затрещал прямо у него над головой:
— А вот и я! Вот и я!
Это была длиннохвостая сорока.
— Что это у вас на спине? Очень интересно, что это вы несете? — стрекотала сорока.
Нильс ничего не ответил и молча направился к сосне. Но не успел он сделать и трех шагов, как сорока пронзительно закричала, затрещала, захлопала крыльями.
— Разбой среди бела дня! У белки Сирле похитили бельчонка! Разбой среди бела дня! Несчастная мать! Несчастная мать!
— Никто меня не похищал — я сам упал! — пискнул Тирле.
Однако сорока и слушать ничего не хотела.
— Несчастная мать! Несчастная мать! — твердила она. А потом сорвалась с ветки и стремительно полетела в глубь леса, выкрикивая на лету все одно и то же:
— Разбой среди бела дня! У белки Сирле украли бельчонка! У белки Сирле украли бельчонка!
— Вот пустомеля! — сказал Нильс и полез на сосну.
Нильс был уже на полпути, как вдруг услышал какой-то глухой шум.
Шум приближался, становился все громче, и скоро весь воздух наполнился птичьим криком и хлопаньем тысячи крыльев.
Со всех сторон к сосне слетались встревоженные птицы, а между ними взад и вперед сновала длиннохвостая сорока и громче всех кричала:
— Я сама его видела! Своими глазами видела! Этот разбойник Нильс унес бельчонка! Ищите вора! Ловите его! Держите его!
— Ой, я боюсь! — прошептал Тирле. — Они тебя заклюют, а я опять упаду!
— Ничего не будет, они нас даже не увидят, — храбро сказал Нильс. А сам подумал: «А ведь и верно — заклюют!»
Но все обошлось благополучно.
Под прикрытием веток Нильс с Тирле на спине добрался наконец до беличьего гнезда.
На краю дупла сидела белка Сирле и хвостом вытирала слезы.
А над ней кружилась сорока и без умолку трещала:
— Несчастная мать! Несчастная мать!
— Получайте вашего сына, — тяжело пыхтя, сказал Нильс и, точно куль муки, сбросил Тирле в отверстие дупла.
Увидев Нильса, сорока замолчала на минуту, а потом решительно тряхнула головой и застрекотала еще громче:
— Счастливая мать! Счастливая мать! Бельчонок спасен! Храбрый Нильс спас бельчонка! Да здравствует Нильс!
А счастливая мать обняла Тирле всеми четырьмя лапами, нежно гладила его пушистым хвостом и тихонько посвистывала от радости.
И вдруг она повернулась к сороке.
— Постой-ка, — сказала она, — кто же это говорил, что Нильс украл Тирле?
— Никто не говорил! Никто не говорил! — протрещала сорока я на всякий случай отлетела подальше. — Да здравствует Нильс! Бельчонок спасен! Счастливая мать обнимает свое дитя! — кричала она, перелетая с дерева на дерево.
— Ну, понесла на своем хвосте последние новости! — сказала белка и бросила ей вслед старую шишку.
Только к концу дня Нильс вернулся домой — то есть не домой, конечно, а к болоту, где отдыхали гуси.
Он принес полные карманы орехов и два прутика, сверху донизу унизанные сухими грибами.
Все это подарила ему на прощание белка Сирле.
Она проводила Нильса до опушки леса и долго еще махала ему вслед золотистым хвостом. Она бы проводила его и дальше, но не могла: по ровной дороге белке ходить так же трудно, как человеку по деревьям.
А лесные птицы проводили Нильса до самого болота. Они кружились над его головой и на все голоса распевали в его честь звонкие песни.
Длиннохвостая сорока старалась больше всех и пронзительным голосом выкрикивала:
— Да здравствует Нильс! Да здравствует храбрый Нильс!
На другое утро стая покинула болото. Гуси построились ровным треугольником, и старая Акка Кебнекайсе повела их в путь.
— Летим к Глиммингенскому замку! — крикнула Акка.
— Летим к Глиммингенскому замку! — передавали гуси друг другу по цепочке.
— Летим к Глиммингенскому замку! — закричал Нильс в самое ухо Мартину.
Глава V. ВОЛШЕБНАЯ ДУДОЧКА
Со всех сторон Глиммингенский замок окружен горами. И даже сторожевые башни замка кажутся вершинами гор.
Нигде не видно ни входов, ни выходов. Толщу каменных стен прорезают лишь узкие, как щели, окошки, которые едва пропускают дневной свет в мрачные, холодные залы.
В далекие незапамятные времена эти стены надежно защищали обитателей замка от набегов воинственных соседей.
Но в те дни, когда Нильс Хольгерсон путешествовал в компании диких гусей, люди больше не жили в Глиммингенском замке и в его заброшенных покоях хранили только зерно.
Правда, это вовсе не значит, что замок был необитаем. Под его сводами поселились совы и филин, в старом развалившемся очаге приютилась дикая кошка, летучие мыши были угловыми жильцами, а на крыше построили себе гнездо аисты.
Не долетев немного до Глиммингенского замка, стая Акки Кебнекайсе опустилась на уступы глубокого ущелья.
Лет сто тому назад, когда Акка в первый раз вела стаю на север, здесь бурлил горный поток. А теперь на самом дне ущелья едва пробивался тоненькой струйкой ручеек. Но все-таки это была вода. Поэтому-то мудрая Акка Кебнекайсе и привела сюда свою стаю.
Не успели гуси устроиться на новом месте, как сразу же к ним явился гость. Это был аист Эрменрих, самый старый жилец Глиммингенского замка.
Аист — очень нескладная птица. Шея и туловище у него немногим больше, чем у обыкновенного домашнего гуся, а крылья почему-то огромные, как у орла. А что за ноги у аиста! Словно две тонкие жерди, выкрашенные в красный цвет. И что за клюв! Длинный-предлинный, толстый, а приделан к совсем маленькой головке. Клюв так и тянет голову книзу. Поэтому аист всегда ходит повесив нос, будто вечно чем-то озабочен и недоволен.