В центре озера начиналось главное событие дня — бег в санях. Так как желающих принять участие было много, то они разделились на партии, и победители каждой партии становились на одну сторону, ожидая решающего состязания. Этим победителям предоставлялось преимущество, похожее на то, которое иногда предоставляется танцорам в современном котильоне. Каждый правивший санями должен был везти кого-нибудь на маленьком плетеном сиденье впереди себя, между тем как сам стоял на запятках позади, откуда и управлял лошадьми. Пассажира себе победитель мог выбирать из числа дам, присутствовавших на бегах, если только сопровождавшие их кавалеры не выражали формального протеста.
Среди победителей был молодой испанский офицер, граф Хуан де Монтальво, исполнявший в настоящее время обязанности находившегося в отпуску начальника лейденского гарнизона. Это был молодой человек лет тридцати, знатный по происхождению, красивого кастильского типа, то есть высокий, грациозный, с темными глазами, резкими чертами лица, имевшими несколько насмешливое выражение, и хорошими, хотя немного натянутыми манерами. Он совсем недавно приехал в Лейден, и потому об этом привлекательном кавалере знали мало. Известно было лишь, что духовенство отзывалось о нем хорошо и называло его любимцем императора. Все дамы восхищались им.
Как и можно было ожидать от человека столь богатого и знатного, все принадлежавшее графу носило отпечаток такого же изящества, как и он сам.
Так, сани его по форме и окраске изображали черного волка, готового броситься на добычу. Деревянную голову покрывала волчья шкура, и украшали ее желтые стеклянные глаза и клыки из слоновой кости, между тем как на шее был надет золоченый ошейник с серебряной бляхой. На бляхе был изображен герб владельца — рыцарь, снимающий цепи с плененного христианского святого, и девиз рода Монтальво: «Вверься Богу и мне». Вороной конь, вывезенный из Испании, лоснился под золоченой сбруей, а на голове его возвышался роскошный панаш из разноцветных перьев.
Лизбета случайно оказалась около того места, где кавалер остановился после своей первой победы. Она была одна с Дирком ван Гоорлем, так как Питера ван де Верфа, принимавшего участие в беге отозвали в эту минуту. От нечего делать она подошла поближе и, весьма естественно, залюбовалась блестящей упряжью, хотя, правда, ее интересовали гораздо больше сани и лошадь, чем возница. Графа она знала в лицо: он был из городских вельмож. Граф при первой встрече отнесся к ней с любезностью на испанский лад — по ее мнению, преувеличенной. Но поскольку все кастильские кавалеры держали себя так с бюргерскими девушками, она оставила это без особого внимания.
Капитан Монтальво увидал Лизбету на льду и, узнав ее, приподнял шляпу, кланяясь с тем оттенком снисхождения, с каким относились к людям, которых считали ниже себя. В шестнадцатом столетии все, не имевшие счастья родиться в Испании, считались низшими. Исключение делалось только для англичан, умевших заставить признать свое достоинство.
Около часу спустя, когда окончился бег последней партии, распорядитель громко объявил оставшимся соперникам, чтобы они выбирали себе дам и готовились к последнему состязанию. Каждый из кавалеров, передав лошадь конюху, подходил к молодой особе, очевидно ожидавшей его, и, взяв ее за руку, подводил к саням. Лизбета с любопытством следила за этой церемонией, так как само собой разумелось, что выбор обусловливался предпочтением, оказываемым избираемой. Вдруг с удивлением она услышала свое имя. Подняв голову, она увидела перед собой дона Хуана де Монтальво, который кланялся ей чуть не до самого льда.
— Сеньорита, — сказал он на кастильском наречии, которое Лизбета понимала, хотя сама говорила на нем только в случаях крайней необходимости, — если мои уши не обманули меня, я слышал, как вы похвалили мою лошадь и сани. С разрешения вашего кавалера, — и он вежливо поклонился Дирку, — я приглашаю вас быть моей дамой в решающем беге, зная, что это принесет мне счастье. Вы разрешаете, сеньор?
Если и существовал народ, ненавистный Дирку, то это были испанцы, и если и существовал кто-либо, с кем он не желал бы отпустить Лизбету на катание вдвоем, то это был граф Хуан де Монтальво. Но Дирк обладал замечательной скромностью и так легко конфузился, что ловкому человеку ничего не стоило заставить его сказать то, чего он вовсе не намеревался. Так и теперь, видя как этот знатный испанец раскланивается перед ним, скромным голландским купцом, он совершенно растерялся и пробормотал:
— Конечно, конечно.
Если бы взгляд мог уничтожить человека, то Дирк моментально превратился бы в ничто, так как сказать, что Лизбета рассердилась, было бы мало: она буквально была взбешена. Она не любила этого испанца, и ей невыносима была мысль о долгом пребывании с ним наедине. Кроме того, она знала, что ее сограждане вовсе не желают, чтобы в этом состязании, составлявшем чуть ли не главное событие года, победа осталась за графом, и ее появление в его санях могло быть истолковано, как желание с ее стороны видеть его победителем. Наконец, — и это причиняло больше всего досады, — хотя соревнующиеся и имели право приглашать в свои сани кого им вздумается, но обыкновенно их выбор останавливался на дамах, с которыми они были близко знакомы и которых заранее предупреждали о своем намерении.
В минуту эти мысли пронеслись в уме молодой девушки, но она только проговорила что-то о господине ван Гоорле.
— Он совершенно бескорыстно дал свое согласие, — прервал ее капитан Хуан, предлагая ей руку.
Не устраивая сцены, — что дамы считали неприличным тогда, как считают и теперь, — не было возможности отказать графу на глазах у половины жителей Лейдена, собравшихся посмотреть на «выбор». Скрепя сердце, Лизбета взяла предлагаемую руку и пошла к саням, уловив по дороге не один косой взгляд со стороны мужчин и не одно восклицание действительного или притворного удивления со стороны знакомых дам…
Эти выражения враждебности заставили ее овладеть собой. Решившись, по крайней мере, не казаться надутой и смешной, она сама мало-помалу начала входить в роль и милостиво улыбнулась, когда капитан Монтальво стал окутывать ей ноги великолепной медвежьей полостью.
Когда все было готово, Монтальво взял вожжи и сел на маленькое сиденье позади, а слуга-солдат вывел лошадь под уздцы на линию.
— Сеньор, где назначен забег? — спросила Лизбета, надеясь в душе, что дистанция назначена небольшая.
Но ей пришлось разочароваться, так как Монтальво ответил:
— Сначала к Малому Кваркельскому озеру, вокруг острова на нем, потом обратно сюда, всего около четырех миль[66]. А теперь, сеньорита, прошу вас не говорить со мной. Держитесь крепко и не бойтесь: я хорошо правлю, у моей лошади нога твердая, и она подкована для льда. Я дал бы сотню золотых, чтобы выиграть на этот раз, так как ваши соотечественники клялись, что я проиграю, и, поверьте мне, сеньорита, борьба с этим серым рысаком будет нелегкая.
Следуя за направлением взгляда испанца, глаза Лизбеты остановились на санях, стоявших рядом. Это были маленькие саночки, по форме и окраске представлявшие серого барсука — это молчаливое, упрямое и, при случае, свирепое животное, не выпускающее свою добычу прежде, чем голова отделится от туловища. Лошадь, подходившая по цвету к экипажу, была фламандской породы, широкая в кости, с широким задом и некрасивой головой, но известная в Лейдене своей смелостью и выносливостью. Особенный же интерес пробудило в Лизбете открытие, что возница был не кто иной, как Питер ван де Верф, и она теперь вспомнила, что он называл свои сани «барсуком». Не без улыбки она заметила также, что он выказал свой осторожный характер в выборе дамы, пренебрегая каким бы то ни было мимолетным успехом, пока не достигнута главная цель: в его санях сидела не изящная, нарядная дама, про которую можно бы сказать, что она смотрит на него нежными глазами, но белокурая девятилетняя девочка — его сестра. Как он объяснил после, правилами предписывалось, чтобы в санях сидела женщина, но ничего не упоминалось о ее возрасте и весе.