«Однако вы не имеете права…» Эта фраза, наряду с mal fait, стала для нас самой пугающей фразой на французском языке.

Мы с Тобиасом оба от беспокойства просыпаемся затемно.

— Я слышу, как крысы грызут балки, — шепчу я.

— А чего ты шепотом? — спрашивает Тобиас. Тоже шепотом.

— Тс-с-с! Слышишь их? Такой ритмичный чавкающий звук. Боюсь, как бы из-за них не обвалилась крыша.

— Не знаю, что с этим можно сделать.

Я вздыхаю.

— Я знаю. Просто… — Я замолкаю.

— Что «просто»?

— Я знаю, неправильно ждать от тебя, чтобы ты мог сам делать такие вещи. Но это же вроде как… в общем, мужская работа. По крайней мере, все вокруг считают именно так.

— О боже, опять! Никак не уймешься, ничто не может заставить тебя перестать переживать по поводу этих крыс в перекрытиях.

— Я б и хотела, только не знаю как. Как бы там ни было, но я считаю, что уже и так выполняю предостаточно тяжелой работы. Сейчас пять часов, а через два часа мне вставать, чтобы готовить Фрейе ее утреннюю порцию лекарств. Тогда попытайся записать ее на прием к офтальмологу — я не могу пробиться через больничный коммутатор. Не говоря о том, что меня ждет еще один гнетущий день со всеми этими встречами и безуспешными попытками разобраться с ее бумагами. Может, мы будем как-то делить между собой эти обязанности?

— Опять ты на меня наезжаешь! Ты как учительница начальных классов: вместо «Черт, сделай же что-то!» начинаешь: «Давай установим правило…» Все, меня уже тошнит от этого!

— Ей нужно попасть на дополнительные приемы к специалистам по всем вопросам — от диеты до генетической структуры. Большинство из них находится в Монпелье — это, кстати, почти два часа езды. И туда всегда езжу только я.

— А теперь подумай: какое все это имеет отношение к крысам?

— Не говоря уже о том, что я за день смешиваю пять разных комбинаций лекарств. Регулирую дозировку. Два раза в день меряю ей давление, если наступает абреакция[67]. Проверяю ее мочу. Это огромная ответственность.

— Ну почему все эти дискуссии обязательно происходят среди ночи?

— Тобиас, мне нужно, чтобы ты меня понял правильно. Каждый день я чувствую себя так, будто… иду по натянутому канату. Я постоянно балансирую с Фрейей и ее лекарствами. Чуть больше доза — откажет ее печень и еще бог знает какие органы; доза недостаточная — начнутся конвульсии. Невероятно шаткое равновесие. Но оно работает, стабилизировало ее приступы. Именно это позволяет ей сейчас проявлять свою личность. Именно поэтому она начала нам улыбаться. Так что я должна продолжать. Если же мы промахнемся… Неужели ты не видишь, что я нахожусь в постоянном ужасе, оттого что могу ошибиться?

Тобиас смягчается.

— О’кей, какая из этих обязанностей пугает тебя больше всего?

— Ну, думаю, вся эта бумажная волокита в попытке заставить национальную систему здравоохранения возместить нам французские медицинские счета. В данный момент мы ежемесячно тратим две сотни фунтов на лекарства. Не говоря уже о том, что мы задолжали больнице. Я так переживаю из-за денег! Все время.

— Дай мне еще немного поспать, и я помогу тебе с этим сегодня утром. Обещаю.

Я смотрю на него подозрительно.

— Правда? Точно поможешь?

— Честное слово скаута.

— Когда конкретно? В какое время?

— Анна, тебе обязательно нужно поймать меня на слове. Ну, скажем, в девять.

— О, Тобиас, у меня прямо гора с плеч!

Мы обнимаемся, и я думаю о любви между нами. Мне нужно за нее держаться.

***

Я то проваливаюсь в дремоту, то просыпаюсь. Светает. В семь я в полусне даю Фрейе лекарства и укладываю ее к себе в постель, чтобы еще хоть немного поспать. Она уютно устраивается у меня под мышкой, выталкивая на самый край кровати.

Кажется, прошло всего несколько минут, а уже девять часов. Тобиаса рядом нет. Я вскакиваю и несусь вниз. В гостиной сидит Лизи и барабанит пальцами по клавиатуре ноутбука Тобиаса.

— Лизи, что ты делаешь? — спрашиваю я.

— Составляю для вас обоих гороскопы инков.

— Но мы ведь не верим во все эти вещи, верно, Тобиас?

— Так это Тобиас попросил меня составить их, — с невинным видом говорит Лизи. — Разве не так, Тобиас?

Тобиаса хватает на то, чтобы, по крайней мере, смутиться.

— Это совершенно безобидно, — мямлит он, хотя я точно знаю, что он считает эту идею Лизи идиотской. Я замечаю, что перед ней лежит листок бумаги, на котором рукой Тобиаса написаны наши с ним даты рождения.

— Тобиас — белый змей, он имеет дело с вещами физическими. Вы, Анна, — красная собака, ваша жизнь состоит в том, чтобы найти баланс между сердцем и головой.

— Лизи…

— Ваша неожиданная сила, — продолжает Лизи, — приходит через игру.

— Я по уши сыта всей этой ересью!

— Ваши взаимоотношения — это золотой орел.

— Никогда не говори о наших взаимоотношениях!

— Но золотой орел — это важно. Он означает, что вместе с Тобиасом вы можете видеть все в правильном свете.

— Тобиас, может, хочешь чашку кофе, прежде чем мы начнем разбираться с французскими бумагами?

— О да, пожалуйста.

Но еще до того как успевает закипеть вода в чайнике, Лизи говорит:

— Так вы не передумали насчет той прогулки сегодня?

И Тобиас отвечает:

— Конечно, не передумал.

— Он не может пойти: сегодня утром у нас много бумажной работы.

— Но мы должны пойти, потому что сегодня — день голубой галактической вспышки. В этот день нужно высвобождать энергию и возвращать ее в космос.

— Почему бы тебе тоже не пойти с нами? — говорит Тобиас.

— Я не могу, нужно заниматься этими бумагами. Ты обещал мне помочь…

— Но сегодня ведь день галактической активности, Анна, — говорит Тобиас. — Ты же сама слышала.

Я чувствую, как меня охватывает злость. «Ну давай, — мрачно думаю я, — сделай все еще хуже, потому что тогда я смогу почувствовать свою ярость и беспомощность, к которым уже привыкла».

— Ладно, — ворчу я. — Я останусь дома и сделаю это сама. Как обычно.

— И помните, Анна, — бросает Лизи, прежде чем уйти, — делайте все это в стиле игры.

***

Нет никаких сомнений, что Фрейя становится папиной дочкой. Тобиасу она дарит свои самые широкие и лучистые улыбки и с восхищением смотрит ему в глаза. А он в трансе смотрит на нее.

Сегодня утром она уставилась на нашу полосатую подушку.

— Тебе очень нравится, верно? — говорит Тобиас. — Ты думала, что тебе долго придется дожидаться, пока мы встанем.

Фрейя протягивает руку — причем открытую ладонь, а не кулак — и осторожно прикасается к подушке.

— Это твое самое любимое время дня, так? — слышу я слова Тобиаса, уходя делать кофе. — Твой папа и твоя полосатая подушка… Просто праздник!

Я останавливаюсь в дверях спальни и слежу за ними. Тобиас кладет себе на голову подушку и начинает из-под нее корчить Фрейе гримасы, пытаясь заставить ее улыбнуться. И сразу прекращает, когда видит, что я за ними наблюдаю.

***

Дикая лаванда уже завяла, ее цветы скрылись при первом проявлении летней жары. Но она упрямая и полностью не исчезла: невозможно пройти по склону холма без того, чтобы на одежде и руках не осталось следов ее ароматического масла.

Теперь настала очередь цвести культурной лаванде. Над горшками с этими цветами, которые я выставила вдоль крытого мостика, служащего балконом рядом с нашей спальней, довольно жужжат пчелы. Когда мы впервые осматривали Ле Ражон, это было единственным местом, от которого не исходила угроза. Я рассматривала его как место личного уединения и поставила тут два стула в надежде, что мы с Тобиасом будем сидеть здесь по вечерам.

Но Тобиас превратил это в свой летний штаб, и оба стула ему нужны для занятий с Лизи по пользованию интернетом. Судя по их смеху, занятия эти весьма занимательные.