— О чем вы думали в это время? — с любопытством спросил Орм.

— О чем я думал? Почти не думал, был слишком перепуган. Думал о том, что испытывал святой Павел, когда его спускали в корзине; что чувствовали первые христиане на арене цирка; думал о том, придет ли наутро Барунг посмотреть, что со мной сталось, и много ли от меня останется; надеялся, что одно из этих животных получит аппендицит, пообедав мной, и тому подобное. Я никогда не любил качели, даже в школе, а эти были просто ужасны. Впрочем, все устроилось к лучшему, потому что я и шагу не прошел бы по хвосту этого сфинкса, не сковырнувшись с него вниз. Вы трое — мои лучшие друзья во всем мире. Не думайте, будто я не понимаю, что вы для меня сделали, если я об этом мало говорю. А теперь расскажите, как обстоят дела у вас.

Мы принялись рассказывать, а он слушал с раскрытым ртом. Когда мы дошли до описания Могилы Царей, профессор был больше не в силах сдерживаться.

— Вы не трогали их? — почти простонал он. — Не может быть, чтобы вы оказались такими вандалами и передвигали их! Ведь каждый предмет, сохранившийся там, необходимо описать и зарисовать. Впрочем, у меня есть целых шесть месяцев на эту работу. И подумать только, что если бы не вы, меня сейчас переваривал бы какой-нибудь лев, вонючий, гнусный священный лев!

Наутро Хиггс вошел ко мне в комнату.

— Ну, старый друг, — сказал он, — расскажите мне что-нибудь про эту девушку, Вальду Нагасту. Красивое личико у нее, а? Я, правда, не смотрел на женщин уже целых двадцать лет, но ее я вспомнил и на следующий день, а глаза ее задели меня за живое вот здесь. — И он указал на какое-то место посреди туловища. — Хотя возможно, что все это объясняется контрастом, который она представляла по сравнению с львами!

— Птолеми, — ответил я торжественным тоном, — позвольте сказать вам, что она значительно опаснее, чем любой лев, и, право же, лучше вернитесь к вашим прежним привычкам и оставьте ее глаза в покое. Я подозреваю, что Оливер влюблен в нее.

— Разумеется, да. Иначе и быть не может, но какое отношение это имеет ко мне? Разве я не могу тоже влюбиться в нее? Хотя, — прибавил он, грустно поглядев на свои округлые формы, — у него, пожалуй, больше шансов, чем у меня.

— Вы правы, Птолеми, она любит его. — И я рассказал ему про сцену, которую мы наблюдали в Могиле Царей.

— Боюсь, эти любовные истории причинят нам кучу хлопот, — заключил он, от души насмеявшись сначала. — Я его друг, и по возрасту гожусь ему в отцы. Надо будет серьезно поговорить с ним.

— Прекрасно! — крикнул я вслед, когда он, ковыляя, уже уходил из комнаты. — Только не говорите с Македой, а не то она может превратно понять вас; особенно если вы будете, как вчера, таращить на нее глаза.

В этот день состоялось заседание Совета Дочери Царей, и мы отправились туда все вместе. Едва мы вошли в просторные покои, где Македа сидела на троне, в окружении пышного и церемонного двора, распахнулись высокие двери и в зал вошли три седобородых старца в белых одеждах, — мы сразу признали в них послов фенгов.

Они поклонились Македе, сидевшей с опущенным на лицо покрывалом, потом, повернувшись в нашу сторону, поклонились и нам.

Стоявшего тут же Джошуа, которого поддерживали два служителя, так как он не мог стоять сам, и остальных представителей знатных родов абати, а также священнослужителей они как будто не заменили.

— Говорите, — сказала Македа.

— Госпожа, — заговорил один из старцев, — нас прислал султан Барунг, правитель фенгов. Вот слова Барунга: «О Вальда Нагаста! С помощью искусства белых чужестранцев, которых ты призвала к себе, ты причинила много зла богу Хармаку и мне, его слуге. Ты разрушила ворота моего города и погубила множество народа. Ты вырвала из рук жрецов пленника и тем лишила жертвы бога Хармака и навлекла на нас его гнев. Ты убила священных львов нашего бога. Кроме того, мои разведчики донесли, что ты замышляешь новые козни против моего бога и против меня. Я посылаю к тебе послов, чтобы известить тебя, что за это и за многое другое я решил покончить с народом абати, который я щадил до сих пор. Вскоре я выдаю свою дочь замуж за белого человека, жреца бога Хармака, которого зовут Египетским Певцом и про которого говорят, что он сын белого врача, живущего в Муре, но как только я отпраздную свадьбу, я подниму меч и не опущу его до тех пор, пока не уничтожу всех абати.

Узнай же, что сегодня ночью, после того как были убиты священные львы, а жертва похищена, было пророчество бога Хармака своим жрецам. Вот каковы его слова: прежде, чем соберут жатву, его голова будет спать над долиной Мура. Мы не понимаем, что это означает, но я твердо знаю, что раньше, чем соберут жатву, я или те, кто будет править после меня, заснем в городе Муре.

Поэтому выбирай: сдавайся немедленно, и тогда, за исключением пса Джошуа, который пытался захватить меня вопреки всем обычаям, и десятерых других, которых я назову позднее, я сохраню жизнь вам всем, а Джошуа и этих десятерых повешу, потому что они недостойны умереть от меча. Или сопротивляйся, и, клянусь Хармаком, все абати умрут, кроме белых чужестранцев и того из твоих слуг, который был с ними вместе сегодня ночью в львиной пещере, а все ваши женщины будут рабынями, кроме тебя, о Вальда Нагаста. Отвечай, о повелительница абати!»

Македа взглянула на лица членов своего Совета и прочла на них страх. Многие из них даже дрожали от ужаса.

— Ответ мой будет короток, послы Барунга, — сказала она, — но я только женщина, поэтому пусть представители народа говорят за него. Дядя Джошуа, ты первый человек в Совете, что ты можешь сказать? Согласен ли ты пожертвовать жизнью вместе с десятью другими, чьи имена мне неизвестны, чтобы между фенгами и нами воцарился мир?

— Что? — в бешенстве закричал Джошуа. — Для того ли я живу, чтобы слышать, как Вальда Нагаста предлагает первого вельможу в стране, своего дядю и нареченного супруга, отдать в руки исконных врагов абати, чтобы его повесили, как состарившуюся гончую, и для того ли вы живете, о неведомые десятеро, без сомнения находящиеся в этой комнате, чтобы слышать это?

— Я только хотела узнать твою волю, дядя Джошуа.

— В таком случае я говорю, что не желаю, и что те десятеро тоже не желают, и что все абати не желают этого. Мы победим фенгов, а из их звероподобного бога Хармака наделаем камней и вымостим ими наши дороги — слышите вы, дикари? — И с помощью поддерживавших его служителей он заковылял к послам, выкрикивая ругательства им прямо в лицо.

Послы спокойно посмотрели на него.

— Мы рады услышать такие слова, — ответил один из них, — потому что мы, фенги, любим решать спор мечом, а не мирными переговорами. Но тебе, Джошуа, мы говорим: поторопись умереть раньше, чем мы войдем в Мур, потому что веревка не единственный ведомый нам способ казнить людей.

Все три посла торжественно поклонились сперва Дочери Царей, потом нам и повернулись, чтобы идти.

— Убить их! — заревел Джошуа. — Они оскорбили меня, принца Джошуа!

Но никто не поднял на послов руку, и они спокойно вышли из дворца на площадь, где их ожидали провожатые и лошади.

Глава XIV. Как Фараон встретился с Шадрахом

Когда послы удалились, наступило тяжелое молчание, легкомысленные абати почувствовали, что этот час чреват последствиями. Потом внезапно члены Совета загалдели, как обезьяны, и каждый из них говорил, не слушая соседа, пока наконец мужчина в пышном наряде (священнослужитель, как я понял) не вышел вперед и не заставил замолчать остальных.

Он заговорил возбужденным и язвительным тоном, настаивая на том, что мы, язычники — причина всех несчастий, что, пока мы не пришли сюда, многие поколения абати под угрозой нападения, но вес же жили со славой — он так и сказал: со славой! Теперь же мы раздразнили фенгов, как шершень быка, и свели их с ума от злобы, так что они захотели уничтожить абати. Поэтому он предлагал немедленно изгнать нас из Мура.

Тут я заметил, что Джошуа шепчет что-то на ухо стоящему рядом с ним человеку, который вдруг закричал: