— Не сердись на меня, — ответила она, прижавшись к нему, — речь пойдет о предмете, о котором мне не следовало бы много говорить.

Мистер Бюхтинг сразу все понял. Этим предметом был Ричард. Имя несчастного молодого человека произносилось в их семье как можно реже. Дома мистер Бюхтинг даже не сказал, с какой целью отправился в Афины. Жена и дочь были уверены, что его вместе с мистером Эвереттом и Ральфом позвали туда дела.

— Тогда рассказывай, девочка моя, если это облегчит тебе душу!

— Я надеюсь на это! — сказала Элиза. — Так вот, дорогой отец, мы не знали, когда ты вернешься, а без тебя мы как без рук. Поэтому вчера вечером мы поехали на Западный вокзал. Думали, что ты, возможно, приедешь скорым. Перед этим мы немного проехались, а потом велели кучеру поднять верх коляски и держаться вблизи перрона, где проходят все прибывшие пассажиры. Мы пристально вглядывались в темноту, и я внезапно заметила седовласого господина и еще одного, который шагал с ним рядом. Оба спешили к стоянке наемных экипажей. Тот, что был моложе, лица его я не видела, своей походкой, прической так напомнил мне Ричарда, что я невольно выглянула из экипажа и проводила его взглядом, но ничего больше не рассмотрела.

— Ну и? — тихо спросил мистер Бюхтинг.

— И вот, дорогой папа, я плохо спала ночь. Перед глазами у меня снова и снова возникала эта картина, и я не могла отделаться от мысли…

— …что бывает поразительное сходство! — серьезно закончил мистер Бюхтинг, когда Элиза смолкла.

— О, я знаю, что́ ты хочешь сказать! — воскликнула она. — Что я не должна предаваться несбыточным надеждам. И все же, папа, ты сам говорил мне, что его тело не нашли, что он лишь исчез…

— Мое дорогое дитя, — мягко и печально прервал ее мистер Бюхтинг, — я не вправе запретить тебе утешаться этой мыслью. Но разве ты сама не понимаешь, что с каждым месяцем, с каждой неделей надежда все уменьшается?

— Напротив, дорогой отец, — возрастает! — воскликнула Элиза, подняв на него большие повлажневшие глаза и просветлев лицом. — Ведь, если он преодолел все препятствия, которые мешали его возвращению, огромные преграды на пути домой, именно теперь ему пора вернуться. И каждый день приближает нас к этому свиданию!

— Послушай, Элиза, — сказал мистер Бюхтинг, — что получится, если тобой неотступно будет владеть одна эта мысль? Я сочувствую тебе. Но разве хорошо столько времени жить надеждой, которой никогда не суждено сбыться? Не лучше ли тебе попробовать смириться с тем, что неизбежно? Представь, что я или твоя матушка умрем. Можешь ли ты рассчитывать вновь встретиться с нами после того, как нас опустят в могилу?! Или ты не чувствуешь, что в твоем упрямом ожидании несбыточного заключен какой-то абсурд?

— Разумеется, отец, я бы не стала упорствовать, если бы мне противостоял неумолимый закон природы. Но тело Ричарда не нашли. Почему бы мне в таком случае не надеяться? Для того, кому приходится преодолевать огромные трудности, годы летят незаметно. Связи оказываются нарушенными. Возможно, Ричард был вынужден вступить в полк, может быть — в южный, его письма пропали…

— Дитя мое, все твои надежды и мечты заставляют меня предполагать, что другому мужчине никогда не завоевать твое сердце.

— Я сама так думаю, дорогой отец, — тихо ответила она. — Да и к чему это? Разве я не счастлива с вами? Разве не довольно с меня теперь моей сладостной надежды?! И разве затем, впоследствии, мне не достаточно будет воспоминаний об этом?

— Безрадостная перспектива! — с горечью заметил мистер Бюхтинг. — Ну что ж, надейся! И дай Бог, чтобы твои надежды исполнились!

Разговор отца с дочерью был прерван слугой. Он вручил мистеру Бюхтингу письмо. По почерку на конверте тот сразу узнал, что послание — от миссионера. Он отпустил Элизу, поцеловав на прощанье, и вскрыл письмо.

Дантес писал:

Едва прочитав письмо Дантеса, мистер Бюхтинг поспешно оделся и отправился в наемном экипаже на Филд-стрит. Он знал владельца дома номер семь. Это был преданный ему, надежный человек, твердо обещавший держать в тайне присутствие обоих постояльцев.

Лишь только мистер Бюхтинг вошел в небольшой приветливый домик, расположенный на западной окраине города, как навстречу ему вышел сам хозяин — мистер Берд, сообщивший, что «старый джентльмен» находится в саду. Гость поспешил туда.

Он увидел миссионера, неторопливо шагавшего по аллее. По своему обыкновению Дантес был в черном сюртуке, застегнутом на все пуговицы. Его седые волосы были подстрижены короче, чем во время их последней встречи. Держался он, как и прежде, подтянуто, даже молодцевато, только голову наклонял немного вперед.

Услышав шаги мистера Бюхтинга, миссионер обернулся, пошел ему навстречу и по-отечески обнял его. Первые четверть часа ушли на взаимные расспросы: Дантес живо интересовался семейством Вольфрама, а тот в свою очередь жаждал узнать о Гайде и детях миссионера, оставшихся в Капштадте.

— Ну, а разве вы ничего не слышали о Ричарде Эверетте? — внезапно сменил тему разговора Дантес. — Какой результат дала ваша поездка в Афины?

— Никакого, если судить с точки зрения его судьбы, — ответил Бюхтинг. — И все же лично для меня поездка имела ужасный результат. Она принесла мне сердечную боль и заставила с нетерпением ожидать часа, когда я смогу довериться вам.

— Рассказывай, сын мой! — предложил Дантес.

И Бюхтинг поделился с миссионером новостями, которые узнал от ныне покойного негра. Дантес слушал не перебивая и, заложив руки за спину, задумчиво шагал рядом с Вольфрамом. Лишь когда тот смолк, он спросил:

— А что ты сам думаешь обо всем этом?

И Бюхтинг чистосердечно, ничего не скрывая и не утаивая, рассказал ему обо всех своих мыслях и предположениях. Когда он закончил, миссионер еще некоторое время молча шел рядом. Потом заметил:

— Итог твоих размышлений таков, что Ральф Петтоу, возможно, виновен?

— И да, и нет. Я упрекаю себя в том, что вообще, оказывается, способен не доверять человеку до такой степени, как не доверяю этому Петтоу, мне не хочется верить в такую подлость. И все же я не в силах отделаться от ужасной мысли, что это могло произойти!

— Если бы это случилось, какое наказание должно было бы настигнуть такого отъявленного негодяя? Какой кары заслуживает подобное преступление и какая оставила бы надежду на исправление преступника? — спросил Дантес.

— Будь он виновен, никакое наказание его бы не исправило. Ведь он — законченный лицемер и притворщик! — воскликнул мистер Бюхтинг. — Он способен убить не из-за страсти, не по злобе, не из-за бедности, не из кровожадности, не из-за животных инстинктов — нет! Он способен совершить убийство по холодному расчету и готов забыть о случившемся, чтобы без помех наслаждаться жизнью. Нет такой кары, которая оказалась бы для него достаточно суровой. Но я все еще не могу поверить! И в то же время как испугал и насторожил его мой разговор с умирающим негром… А ужас, который охватил его в вагоне нашего поезда…

И он рассказал Дантесу сцену, разыгравшуюся на станции во время прохода скорого «Чикаго — Нью-Йорк».

— Самым справедливым и самым страшным наказанием для него, — ответил на это миссионер, — было бы вот какое: нужно заставить его поверить, что Ричард еще жив и может в любой момент разоблачить его. При посторонних ему пришлось бы разыграть радость от возможного свидания с другом, тая при этом в глубине души смертельный страх перед неминуемым возмездием! Это, на мой взгляд, самая жестокая кара за его лицемерие!

— Но кому же, как не ему, лучше всего знать, что Ричард мертв! — мрачно возразил миссионеру мистер Бюхтинг. — Мои размышления на этот счет почти убедили меня, что в первый раз Ричард смог ускользнуть от него и лишь в Провиденсе, вторично, стал жертвой его необъяснимой жестокости. Там он велел расстрелять Ричарда.