Одним из первых стихотворений, где явственно обозначился самостоятельный подход молодого поэта к лирической теме, было „Выткался на озере алый свет зари…“. Живописные, словно акварельно нарисованные образы этого стихотворения рождены светлым чувством, рано пробудившимся в отзывчивой душе Есенина:

В этом стихотворении отчетливо угадывается столь характерное для есенинской лирики „буйство глаз и половодье чувств“. Как замечает Н. Сардановский, сам Есенин „все время был под впечатлением этого стихотворения и читал его мне вслух бесконечное число раз“[127].

Вскоре после приезда в Москву Есенин набрался смелости и поехал со своими стихами к профессору П. Сакулину. Стихи Есенина, по-видимому, понравились. „Из передаваемых им подробностей этого визита, - пишет Н. Сардановский, - я помню, что стихотворение „Выткался на озере“… Сергей для Сакулина читал два раза“. Позднее в статье „Народный златоцвет“ П. Сакулин указывал, что „в Есенине говорит непосредственное чувство крестьянина, природа и деревня обогатили его язык дивными красками. „В пряже солнечных дней время выткало нить“, скажет он, или „Выткался на озере алый свет зари…“[128].

В клепиковский период уже начинают проявляться некоторые характерные черты поэтического стиля Есенина, сложившегося окончательно значительно позже. Картины родной природы в лучших стихах 1910-1912 годов красочны, многолики, образы конкретны, осязаемы, реалистичны. Опираясь на фольклорные традиции, молодой поэт стремится к овеществлению и олицетворению образов, что станет в дальнейшем очень характерным для его стиля. В ранних стихах Есенина „вьюга с ревом бешеным стучит по ставням“, „ели, словно копья, уперлися в небо“, „месяц в облачном тумане водит с тучами игру“, река „тихо дремлет“, зарница „распоясала… в пенных струях поясок“, туманы „курятся“. Конечно, самобытный талант Есенина в ту пору брал только свой начальный разбег, и не все написанное им тогда было художественно полноценно. Отнюдь не всегда в произведениях тех лет ощутим самостоятельный творческий почерк. Есть в ранних есенинских стихах и перепевы других поэтов; не свободны они от влияния и душещипательных мещанских романсов („На душе уже чувства остылые“, „волшебные, сладкие грезы“, „кудри черные змейно трепал ветерок“, „что прошло - не вернуть никогда“ и т. п.); есть и образы-штампы, включая „вездесущего“ соловья („в саду распевал соловей“, „замолкла та песнь соловьиная“, „под звуки песни соловья“, „соловей не поет“ и т. п.). Бросается в глаза пристрастие молодого поэта к местным областническим словам и выражениям („корогод“, „роща саламаткой“, „не дознамо печени“ и т. п.). Позднее поэт освободил свои ранние стихи („Подражанье песне“, „Дымом половодье“, „Темна ноченька“ и др.) от излишнего рязанского колорита.

Обращаясь к ранним стихам Есенина, мы видим, что общественный идеал поэта в них только намечается. Социальные, эстетические, нравственные убеждения поэта еще только складываются. При всем том реалистическая тенденция развития поэтического таланта Есенина, демократическая направленность его взглядов в клепиковский период очевидны.

«Я был в Москве одну неделю, потом уехал. Мне в Москве хотелось и побыть больше, да домашние обстоятельства не позволили, купил себе книг штук 25»[129], - писал Есенин Панфилову 7 июля 1911 года. Это была его первая встреча с миром большого города. Рядом с Замоскворечьем, где он остановился у отца, за Москвой-рекой, величественно раскинулись златоглавые соборы и дворцы Московского Кремля. Вдоль Китай-городской стены от Ильинских ворот причудливо прилепились лотки и палатки знаменитого Никольского книжного рынка. Настоящее книжное море. Оно неудержимо влекло к себе книголюбов со всех концов города. И как, наверно волновался Есенин, впервые попавший сюда! Забыв про все на свете, он рассматривал старинные издания «Слова о полку Игореве», потускневшие от времени сборники русских былин, народных песен и сказок, листал заветные томики Пушкина, Лермонтова, Некрасова, Кольцова, Никитина. Заядлый константиновский книголюб прихватил с собой 25 книг - целую библиотеку. Юному поэту, конечно, не по сердцу пришелся купеческий дух Замоскворечья. Но и здесь было такое, что не могло не вызвать его интереса. Вблизи мясного магазина, где отец Есенина - Александр Никитич - долгие годы работал приказчиком, возвышались огромные корпуса знаменитой в России фабрики книг - типографии Сытина. Рабочие типографии часто заходили в мясной магазин. Один из них - корректор Воскресенский - заинтересовался приехавшим из деревни сыном приказчика, пишущим стихи, и отправился с Сергеем Есениным к поэту Ивану Белоусову. Последний в своих воспоминаниях рассказывает: «…передо мной стоит скромный, белокурый мальчик, - до того робкий, что боится даже присесть на край стула, - стоит, молча потупившись, мнет в руках картузок. Его привел ко мне (помнится, в 1911 г.) репетитор моих детей - Владимир Евгеньевич Воскресенский, „вечный студент“ Московского ун-та, народник, служивший корректором при типографии Сытина. „Я к вам поэта привел, - сказал Воскресенский и показал несколько стихотворений, - это вот он написал, - Сергей Есенин!..“ Не помню, какие стихи он принес. Но я сказал поэту несколько сочувственных слов. А молодой поэт стоял, потупившись, опустив глаза в землю»[130].

Волнение Есенина было понятно. Впервые стихи его слушал настоящий поэт, долгие годы связанный с Суриковским литературным кружком писателей из народа, выпустивший еще в конце прошлого века несколько стихотворных сборников суриковцев.

Есенину в свой первый приезд к отцу «в Москве хотелось… побыть больше». Он тогда не предполагал, что скоро вновь появится в Москве, и уже сравнительно надолго: станет работать в типографии Сытина, бывать в Суриковском литературном кружке, заниматься в народном университете Шанявского.

Прошел год. Закончив учебу в Спас-Клепиках, Сергей Есенин возвращается в родное село. «Когда он окончил курс и мы с ним расставались, - рассказывает Е. М. Хитров, - я ему советовал поселиться где-нибудь или в Москве или в Питере и там заниматься литературою под чьим-нибудь хорошим руководством. Иначе трудно надеяться, чтобы стать на современный уровень литературных исканий и быть замеченным»[131].