После защиты диплома, Даюнова оставили в институте преподавать, и здесь уже студентки сами прибегали к нему в кабинет и, по его словам, «без стеснения снимали трусики».

Наш второй герой Левутин внешне превосходил всех сверстников: высокий, спортивного телосложения, одетый по последней моде, с блестящей от геля, зачесанной на пробор, шевелюрой. Приплюсовав к этому твердый подбородок и прищур серых глаз, получим законченный портрет покорителя женских сердец.

Еще будучи в пионерском лагере, лет в пятнадцать, Левутин переспал с медсестрой. Две смены приставал к ней, являлся в медпункт и, без всяких слов, прерывисто сопя, как бычок, лез обниматься. Медсестра, тоже молчаливо, отбивалась, но с каждым разом ее сопротивление ослабевало и, наконец, однажды ослабло совсем — она помогла ему похитить себя в луга. В разгар наслаждения Левутин вдруг заметил на пригорке отряд пионеров с вожатой — разинув рты дети и вожатая смотрели на редкостную сцену с неописуемым интересом. Медсестра тоже заметила пионеров и потеряла сознание. В тот же день любовников выгнали из лагеря, но именно в тот день Левутин сделал важное открытие: оказалось, можно добиться женщины, не говоря ей о любви. С того дня он никогда и не произносил этого слова, и вообще не знал, что оно означает. Спустя много лет, в его пятидесятилетие, одна из лучших женщин, которых он встречал в жизни, скажет ему:

— Вы самый несчастный человек на свете, потому что никогда не любили, потому что не умеете любить…

И эти слова будут самой жестокой пощечиной из всех, полученных им за пятьдесят лет.

До окончания школы Левутин еще «познал» двух одноклассниц и старшую сестру одной из них, соседку по теткиной даче — бывшую гимнастку, и ее подругу — стюардессу. Все эти девочки, девушки и женщины не смогли устоять перед напористым парнем прежде всего потому, что от него исходила властная сила; он, вроде Даюнова, обладал даром магии, но с определенным сексуальным давлением — заставлял терять волю и в большинстве случаев добровольно подчиняться ему. Следует напомнить — он был красавцем, пусть холодным, без обаятельной жилки, но этаким киногероем суперменом, а, как известно, женщины падки на мужскую красоту и силу, хотя и говорят, что это для них вторично, а главное — ум и талант. Вдобавок, Левутин был неглупым и не без литературных способностей; в стихах он не воспевал слабый пол, как Даюнов, а уничижал, и это задевало тонкие женские натуры, они были уверены, что поэту просто не повезло, он встречал далеко не самых прекрасных представительниц прекрасной половины человечества; некоторые пытались разубедить Левутина и раскрыть свои лучшие душевные качества (вероятно, с надеждой быть воспетыми и увековеченными в поэзии), но Левутину было мало душевных качеств, ему нужно было раскрытие и всего остального.

После школы Левутин поступал в литературный институт, но провалился; недолго служил в армии (его комиссовали «по нервам»), с полгода работал в строительной конторе и год в «многотиражке», и все это время — сплошные женщины и отчасти стихи. С творчеством дело шло туго, стихи нигде не печатали.

— Кругом блат, — говорил Левутин Даюнову, с которым в эти дни познакомился и который уже имел публикации в журналах.

Еще несколько лет Левутин не мог реализоваться как поэт, от этого нервничал и злился, и свою злость вымещал на женщинах — говорил им обидные вещи, а то и грубил на грани хамства, но только Даюнов знал, что это, кроме всего прочего, изощренный способ соблазнения… Левутин в глаза называл женщин практичными, расчетливыми, эгоистками, ханжами, это подхлестывало их самолюбие, они тихо ненавидели обличителя, но и тянулись к нему — старались доказать обратное, чего и добивался Левутин.

Он кадрил женщин на улицах, в метро, кафе, на пляжах; у него был всеохватывающий взгляд — и пронизывающий, «раздевающий» (он даже мечтал изобрести «рентгеновские» очки, которые сразу сбрасывали с женщин одежды). Подходя к женщине, Левутин, без всяких вступительных слов, объявлял о своей гениальности и предлагал ехать к нему «слушать музыку, читать стихи и пить вермут». Большинство такая программа в восторг не приводила, из десяти семь-восемь отказывались, и их глаза тускнели, как цветы осенью. Но у двух-трех глаза не тускнели и они соглашались.

В квартире Левутин не удосуживался развлекать женщин, говорить о каких-то чувствах, он внушал им, что они должны считать за честь не только спать, но и находиться в обществе гения. И вообще, зачем узнавать друг друга, находить общее, привязываться, когда все решает физиологическая совместимость. С нее и надо начинать, и нечего попусту тратить время.

— Ляжем там, где стоим, — подшучивал по этому поводу Даюнов.

Мягкосердечные женщины от неслыханных внушений Левутина сникали и покорно ждали своей участи, простосердечные возмущались:

— За кого вы меня принимаете? Вы не думайте, если мы с вами познакомились на улице, то я всегда так поступаю. Просто сегодня мне одиноко. Я думала, вы поэт, тонкий человек, все понимаете, а вы…

Но для некоторых женщин, особенно из числа замужних, уставших от однообразия семейной жизни, появление Левутина было как нельзя кстати.

Однажды, в разгар курортного сезона, он приехал в Ялту, чтобы «отдохнуть как следует». Снял номер в гостинице, открыл дверь, а в комнате молодая женщина укладывает вещи в чемодан.

— Ой, извините, я еще не успела собраться.

— Ну, как отдыхалось? Роман был? — Левутин наметанным взглядом осмотрел загорелые части тела.

— Какой роман! Ни одного интеллигентного мужчины. Одна провинция.

— Ну, вот меня судьба и послала! — наступая, объявил Левутин и прижал женщину к себе.

— Как же так сразу?! — отстраняясь, сбивчиво проговорила неудачно отдохнувшая женщина. — Сейчас подойдет автобус в аэропорт!

— Можно ехать и на следующем. И вообще задержаться… на пару дней, — Левутин впился в загорелую шею и повалил женщину на кровать, даже не спросив ее имени.

Во время «отдыха» он с утра до вечера фланировал по набережной и пляжу, и один в номер не возвращался. Две недели на него накатывались волны внимания, он побил все мыслимые рекорды — имел около тридцати женщин. «Теперь можно спокойно поработать», — сказал сам себе, отправляясь в Москву, но в самолете познакомился с женой дипломата, которая летела из Танзании, чтобы повидать детей, «за год по ним сильно соскучилась». Эта мадам так одичала в Африке, что прямо из аэропорта поехала к Левутину и только потом к детям.

Но вернемся к первому герою. У неутомимого Даюнова женщины постоянно были на уме; выходя на улицу, он рассуждал как рыболов: «Поймаю — хорошо, не поймаю — проветрюсь». Иногда он заводил старый «Запорожец» и тогда кадрил женщин, не выходя из машины. Левутин советовал ему заиметь сачок, чтобы «вылавливать русалок, не останавливаясь».

Из соображений саморекламы, вся квартира Даюнова была оклеена фотографиями с видами европейских стран, где он побывал по туристическим путевкам. На полке стояли книги с дарственными надписями живых классиков. В квартире царил художественный беспорядок и витал богемный дух; на видном месте лежал альбом живописи, пластинки, кассеты, ну и, конечно, имелся модный набор: теннисная ракетка, водные лыжи (для показного эффекта), в ванной — рубашка без пуговиц, на кухне — чашка с недопитым кофе, пепельница с окурками. Холостяцкая неустроенность являлась хорошей приманкой для нежных женских сердец — им хотелось окружить заботой одинокого поэта.

Даюнов доставал вино, конфеты, начинал с рассказа о старинных замках Европы, ставил пластинку Вивальди, произносил множество тостов, подливая гостье вино (сам только пригублял) и импровизировал на тему: «поэзия — любовь — секс».

— Хотите расскажу о вас? — спрашивал, загадочно улыбаясь. — Перед вами крупнейший хиромант.

Он гадал гостье по руке (на самом деле был просто знаток женской психологии и говорил женщинам то, что они хотели слышать). В середине гаданья, с определенным умыслом, вкраплял юмористическую ноту: