И все же свой первый трофей Сима принесла в дом и, желая им похвастаться, положила у ног писателя. Но Анатолий Анатольевич не только ее не похвалил, но еще и отругал:
— Этого еще, Сима, нам не хватало! Ты — домашняя, интеллигентная кошка или дикая зверюга? Тебе что, есть нечего? Вон в миске каша с печенкой!.. Так что утихомирь инстинкты своих предков и больше не трогай замечательных животных, иначе посажу тебя на поводок.
Больше писатель не видел Симу с добычей, но, естественно, не потому, что ей стало жалко «замечательных животных» или она испугалась поводка — просто-напросто эти самые животные почувствовали появление хищника на участке и стали более осмотрительны.
С каждым днем Сима все больше изучала участок. Через месяц она уже настолько освоилась в новой обстановке, что почувствовала себя хозяйкой огромных владений, вот только за калитку не решалась выходить — по улице время от времени пробегали собаки. Сима заметно похудела, помолодела, от ее прежней вялости не осталось и следа, а в ее, прежде тусклых, глазах появились горящие искорки.
Теперь по утрам, после завтрака, Анатолий Анатольевич поднимался в свой «кабинет», а Сима выскакивала на террасу, щурясь от солнца потягивалась и совершала резвую пробежку вдоль забора, при этом перепрыгивала через корни деревьев и упавшие ветви. Как-то, заметив эти прыжки, Анатолий Анатольевич удивился:
— Ого! Я вижу, Сима, твои спортивные достижения растут день ото дня. Если дело так пойдет и дальше, станешь мировой рекордсменкой среди кошек преклонного возраста.
После пробежки Сима обследовала что-нибудь еще неизведанное на участке; это могла быть поленница дров, бочка с водой или темное пространство под сараем, или какой-нибудь раскидистый куст, или вьюнок с пахучими цветками-граммофонами — на том неухоженном, заросшем участке было много всякого, заслуживающего внимания кошки.
В жаркий полдень Сима обычно отсиживалась в доме — там было прохладней. Чаще всего она отдыхала после бурно проведенной первой половины дня, а если писатель готовил обед, то терлась о его ноги, теребила лапами и нетерпеливо мяукала, а иногда вдруг ни с того ни с сего затевала игру с его ботинками — пыталась вытащить из них шнурки. И опять Анатолий Анатольевич удивлялся:
— Похоже, Сима, у тебя началась вторая молодость! Или ты, как некоторые старички, впала в детство?
А по вечерам, после ужина, Сима с писателем слушали по радио музыку. Анатолий Анатольевич включал приемник, усаживался в кресло и закуривал трубку. Сима впрыгивала к нему на колени, устраивалась поудобней и, под музыку и поглаживания Анатолия Анатольевича, тихо мурлыкала.
— Ну вот, Сима, и закончился еще один день, — вздыхал Анатолий Анатольевич. — И поработал я, доложу тебе, вполне плодотворно… И ты, судя по твоему виду, насыщенно провела время. Теперь мы имеем полное право на отдых, как ты считаешь?
В те вечерние часы Сима была просто счастлива. Во-первых, радиоприемник ей нравился гораздо больше телевизора хозяев — в телеящике все время что-то мелькало, кто-то постоянно тараторил; а из маленькой коробки писателя лились умиротворяющие звуки. Во-вторых, в отличие от хозяев, которые всегда говорили много и громко, и только между собой, Анатолий Анатольевич говорил мало и тихо, и только с ней, Симой. Да что там! Даже дым от трубки писателя был более ароматный, чем дым от сигарет хозяина.
В свою очередь Анатолий Анатольевич в те вечерние часы был счастлив потому, что испытывал приятную усталость, после интенсивной работы; и потому, что впервые за долгие годы мог с кем-то поговорить перед сном; и потому, что убаюкивающее мурлыканье Симы, как ничто другое, снимало дневное напряжение.
К сожалению, эта вечерняя идиллия вскоре нарушилась.
В середине лета к Симе неожиданно стали наведываться поклонники. Первым явился соседский рыжий кот Персик. Уже пожилой, скромный, даже застенчивый, он особенно не досаждал Симе: подлезал под калиткой, нерешительно делал несколько шагов в сторону дома, усаживался под каким-нибудь кустом и издали наблюдал за новоявленной соседкой. Сима тоже замечала пришельца и некоторое время заинтересованно разглядывала его, потом все же убегала в дом.
Затем объявились еще два «дачника»: самоуверенный здоровяк Кузя и холодный красавчик Иннокентий. Эти типы вели себя довольно развязно. Кузя сразу пересек весь участок, сделал пару меток на деревьях, а увидев Симу около террасы, подошел, развалился в двух шагах и стал сверлить ее взглядом. Иннокентий тоже подошел, но не так близко, и присев, уставился на Симу. Сима не выдержала их взглядов и вновь спряталась в доме.
Последним притопал кот сторожей Семен. Вечно грязный, со сбитой шерстью, Семен по праву считался властелином поселка, и слыл грозой мышей и отчаянным драчуном. При его появлении «дачники» удрали на свои участки, а он, принюхиваясь к следам Симы, забрался на террасу и так и норовил проникнуть в дом, но все же не решился. Спрятавшись за углом дома, он подождал, пока Сима не вышла на очередную прогулку, тут же подскочил и стал нахально ее обнюхивать. Сима настолько растерялась, что даже не успела убежать, только отчаянно завопила и, готовясь защитить себя, выпустила когти. На ее вопль из дома вышел писатель и прогнал Семена.
На следующий день Семен все же вошел в дом, и не найдя Симы — она в тот момент нежилась на солнечном пятачке, — слопал ее кашу с печенкой. Затем отправился на поиски «невесты» на участок.
Для Симы начались беспокойные дни. Один за другим коты приходили с раннего утра и следили за каждым шагом Симы, и всюду подкарауливали ее, подбегали, выгибались, прыгали перед ней — показывали, какие они красивые и ловкие. Сима делала вид, что не замечает эти трюки, но явно нервничала — урчала, раздраженно виляла хвостом и спешила в ближайшее укрытие.
Но самое отвратное начиналось с наступлением темноты, когда коты устраивали меж собой состязание — кто кого переорет. Здесь уж Сима не выдерживала — с воем выбегала из дома и пыталась разогнать настырных ухажеров. Но они только отбегали от разъяренной особы, но совсем уходить не собирались. Бывало, эти спектакли продолжались до рассвета. Не раз Анатолий Анатольевич звал Симу домой, но где там! — она так возбуждалась, что ей было не до сна.
В конце концов, вероятно, чтобы отвадить других поклонников, Сима выбрала скромника Персика и разрешила ему сидеть с ней на террасе. С той поры на участке воцарилась тишина.
С «посиделок» Сима возвращалась под утро и Анатолий Анатольевич ее стыдил:
— Сима, ты настоящая гулена! В твоем солидном возрасте надо созерцательно относиться к жизни, а ты завела кавалера! Что за любовь на старости лет? Побереги свое сердце!
Между тем, конечно, отношения Симы с Персиком нельзя было назвать любовью. Их отношения были ничем иным, как дружбой, искренней дружбой двух пожилых соседей, что, как известно, не менее ценно, чем любовь. Впрочем, к концу лета слово «пожилая» к Симе уже никак не подходило — она выглядела очень даже моложаво.
Не меньше Симы преобразился и Анатолий Анатольевич. Самое главное — его перестало мучить давление. Ну, и что тоже немаловажно, на его, обычно угрюмом, лице появилась приветливая улыбка. Похоже, общение с кошкой затронуло в душе писателя какие-то дремавшие струны. Возвращая Симу хозяевам, он сказал:
— Мы с Симой так подружились, что теперь я буду по ней скучать. На следующее лето, если не возражаете, мы с ней снова поживем на даче. С ней мне работалось, как никогда, хорошо.
Чижуля
В детстве мне подарили кенара, известного певуна, стоящего в табеле о рангах среди певчих пернатых на втором месте после соловья. Пичуга была меньше воробья, но по окрасу и изяществу намного превосходила вездесущую серую птаху. Желто-оранжевый, с коричневыми пестринками на крыльях, кенар выглядел как артист во фраке. Собственно, он и был артистом, неиссякаемым певцом, влюбленным в исполнительское искусство, — с утра до вечера он распевал песенки, и довольно сложные: этакое многоколенное верещанье, которое то переходило в свист, то рассыпалось в мелодичных переливах. Я прямо-таки заслушивался его концертами.