Эстульф колебался, явно обескураженный моим напором.
— Я могу помочь графине только в том случае, если вы доверитесь мне. Я считаю вас человеком чести, Эстульф, и…
— Конечно, я человек чести, — приосанился он.
— Не стану лгать, вам я больше ничем помочь не смогу. Проведенное расследование показало, что это вы совершили оба преступления. Мне не хватает последних необходимых улик, но я уверен, что судебные заседатели поддержат мой приговор, они всегда так делают. Итак, вы и дальше будете отрицать то, что совершили убийство? Вы сделали это по любви, верно?
Одного его взгляда было достаточно для того, чтобы я удостоверился в собственной правоте.
— Значит, это так, — сказал я. — Я так и знал. Вы пошли на это ради Клэр.
— Да, — кивнул он.
— И ради власти, не так ли?
— Нет.
— Думаю, все же ради власти.
— Это не так.
— Не корите себя. Вы хотели стать графом, чтобы нести добро людям, но, чтобы добиться этого, вам нужно было применить не лучшие средства, применить их против тех, кого вы презирали.
— Я переступил через собственные принципы…
— Я знаю. Я вас понимаю.
— То, что я сделал… Это не в моей природе. Я человек миролюбивый, спокойный.
— Так всегда бывает с миролюбивыми правителями. Вы применяете силу, говоря себе, что это исключение, что это не в вашей природе. Но сила оказывается необычайно действенна, и вы пользуетесь ею вновь. И не успели вы оглянуться, как оказались столь же кровожадны, как и все остальные.
— Это неправда, я…
— Уже в том, как вы пришли к власти, Эстульф, было заложено семя зла. Вы жестоко убили Агапета и…
— Да нет же, это недоразумение!
— Что?
— Я не убивал Агапета.
— Но вы же сказали…
— Я говорил о Бальдуре. Речь шла о жизни Клэр и моего сына! Я не мог допустить, чтобы Бальдур искалечил и опозорил мою возлюбленную, а мой сын получил клеймо бастарда. Именно поэтому я прошлой ночью пробрался на сеновал, где я… Послушайте, я не горжусь тем, что сделал, но я не мог иначе. Я должен был все исправить, и, пускай вы осуждаете меня за этот поступок, я повторил бы его, если пришлось бы. А вот к смерти Агапета я не имею никакого отношения. Мы с Клэр собирались жить с тем, что Агапет примет нашего ребенка как своего, понимаете, викарий?
Я прекрасно понимал его, ведь сам четыре месяца назад принял такое же решение. Но если Эстульф не убивал Агапета — а я ему верю, ведь какой смысл признаваться в одном преступлении и отрицать другое, — то кто это сделал?
— Но если это значит, — не колеблясь, добавил Эстульф, — что вы из-за этого обвините в убийстве Агапета Клэр, я готов взять на себя и это преступление тоже. Я открыто заявлю о том, что убил его.
Я правильно оценил этого человека. Он готов был на все ради Клэр, как я готов был на все ради Элисии. И хотя ему предстояла смерть на эшафоте, сейчас он думал о женщине, которую любил.
— Я не верю в то, что Бильгильдис знала о моих отношениях с Клэр еще до смерти Агапета. Мы были очень осторожны. Клэр не стала бы говорить с Бильгильдис обо мне, ведь она знала о том, что Бильгильдис была любовницей Агапета.
— Клэр знала об этом?
— Да, но ее это не смущало.
— Где вы встречались с графиней?
— В моей комнате.
— Только там?
— Да.
— Ваша комната расположена…
— …неподалеку от комнат графа и графини.
— Рядом с комнатой Бильгильдис?
— Нет, вовсе нет.
— Раймунд мог узнать о вас?
— Неужели вы думаете, что я доверился бы личному слуге Агапета?
— Я не думаю, что вы доверились бы ему, я хочу сказать, что он мог узнать об этом случайно. Вы позволяли ему заходить в вашу комнату?
— Прошлым летом Раймунд предложил свои услуги личного слуги на то время, пока отсутствует Агапет. Я тогда еще удивился тому, что кто-то хочет взвалить на себя дополнительные обязанности. Впрочем, я отказался.
— И все же он мог как-то проникнуть в ваши покои?
— Я не могу полностью исключить эту возможность.
— Бильгильдис должна представить какое-то доказательство измены, одних ее слов будет недостаточно. Что насчет наших печальных бардов?
— Кого?
— Я имею в виду этих служанок, которые все время поют, Франку, Фриду и Фернгильду, они ведь должны были стать невестками Бильгильдис. Может быть, графиня проговорилась им…
— Исключено. Она сама говорила мне, что не рассказывает о нашей связи даже исповеднику, — Эстульф указал на священника у изголовья Клэр.
— Отец Николаус — исповедник вашей супруги? С каких пор?
— Я не знаю. Он стал ее исповедником еще до того, как я приехал в замок, а это было три года назад. А что?
Это было странно. Когда я неожиданно вошел в комнату Бильгильдис и обнаружил ее сидящей над какими-то записями, она сказала мне, что речь идет о письмах графини ее исповеднику, отцу настоятелю монастыря Святого Трудперта. Зачем же Бильгильдис солгала мне? Для того чтобы не показывать мне эти бумаги.
Оставив Эстульфа стоять в нерешительности, я поспешно подошел к Элисии. Она ждала возможности перекинуться со мной хоть словечком, но явно была удивлена тем, какое время я выбрал для разговора.
— С тобой все в порядке? Мы еще не говорили друг с другом со времени твоего приезда, — прошептала она. — Где ты был вчера ночью? Я приходила к тебе, но тебя не было в комнате.
— Я вышел прогуляться, мне не спалось.
— Ты хотел навестить меня?
— Я не собирался приходить к тебе вчера, но я скучал по тебе, ты даже не представляешь себе насколько.
— Представляю, Мальвин. Я…
— Давай поговорим об этом позже, ладно? А сейчас я хочу, чтобы ты оказала мне одну услугу, и не только мне, но и твоей матери. Ты выполнишь мою просьбу?
— Да.
— Поговори с Бильгильдис.
— Я не понимаю, какой бес в нее вселился.
Я мог бы рассказать Элисии об отношениях Бильгильдис с Агапетом, но сейчас это лишь сбило бы ее с толку.
— Поговори с ней.
— Трудно поговорить с человеком, у которого нет языка.
— Я имею в виду, образумь ее, уговори не выдвигать обвинений, делай что хочешь, главное, держи ее подальше от ее комнаты. Ты должна отвлечь Бильгильдис, понимаешь?
— Что? Зачем?
— Прошу тебя, сделай то, о чем я прошу.
— Да, но я хочу знать…
— Это долгая история, Элисия, а у нас мало времени. Позже я все тебе объясню, обещаю.
Я надеялся, что Элисии удастся отвлечь Бильгильдис на некоторое время. Иначе мне пришлось бы обыскивать комнату против ее воли, а я не имел права этого делать, ведь Бильгильдис была и свидетельницей, и обвинительницей на судебном процессе, который я вел.
Я стоял неподалеку от комнаты Бильгильдис, ожидая, когда ее позовут к Элисии. Три певуньи вошли в ее покои и почему-то задержались там. И тут вдруг я увидел, как Бильгильдис выходит из соседней комнаты! Вскоре она встретилась со служанками и направилась к покоям Элисии. Дождавшись, пока все они скроются из виду, я покинул свое укрытие и заглянул в соседнюю комнату. Там не было никого, кроме какого-то юного монаха. Попросив прощения за беспокойство, я прикрыл за собой дверь. Я не знал, что этот монах делает в замке и почему Бильгильдис заходила к нему, но тогда у меня не было времени подумать об этом. Только сейчас, когда я пишу эти строки, я вновь вспомнил об этом юноше.
В комнате Бильгильдис я обыскал все укромные уголки, где можно было бы спрятать записи. Я нашел угольные карандаши и чистые листы тряпичной бумаги, но все это не удовлетворило мое любопытство. Возможно, я ошибался? И эти записи вообще не имеют для меня никакого значения? А если и имеют, то ведь вполне возможно, что Бильгильдис уничтожила их, верно? Как бы то ни было, я видел те бумаги много месяцев назад.
Однако же я не собирался сдаваться так быстро. Срывать покровы с тайн — вот в чем важнейшая задача викария, и тайны эти могут быть сокрыты не только в мыслях людей, но и в каких-то материальных предметах. Большинству людей легче скрыть свои мысли, чем спрятать, скажем, записи, а если ты живешь в замке, то тебя ограничивают не только пределы твоего воображения, но и окружение. Итак, где можно спрятать бумаги? В сундуке, в подшивке одежды, под шкурами на кровати — все это я уже обыскал. В стене! Я прошелся вдоль кладки и действительно обнаружил выдвижной камень. Открыв тайник, я увидел там несколько тугих мешочков с деньгами (меня это мало интересовало, но все же откуда у пары крепостных такое количество золота?) и исписанные листы бумаги. Забрав записи, я вставил камень обратно в стену и вышел из комнаты.