Хотя, если на то пошло, что она могла бы сказать? У Глории было такое чувство, будто это она потеряла Джерома, вместе со всем тем, что могло бы их ожидать вместе, но ведь он никогда ей и не принадлежал. Она совершенно ничего не знала об этом чужом человеке, к которому ее так неодолимо тянуло, ничего не знала ни о его жизни, ни о семье. Она положила руки ему на плечи, а ноги тем временем стали двигаться, словно жили сами по себе. Прикосновение Джерома волновало ее, пьянило, кружило голову. Его сильные руки обнимали ее, а свежее дыхание обдавало теплом шею.

Песня закончилась. На мгновение в зале воцарилась тишина, в которой слышно было только шуршание иглы на доигравшей пластинке, потом Глорию снова оглушил галдеж толпы.

Она чувствовала себя так, будто только что очнулась от долгого сна. Слегка отодвинулась, но Джером снова взял ее за руку.

— Спасибо за танец, деточка.

И тут же ускользнул, направился в кабинку у стены, даже не взглянув на Глорию, а она смотрела ему вслед. Должно быть, решила она, это его манера флиртовать, разыгрывая из себя этакую ледышку. Но ведь, если подумать, здесь абсолютно все играли в такую игру. Да и она сама, с новой прической под стать новым манерам, неужели не сможет быть достойной партнершей?

Она прошагала прямо к его столику и села напротив Джерома. Несколько долгих секунд они смотрели друг другу в глаза, Джером молча затягивался сигаретой. Все разделявшее их небольшое пространство было наполнено табачным дымом, нервным напряжением и жаром тел.

— Что вас привело сюда, деточка? — спросил он наконец.

Глория сразу ощетинилась. Если она чуть моложе, это не значит, что она потерпит подобную снисходительность.

— Почему вы все время называете меня так?

— Как?

— Деточкой.

— Вот вы сами и ответили на мой вопрос, — усмехнулся он, выдохнув новую серию белых колец дыма.

— Тогда скажите, почему я пришла сюда, раз вы это знаете лучше меня самой.

К ним подошла официантка, поставила на столик стакан виски. Джером ей подмигнул, официантка послала ему воздушный поцелуй. До Глории, наблюдавшей эту нехитрую сценку, наконец дошло: Джером Джонсон каждый день встречает миллион девушек, точно таких же, как она. Девушек, которые с ним курят, пьют, хохочут — возможно, делают и другие вещи, не столь невинные. Подыгрывать им — такая же его обязанность, как играть на пианино. И они попадались в его ловушку, как доверчивые мышки. Как и она сама.

Но ведь Глория не все — она другая. Ну, по крайней мере, так ей хотелось думать.

— Вы пришли сюда, — заговорил он, сделав большой глоток виски, — доказать себе, что вы уже больше не ребенок. Хотя сами отлично понимаете: вы пока самый настоящий ребенок.

Глория изо всех сил старалась не выйти из себя. Щеки у нее запылали.

— Я уже давным-давно не ребенок, — сердито возразила она. — А вам сколько лет? Девятнадцать? Двадцать? Вы сами еще не стали мужчиной. А я пришла сюда, если вам так интересно, ради музыки.

— Музыки? — захохотал Джером, хлопая по столу ладонью. — Что можете вы знать о музыке? Капризная девчонка из богатой белой семьи.

Глория в ярости вскочила с места. Еще никогда в жизни никто не осмеливался говорить с ней так грубо! Она понимала, что нужно просто уйти, присоединиться к подругам у стойки и от души посмеяться над этим дерзким, невоспитанным простолюдином…

Она поймала себя на том, что рассуждает точь-в-точь как мама. Чтобы доказать, что она не такая, ее подмывало поцеловать Джерома. Страстно желая этого, Глория все же не хотела выглядеть сумасшедшей. Она просто села с ним рядом.

— Могу поспорить, что в музыке я понимаю больше, чем любая другая девушка в этом баре, хоть белая, хоть какая угодно.

Он придвинулся чуть ближе, задевая ее обнаженное бедро шершавой тканью брюк. Все черты его лица несли на себе отпечаток силы: форма носа, линия щек, квадратный подбородок. А вот взгляд был очень мягким, и его густо-карие глаза едва не гипнотизировали Глорию.

— Вы, деточка, знаете о музыке только то, что написано в старых пыльных книжках, которые читают в частной школе для девочек. Можете узнать симфонию Бетховена или концерт Моцарта. Можете пересказать либретто «Богемы», потому что у ваших родителей есть своя ложа в театре. И песня, под которую мы танцевали, вам знакома — ее вы слышали по радио. — Он помолчал, поправил упавшую на глаза Глории челку. — Держу пари, вы даже не знаете, кто ее написал.

Сердце у нее билось так громко, что даже заглушало мысли.

— Песня называется «Когда ты ушла от меня», а написал ее Ирвинг Берлин.

Глаза Джерома блеснули, но он лишь пожал плечами.

— Это не меняет сути дела, детка. Вы пришли сюда только потому, что вам кажется, будто в этом проявляется ваша свобода. Вы удрали сюда без разрешения папочки, на что не отваживаются ваши юные школьные подружки. Вы слушаете, как чернокожий играет негритянскую музыку, и пачкаете свои белоснежные ручки, — сказал он, схватив ее за руку. — Но сегодня же ночью личный шофер отвезет вас домой, к родителям. Туда, где вы в полной безопасности. Туда, где в ваше распоряжение предоставлены все блага мира. И все же свободы у вас нет, деточка. Быть свободной вы не сумели бы, даже если бы ваша жизнь была поставлена на карту.

Глория понимала: если она сейчас расплачется, то он убедится, что она и есть та беспомощная девчонка, какой она ему представляется. Почувствовала, как жжет ее прикосновение его ладони. В душе Глории что-то пробудилось, этой ночью там разгорелся какой-то уголек, словно чиркнувшая во тьме спичка. Она подалась вперед, едва не касаясь губами его горла.

— Очень жаль, что вы не слышали, как я пою, — сказала она шепотом.

Потом молниеносным движением схватила со стола его стакан, залпом проглотила виски и грохнула по столу пустым стаканом. Вытерла губы тыльной стороной ладони и резко поднялась.

Глория повернулась, чтобы красиво уйти, и столкнулась нос к носу с роскошной негритянкой. Той самой, с которой недавно миловался Джером. Вблизи девушка производила еще более ошеломляющее впечатление, сияя бархатными карими глазами.

Глория испытала горькое разочарование. Она так лихо хватила полстакана виски, а ее тут же отодвинули на второй план — и кто? Любовница Джерома Джонсона.

— Прошу прощения, — пробормотала Глория, потупив глаза.

— Не шибко трудись. На этот раз, — ответила девушка, уселась на то место, где только что сидела Глория, и ущипнула Джерома за щеку.

Глории хотелось как можно быстрее исчезнуть из бара. Да только тогда получится, что он выиграл: это будет точно по-детски, о чем он ей и говорил. «А что бы сделала на моем месте настоящая бунтарка?» — задала себе вопрос Глория. Пошла бы к стойке бара. Естественно.

К счастью, ни друзей, ни кузины там не было. Глории очень не хотелось ничего им объяснять. Она сама еще не сумела разобраться в своих чувствах. К ней на помощь пришел Лейф, сняв лишний камень с ее души. Доброжелательно подмигнул ей, как старой знакомой.

— Ну-ка, ну-ка, ну-ка, вы только посмотрите! Девственница превратилась в настоящую царицу Савскую!

Несмотря на все свои огорчения, она сумела выдавить улыбку.

— Это только ради вас, Лейф.

— За это вам полагается мой фирменный мартини. За счет заведения.

Пока Лейф деловито смешивал коктейль, Глория помимо воли оглянулась на только что оставленную ею парочку. Ну, конечно — Джером был поглощен захватывающей беседой со своей роскошной подругой.

Внутри Глории вдруг вырос до громадных размеров такой порок, как любопытство. Когда Лейф подал ей напиток, она услышала свой голос:

— Спасибо, Лейф. У меня к вам вопрос.

— Давайте его сюда! — воскликнул тот, роняя в бокал маслины.

— Просто интересно — кто эта красавица, которая весь вечер ходит следом за пианистом? Какая-нибудь поклонница?

— Можно и так сказать, — с ухмылкой ответил Лейф. — Это Вера. Одна из самых ярых бунтарок Города на всех ветрах[50]. По случайности, она же — младшая сестренка Джерома Джонсона.