С учетом собственных соображений она с той же решимостью, как и доктор Иэн, стремилась воссоздать событие, имевшее место в симуляторе — но соображения эти в корне отличались от тех, что руководили им. Доктору хотелось доказать, что виртуальный поцелуй идентичен реальному. Она же, напротив, отчаянно жаждала доказать, что между ними огромная разница.
Но как бы она ни старалась, вытравить из памяти воспоминания об этом поцелуе ей никак не удавалось. Ей вспоминалась каждая подробность: от жгучего прикосновения его пальцев до пьянящего вкуса губ. А цвета — о, радость, она не могла не запомнить те цвета, что он сотворил в ее сознании. Однако, сильнее всего врезалось в память ощущение полноты, когда она находилась у него в объятиях, безоговорочное ощущение абсолютной правильности случившегося в тот миг, когда его губы слились с его губами. Поцелуй его был сказочен и прекрасен — чересчур прекрасен, чтобы быть реальным. И безусловно, чересчур прекрасен, чтобы его творцом был бесстрастный Вершитель Судеб.
Ребенком она жила в мире мечты, пользуясь вымыслом, чтобы ограждать себя от болезненной реальности повседневного существования. Но теперь она была взрослой и не могла позволить себе поддаваться дурацким фантазиям — в особенности, фантазиям, связанным с мужчиной, у которого вместо сердца находился микропроцессор. “Радужный” поцелуй доктора Синклера был иллюзией, порожденной неправильными контактами и дефектными диодами симулятора, и она обязана расшатать эту иллюзию, прежде чем она заполонит всю ее жизнь.
Она закрыла глаза, радуясь тому, что доктор дал разрешение на это. Это почти устраняло из происходящего личностный характер. Глубоко вздохнув, она подалась вперед и выпятила плотно сжатые губы.
— Боюсь, миз Полански, что так не пойдет.
Глаза ее мигом раскрылись.
— А почему? — спросила она с нескрываемым раздражением. — Поцелуй есть поцелуй.
— Но это не такой поцелуй, что мы пытаемся воспроизвести, — пояснил он. — В симуляторе мы сидели… ближе.
Ближе? Да они практически были друг на друге!
— Послушайте! Я дала согласие поцеловать вас, но это уже не лезет ни в какие…
— В чем дело? — спросил он с сияющими от удовольствия глазами. — Боитесь?
“Черт возьми, само собой!” — подумала Джилл. Но она не собиралась доводить это до его сведения. Она никогда не отступала перед вызовом судьбы и не собиралась делать это сейчас. Собранная, решительная, она позволила ему принять себя в объятия, заставляя себя не обращать внимания на нежданную нежность его рук, на безумное биение ее собственного предательского сердца. Она плотно зажмурилась, используя это чисто физическое ощущение для того, чтобы отгородиться от хаоса разрывавших ее изнутри эмоций. Какое-то мгновение она это сумеет выдержать, а за это время доктор успеет ее поцеловать и получить доказательство того, что виртуальный поцелуй не имеет ничего общего с реальным.
И время это окажется достаточным, чтобы стереть из памяти яркие радужные мечты и заменить их серыми потеками пены.
Иэн ошибался редко. Он считал ошибки продуктом деятельности других — людей неаккуратных, которые неправильно ведут исследования и из-за неумения вести расчеты получают неверный результат. Но в тот миг, когда он заключал сдержанную миз Полански в свои объятия и прильнул к ней губами, он понял, что совершает одну из немногих своих ошибок. И, пользуясь терминами из составленного Партриджем словаря американских бытовых выражений, это был “явный пшик”.
Он чувствовал напряжение ее тела, суровый фатализм человека, которого вот-вот поведут на расстрел. Судя по ее физической реакции, она в данный момент скорее находилась бы с орком, чем с ним. Он подвинул губы на миллиметр выше, отрезвленный мыслью, что он завлек ее в эту позицию хитро и бессердечно, как это имела обыкновение делать его бывшая жена. Ни один эксперимент такого не стоил. Устыдившись, он вознамерился было высвободиться, но тут его губы овеяло мягкое, теплое дыхание ее губ.
И внезапно честь превратилась в ничто. Справедливость превратилась в ничто. Желание, которое он полагал давно умершим, восстало в нем, как освободившийся от дремы великан, пробудившийся со слышным только ему одному победным ревом. Руки, вышедшие из его власти, обвились вокруг нее. Рот, которым он думал произнести слова извинения, накинулся на ее рот, как орел на добычу. Реки страсти, заклейменные логикой и недоверием, прорвались через стены и обрушились на него бурным потоком, топя его в наслаждениях и чувственных образах.
Он ощутил себя заново родившимся, способным разделить наслаждение с женщиной, находящейся в его объятиях. Дразня и засасывая ее губы, он поглощал ее с щедрой страстью, что поглощала его самого. Рот, который сотней способов может любить мужчину и заставляет его молить о сто первом…
И все же, несмотря, на его страстность, губы ее оставались для него закрыты. Он ощутил в ней внутреннее напряжение, дрожь, причиной которой являлась такая же, как у него, внутренняя борьба. Она была в его объятиях, но отгораживалась от них, как пленная принцесса, содержащаяся в заколдованной и неприступной башне. Мучением было держать небеса в объятиях и быть не в состоянии попасть на них.
— Дай же мне шанс! — простонал он, упираясь в сомкнутые губы. — Ради Бога, дай же мне шанс!
Она сглотнула вставший в горле ком и сделала негромкий выдох. Медленно и осторожно разжала губы, позволяя ему более откровенные ласки. Он глубоко проник в нее языком, добираясь до потаенных уголков, осторожно завоевывая ее. Одну за другой он снимал линии защиты, помогая ее распускающемуся желанию.
Он чувствовал, как постепенно с нее сходит напряжение, а на место скованности приходит неяркое, но зато ровно горящее пламя. Ее руки вцепились в планку его рубашки, сминая мягкую материю и подтягивая ее поближе, предлагая ему двуликое сокровище доверия и желания. Нежно всхлипывая, она откинула голову, чтобы облегчить ему путь, чтобы спровоцировать на соблазн. С крепнущей уверенностью она начала собственную операцию вторжения, и когда языки их встретились, исполняя дикий и ничем не сдерживаемый танец, робкое пламя, охватившее их, превратилось во все пожирающий костер.
— Джилли! — пробормотал он, не отрываясь от ее губ. Он смутно припоминал, что называл ее по имени во время поцелуя в киберпространстве, но это уже не играло никакой роли. Ласки уже не были воссозданием события, происшедшего в киберпространстве — это было нечто новое и драгоценное само по себе, столь же драгоценное, как и сказочное создание, находившееся у него в объятиях. Страсть ее возродила его, доверие ее привело его к покорности. Пустые годы вымученной любви и стерильных уравнений притупили его страсть. Но поцелуй ее, сладкий, горячий поцелуй оросил пустыню его души.
Внезапно резкий звонок стоящего на кухне телефона прервал их ласки. Джилл попыталась было встать, чтобы ответить на звонок, но Иэн все никак не мог ее отпустить. Слишком рано, чертовски рано!
— Не уходи! — проговорил он тоном, колебавшимся между приказом и мольбой.
— Такой поздний звонок наверняка важный, — пояснила она. А затем с прекрасной, трепетной полуулыбкой на устах добавила: — Это ненадолго.
Иэн с сожалением ослабил объятия. Она выскользнула из его рук, оставив после себя пустоту, чего он не ожидал, и ни на чем не основанные опасения, что он держал ее в объятиях в последний раз. “Не сходи с ума”, — приказал он себе, наблюдая, как ее точеная фигурка идет через всю комнату и исчезает на кухне.
Он оперся о диван и провел рукой по волосам, пытаясь бесстрастным клиническим взглядом окинуть то, что произошло между ним и Джиллиан. То, что начиналось, как обычный поцелуй, трансформировалось в нечто гораздо более сложное, в нечто, потрясшее его до основания.
Что-то, в чем он признавался себе с откровенной улыбкой, что было чертовски великолепным.
Был ли он готов к этому? Вероятно, нет. Его личная жизнь была и так достаточно неустроенной, чтобы еще вводить в нее упрямую, совершенно неотразимую женщину-идеалистку. Более мудрая часть его существа настаивала на том, что его влечение к миз Полански является сугубо животной похотью, побочным продуктом суровости избранного им спартанского жизненного стиля. Но он, будучи ученым до глубины души, не мог позволить себе манипулировать фактами, подгоняя их под теорию.