Вскоре индейцы завершили свои приготовления. Крыши хижин заполонили женщины, поднявшие громкий крик, а центр деревни уже кишел краснокожими. Довольно быстро выяснилось, что только около половины индейцев вооружены одноствольными ружьями устаревшего образца. Те из апачей, кому предстояло первыми идти в наступление, выстроились за щитами, подняли их и медленно стали приближаться, неся перед собой громоздкие конструкции.

Ни с той, ни с другой стороны не прозвучало еще ни одного выстрела. Однако необходимо было принимать серьезные меры против грозящей опасности. Стрелять в индейцев, двигавшихся под прикрытием щитов, не имело особого смысла, поэтому белые направили свои дальнобойные ружья на краснокожих, которые держались пока возле хижин, расположенных у центра деревни, и одновременно спустили курки. Крики боли и вопли ярости стали неопровержимым свидетельством ужасных последствий этого залпа. Индейцев как ветром сдуло, за исключением двух десятков, что остались лежать убитыми или ранеными. Даже наступавшие оторопели, увидев, что внезапно остались одни. Впрочем, они тут же снова двинулись вперед. Осажденные получили приказ: подпустить атакующих к бастиону, а затем взорвать мину и перестрелять оставшихся в живых. До повторения атаки им хватило бы времени, чтобы соорудить новый оборонительный вал.

Белые пребывали в мучительном напряжении. Они замерли, сжимая в руках оружие. В приближении семи огромных щитов было что-то зловещее. Казалось, это настроение передалось и наступавшим индейцам, и те попытались быстрее разрядить гнетущую атмосферу. Они прибавили шаг. Неожиданно два щита опрокинулись, и те, кто их нес, попадали друг на друга. Такая возможность тоже была предусмотрена осажденными, и лишь немногие из упавших успели подняться на ноги и спастись бегством, потому что двадцать направленных на них ружей тут же изрыгнули смертоносный град. Остальные щиты упрямо продолжали приближаться к рубежу обороны. Наконец они достигли бастиона, а у хижин вновь появились уцелевшие после опустошительного залпа индейцы. Их насчитывалось все еще около сотни человек, готовых последовать за нападавшими, как только те преодолеют бастион. Атакующие уже побросали щиты, собираясь перебраться через оборонительное сооружение белых… В этот миг с грохотом взорвалась предусмотрительно заложенная мина. Над головами обороняющихся просвистели обломки, бастион скрылся в густом черном дыму, откуда доносились ужасные вопли нападавших. Непроницаемая пелена дыма закрыла от глаз осажденных и деревню апачей, и находившиеся там главные силы краснокожих. Обороняющиеся побледнели. Затаив дыхание, они как завороженные не могли оторвать глаз от медленно стлавшихся по земле и постепенно растворявшихся в небе клубов дыма. Если бы индейцы не оцепенели от страха и продолжали наступать, белые были бы обречены.

Внезапно прогремевшие выстрелы были встречены сражающимися едва ли не с облегчением. Белые стреляли в индейцев у бастиона, чьи силуэты проступили теперь из дымной пелены. Мгновение спустя налетел порыв свежего ветра — предвестника наступающего вечера. Томимые ожиданием смерти, белые напряженно впились глазами в таявшую от ветра завесу порохового дыма. Они насчитали тридцать-сорок краснокожих, пострадавших от взрыва, — раненых, обгоревших или разорванных пополам. Остальные или спаслись бегством, или погибли от выстрелов обороняющихся. Среди этого кошмара и опустошения высилась фигура всего одного индейца, чудом избежавшего смерти. Он стоял, выпрямившись во весь рост, словно в оцепенении. Казалось, он потерял рассудок. Никто из белых не поднял на него ружья. Не сговариваясь, все как один решили оставить жизнь этому человеку, которого пощадило само Провидение. Неожиданно индеец закричал так пронзительно, что у всех по спине побежали мурашки, и сломя голову бросился прочь.

— Что это? — спросил наконец Эдмон, тяжело вздохнув. — Вам не показалось, будто среди апачей находится какой-то белый?

— Верно! Похоже, так и есть… да, так и есть! — закричали со всех сторон.

Ничего определенного сказать пока было нельзя. Индейцы, молча сбившись в кучу, плотной стеной обступили какого-то человека, но кого именно, разглядеть не удавалось. Альфонсо перебрался со своей крыши к Эдмону, и оба принялись следить за толпой краснокожих.

— Что там такое? Что вы увидели? — воскликнул дон Лотарио, который тоже заинтересовался происходящим.

— Поднимайся к нам, отец! — позвал Альфонсо. — Должно быть, там происходит что-то необычное.

Отец последовал совету сына.

— Дай мне свою подзорную трубу, — взволнованно попросил он Альфонсо. — Я должен разобраться!

Он поспешно взял протянутый ему прибор и приставил к глазу. Толпа индейцев между тем несколько рассеялась, и даже невооруженным глазом можно было теперь рассмотреть седовласого человека с бородой.

— Слава Богу! — вскричал дон Лотарио дрожащим голосом. — Это он! Теперь мы спасены!

Он вернул подзорную трубу сыну и, не говоря больше ни слова, спустился вниз. Эдмон, Альфонсо и успевший присоединиться к ним мистер Коннингэм удивленно поглядели ему вслед. Но когда заметили, что он не пошел к Инес, а в одиночку направился в деревню, за ним поспешил Альфонсо.

— Что ты делаешь, отец? — изумленно крикнул он. — Мы не отпустим тебя одного, я пойду с тобой!

— Оставайся здесь! — возразил дон Лотарио, весело блестя глазами. — Теперь мы спасены!

— Но кто этот человек? — с недоумением спросил Альфонсо.

— Тот, чье имя мы произносим с величайшим благоговением после имени Бога! — ответил отец.

— Дантес? — прошептал ошеломленный Альфонсо.

— Да, это он! — сказал отец и, непроизвольно воздев руки, прочитал про себя молитву.

Эдмон тоже услышал это имя и застыл от удивления. Даже мистеру Коннингэму оно, видимо, было знакомо, потому что на лице его появилось строгое, почти торжественное выражение.

Между тем старик, так взволновавший наших героев, спокойно говорил что-то обступившим его индейцам. Затем он смолк и повернулся в ту сторону, где находились белые. Заметив спешащего навстречу дона Лотарио, он сделал легкое движение рукой в знак того, что узнал друга, но тут же велел ему оставаться на месте. Сразу вслед за тем несколько индейцев направились к дону Лотарио, правда без оружия.

— Не стрелять! — предупредил своих тот, заметив, что некоторые из них наставили ружья.

Намерения краснокожих и в самом деле оказались вполне мирными. Они подняли своих погибших или раненых соплеменников и унесли их к центру деревни, так что теперь пространство, разделявшее апачей и белых, было очищено от трупов.

Затем Эдмон Дантес спокойно и уверенно направился к осажденным и, встретившись с доном Лотарио, тепло обнял его.

— Я не опоздал? — озабоченно спросил он. — Среди вас есть хоть один убитый или раненый?

— К сожалению, в этих кровопролитных стычках погибло и несколько моих славных товарищей, — ответил дон Лотарио. — Но Альфонсо и Инес живы, как жив и храбрый Эдмон де Трепор, которому мы, может быть, только и обязаны тем, что Инес сейчас с нами.

— Как, Трепор здесь? — удивился Дантес. — Так это и был тот молодой пленник, который во время поединка убил Вильгамену? Но каким образом он здесь очутился?

— Он сопровождал Альфонсо, пока нелепая случайность не разъединила их, — пояснил дон Лотарио. — Альфонсо встретился с ним в Мексике, где Трепор воевал в составе французского экспедиционного корпуса. В нем течет благородная кровь, он достойный сын своего отца и, надеюсь, лишен его предвзятости.

— Я рад его видеть, — сказал Дантес. — А что это за светловолосый молодой человек рядом с ним?

Хотя поблизости никого не было — ибо и от индейцев, и от белых их отделяло расстояние в несколько сотен шагов, — дон Лотарио, отвечая Дантесу, понизил голос. Должно быть, с этим белокурым юношей была связана какая-то тайна, потому что обычно невозмутимый дон Лотарио выглядел очень взволнованным.

— Неужели это он? Слава Богу! — воскликнул Дантес с облегчением. — Так вот, я говорил с апачами. Они готовы беспрепятственно дать вам уйти, но на разумных условиях. Человеческих жертв они больше не требуют. Как я рад видеть опять Инес, и Альфонсо, и этого Эдмона! Я знал его ребенком, а теперь встретил зрелого мужчину!