Теперь между ним и соседями установилось враждебное напряжение; он настороженно воспринимал каждый косой взгляд, каждое замечание выводило его из себя — он уже не отшучивался, а бросал проклятия. Он менялся день ото дня: его дух слабел, вместо приветливой улыбки на лице появилась угрюмая гримаса; он перестал играть на гитаре влюбленным и вообще старался вернуться домой попозже, чтобы не встречаться с соседями.

Все реже к нему заходили приятели, а когда заходили, то разговаривали и слушали пластинки на кухне, чтобы до коридора оставалась, гасящая звуки, воздушная прослойка.

— «Беги от тоски и с глупцами не спорь!» — цитировал инженер царя Соломона, плотно закрывая кухонную дверь, но тут же добавлял: — Как все надоело, хоть меняй квартиру.

— Думаешь, в наших районах лучше?! — откликались приятели. — Дураков везде больше, чем умных. Но на Западе они знают свое место и не высовываются, а у нас всем верховодят.

В тридцать пять лет он женился на женщине, которая имела инвалидность по зрению — даже в очках с большим увеличением еле различала газетный шрифт. С семилетним сыном от первого брака она занимала одну комнату в коммунальной квартире и числилась надомницей — делала заколки для артели слепых. Высокая, худая, спокойная, она была воплощением строгого изящества и невозмутимости, но за этим скрывалась страстная, жаждущая жизни, натура.

После свадьбы она перевезла из своей комнаты часть мебели и превратила холостяцкую обитель инженера в уютное жилье. Она окружила мужа такой заботой и вниманием, что на время он позабыл склоки с соседями. Для нее, потерявшей надежду на личную жизнь, он стал поддержкой и опорой, ее сыну заменил отца.

Когда-то она закончила музыкальную школу, имела природный слух и голос, и теперь они часто устраивали музыкальные вечера — опять же на кухне, при закрытой двери. Инженер негромко играл на гитаре, она в полголоса пела, сын ладонями отбивал такты.

Некоторое время соседи им не досаждали, с острым интересом приглядывались к новой жиличке, только изредка с прежним ожесточением ворчали по поводу музыкальных вечеров:

— Развели балаган! Цыганский табор!

Да меж собой обсуждали горделивую походку «слепухи», ее «замысловатую прическу». Но от ненависти так же трудно отказаться, как и от любви — остается пустота. И вскоре началось:

— Твоя слепуха плохо вымыла коридор! Мы, что ли, должны за нее мыть?! Твоя слепуха выносила помойное ведро и вон что теперь у мусоропровода! Интеллигенция называется! — то и дело слышал инженер.

В квартире стали раздаваться телефонные звонки и, если трубку снимала его жена, грубый женский голос произносил: «В зоопарке сдохла обезьяна, освободилась клетка, занимай!».

Ее сыну во дворе соседи отпускали циничные шуточки в адрес матери и отчима. Затем облили чернилами сохнущее на балконе белье, снова в замочную скважину запихнули гвоздь, и до прихода мужа слепая женщина с сыном стояли перед дверью. И, наконец, кто-то посреди коридора положил кирпич — явно чтобы «слепуха» разбила лицо, но она, споткнувшись, только ушибла колено.

Выдержка и самообладание покинули инженера.

— Подлецы! Тупые рожи! — цедил он, стиснув зубы. — Их злость от неполноценности, ущербности. Хоть прибило б их на стройке! — новые, не свойственные ему, мысли сжимали его голову, казалось, кто-то вселяет в него ненависть — впервые за всю жизнь он испытывал радость от воображаемой мести.

— Бог их уже наказал, — говорила жена. — Они несчастные люди — у них нет доброты. Доброта — особый дар в людях, им доброты Бог не дал. Ведь чтобы самому быть счастливым, надо любить других. А они не могут, потому и мучаются… Если б к другим относились лучше, им и самим жилось бы легче… Конечно, они терроризируют нас, мы с сыном уже на каждое хлопанье двери вздрагиваем… но ничего, будем крепиться… А на лето можно снять часть дачи где-нибудь недалеко, чтобы тебе было легко добираться до работы…

— Эта работа, будь она проклята! — морщился он. — И на нашем заводе полно таких, как соседи. Бесформенных квадратных уродов. Особенно среди начальства. Хороший начальник тактичен и вообще незаметен, а наши… необразованные, даже говорить правильно не научились. Влезли во власть по партийной линии и поучают что и как делать. Они напоминают огородников, которые возвели вокруг участков высоченные заборы с колючей проволокой, держат сторожей, но загубили ученых-аграрников и потому нет урожая. Все завозят из-за границы, но постоянно кричат о преимуществах своего хозяйства, насильно насаждают свою систему хозяйствования, кулаками заставляют жить по своему…

Он был способным инженером, но его способности глохли в казарменном режиме завода. Его угнетало не только бездарное начальство, но и однообразие работы, «спускаемый сверху план». Никого не интересовали новые идеи, предложения; больше всего на заводе боялись перемен — это, и уравниловка в оплате, убивало инициативу. Он имел такой низкий оклад, что даже не мог обеспечить семью самым необходимым. А тут еще эти соседи! Все чаще он приходил домой выпивши. Жена успокаивала его, говорила, что хорошая, дружная семья — уже немало для счастья, что соседи, «отсталые, невежественные люди не стоят того, чтобы из-за них сильно переживать». Он слушал, но думал о своем и курил одну сигарету за другой.

— Все отвратительно, — бурчал. — На заводе мы катастрофически теряем время. Изобретаем велосипед, то, что на Западе давно изобретено. И постоянно слышим: «Давайте работайте, поднатужьтесь!». Только и работаем, а когда будем жить?! Каждый день — это золотой отрезок времени, на который укорачивается жизнь. Получается — мы существуем ради светлого будущего, а настоящее — это так, что-то не имеющее никакой цены…

Он стал раздражительным, на нервной почве высыпала «крапивница», все чаще на работе и в транспорте он огрызался на каждое замечание, а во сне бормотал ругательства.

Как-то, в очередной раз вернувшись с работы выпивши, он взял гитару и стал играть свои любимые мелодии. Внезапно раздался звонок. Открыв дверь, он увидел двух соседей, строительных рабочих.

— Кончай бренчать! — потребовал один из них. — Житья нет от твоей музыки!

— Прекрати безобразие! — гаркнул второй сосед. — Или щас… — он повел ладонью перед носом инженера.

Наступила зловещая пауза, и вдруг инженер побагровел, его вскипевшая злость перешла в бешенство.

— Скоты! Ублюдки! — завопил он и с яростью набросился на пришельцев; казалось прорвало плотину и наружу выплеснулась вся накопившаяся боль.

Он бил наотмашь. Он неожиданности его противники почти не сопротивлялись, только шарахались и отмахивались, пытались уклониться от ударов.

— Шизонутый! Чокнутый! — слышалось, и дальше следовал отборный мат.

Уже визгливо заголосила одна из соседок, другая побежала вызывать милицию, а он все кричал и бил. Его звала жена, бледная, беспомощная, она на ощупь пыталась до него дотянуться, просила опомниться; испуганный сын рыдал, вцепившись в косяк двери, а он, все наносил удары один за другим и душераздирающий крик сотрясал воздух. Уже на улице взвизгнули тормоза милицейской машины, уже на лестнице слышался топот сапог, а он все кричал и бил, и хрипел, точно обезумевший раненый зверь.

Вокруг много прекрасного

— Что ты гонишь? Какая лав? Есть секс. Ты-то, небось, на мои ноги глаз положил, — «ночная бабочка» усмехнулась и, глубоко затянувшись, выпустила дым прямо в лицо собеседника. — Увидел упакованную герлу, «дай, — думаешь, — подвалю, может обломится». А бабки есть?

Они покуривали на вечернем Гоголевском бульваре: проститутка-малолетка Зинаида и пятидесятилетний инженер Мстислав Петрович.

— Ну, неужели ты не хочешь встретить хорошего парня, создать семью? — Мстислав Петрович был трогателен в своей наивности.

— О, блин! — раздраженно фыркнула Зинаида. — Не раскаляйся! Гони бабки, возьми бутылец сдринчить и все — въехали! Хату имею.

…В детстве у Зинаиды была вполне приличная семья. Она помнила, как мать водила ее в зоопарк и, укладывая спать, читала сказки, а отец после работы играл с ней в прятки: Зинаида забиралась в шкаф и отец нарочито долго искал ее, а когда находил, подкидывал, ловил и смеялся. Но беззаботное детство продолжалось недолго — неожиданно от рака умерла мать; отец сразу сломался и запил «по-черному», «выпал из седла», — по его собственному выражению; после работы угрюмо сидел на кухне, пил водку, дочери бросал две-три фразы: «Делай уроки. Сходи в магазин. Ложись спать».