Однако она тотчас опять овладела собою, покраснела слегка и с пленительною прямотою протянула мне руку.

— Я не могу отнестись к вам, как к постороннему, мистер Дженнингс, — сказала она. — Если б вы только знали, какую радость доставили мне ваши письма!

Она взглянула на мое некрасивое морщинистое лицо с искренней благодарностью, настолько новой для меня со стороны моих ближних, что я не нашелся, что ей ответить. Я совсем не был приготовлен к ее доброте и прелести. Страдания многих лет, благодарение богу, не ожесточили моего сердца. Я был с нею неловок и робок, как юноша лет пятнадцати.

— Где он сейчас? — спросила она, высказывая откровенно преобладающее в ней чувство — горячее участие к мистеру Блэку. — Что он делает? Говорил ли обо мне? В хорошем ли он настроении? Как действует на него вид этого дома после того, что случилось в прошлом году? Когда вы ему дадите лауданум?

Нельзя ли мне поглядеть, как вы его нальете? Я так заинтересована всем этим; я так взволнована; мне нужно сказать вам десять тысяч вещей, и все они разом толпятся у меня в голове, так что я не знаю, с чего начать. Вы не удивляетесь моему интересу к нему?

— Нисколько, — ответил я. — Мне кажется, я его вполне понимаю.

Она была далека от игры в смущение. И ответила мне так, как могла бы ответить брату или отцу:

— Вы меня избавили от невыразимого страдания, вы дали мне новую жизнь.

Как могу я быть неблагодарной и скрывать что-либо от вас? Я люблю его, — сказала она просто, — любила его от начала и до конца, даже тогда, когда была к нему несправедлива в своих мыслях, даже тогда, когда говорила ему слова самые жестокие, самые суровые. Может ли это послужить мне извинением? Надеюсь, что да, — боюсь, что только это одно и является извинением для меня. Когда он завтра узнает, что я в доме, как вы думаете…

Она не договорила и очень серьезно взглянула мне в лицо.

— Завтра вам остается только повторить ему то, что вы сказали сейчас мне, — ответил я.

Лицо ее просияло; она подошла ко мне на шаг ближе и с очевидным волнением стала перебирать лепестки цветка, который я сорвал в саду и вдел в петлицу своего сюртука.

— Вы часто с ним виделись в последнее время, — спросила она, — действительно ли вы увидели в нем это?

— Действительно увидел, — ответил я. — Для меня нет ни малейшего сомнения в том, что произойдет завтра; хотел бы я иметь такую же уверенность в событиях этой ночи.

На этом месте разговор наш был прерван появлением Беттереджа с чайным прибором.

Мы вошли в гостиную вслед за дворецким. Маленькая старая леди, со вкусом одетая, сидела в уголке, целиком поглощенная какою-то изящною вышивкой. Увидя мой цыганский цвет лица и пегие волосы, она выронила работу из рук и слегка вскрикнула.

— Миссис Мерридью, это мистер Дженнингс, — сказала мисс Вериндер.

— Прошу прощения у мистера Дженнингса, — сказала почтенная дама мне, глядя, однако, на мисс Вериндер. — Поездка по железной дороге всегда расстраивает мои нервы. Я стараюсь привести их в порядок, занимаясь своей обычной работой. Не знаю, насколько эта работа уместна в настоящем, совершенно выходящем из ряда случае. Если она мешает вашим медицинским целям, то я, конечно, с удовольствием отложу ее в сторону.

Я поспешил дать разрешение на вышивание, точь-в-точь, как дал его на отсутствие лопнувшего чучела кобуза и сломанного крыла купидона. Миссис Мерридью сделала над собою усилие и из благодарности взглянула было на меня. Но нет! Она не смогла задержать на мне свой взгляд и снова обратила его на мисс Вериндер.

— С позволения мистера Дженнингса, — продолжала эта почтенная дама, — я попросила бы об одном одолжении. Мистер Дженнингс намерен произвести свой ученый опыт сегодня ночью. Когда я еще училась в пансионе, я присутствовала при подобных опытах. Они всегда кончались взрывом. Не будет ли мистер Дженнингс настолько любезен, чтобы предупредить меня заблаговременно, когда следует ожидать взрыва в настоящем случае. Я хотела бы переждать этот момент, если возможно, до того, как пойду спать.

Я попытался было уверить миссис Мерридью, что при настоящем опыте взрыва по программе не полагалось.

— Нет? — повторила почтенная дама. — Я очень благодарна мистеру Дженнингсу, — вполне понимаю, что он обманывает меня для моего же успокоения. Но я предпочитаю откровенность. Я вполне примирилась с мыслью о взрыве, но очень желала бы перенести его, если возможно, до того, как лягу в постель.

Тут отворилась дверь, и миссис Мерридью опять слегка вскрикнула. От страха перед взрывом? Нет, только от появления Беттереджа.

— Прошу извинения, мистер Дженнингс, — сказал Беттередж тоном самой изысканной учтивости, — мистер Фрэнклин желает знать, где вы. Скрывая от него по вашему приказанию присутствие в доме барышни, я сказал ему, что не знаю, где вы. Это, если вам угодно будет заметить, просто-напросто ложь.

Так как я стою одною ногою в гробу, то чем менее вы будете требовать от меня подобной лжи, тем более я буду вам обязан, когда пробьет мой час и я почувствую укоры совести.

Нельзя было терять ни минуты на размышления по поводу совести Беттереджа. Каждую секунду в комнату мог войти, отыскивая меня, мистер Блэк; поэтому я тотчас отправился к нему. Мисс Вериндер вышла со мной в коридор.

— Они, кажется, сговорились вас мучить, — сказала она мне. — Что это значит?

— Только протест со стороны общества, мисс Вериндер, хотя и в маленьком масштабе, против всего нового.

— Что же нам делать с миссис Мерридью?

— Скажите ей, что взрыв будет завтра в девять часов утра.

— Чтобы отправить ее спать?

— Да, чтобы отправить ее спать.

Мисс Вериндер вернулась в гостиную, а я поднялся наверх к мистеру Блэку.

К моему изумлению, я застал его одного. Он ходил в волнении из угла в угол, видимо раздраженный тем, что остался один.

— Где же мистер Брефф? — спросил я.

Он указал на затворенную дверь в смежную комнату, занимаемую стряпчим.

Мистер Брефф входил к нему на минуту, пытался опять возражать против наших намерений и опять потерпел полную неудачу; он ничего не добился от мистера Блэка. После чего стряпчий занялся черной кожаной сумкой, до отказа набитой деловыми бумагами.

— Серьезные дела, — заключил он, — совершенно неуместны в настоящем случае; но тем не менее они должны идти своим чередом. Мистер Блэк, быть может, простит человеку деловому его старомодные привычки. Время — деньги, а мистер Дженнингс может рассчитывать на его присутствие, как только оно ему понадобится.

С этими словами стряпчий вернулся в свою комнату и вновь занялся своей черной сумкой.

Я вспомнил миссис Мерридью с ее вышивкой и Беттереджа с его совестью.

Удивительное единообразие лежит в основе английского характера, подобно тому, как оно сказывается и в выражении лица англичанина.

— Когда вы дадите мне лауданум? — нетерпеливо спросил мистер Блэк.

— Вам надо немного подождать, — сказал я. — Я побуду до тех пор с вами.

Еще не было и десяти часов. После расспросов Беттереджа и мистера Блэка я пришел к заключению, что лауданум, данный мистером Канди, был принят не раньше одиннадцати. Итак, я решился не устраивать вторичного приема ранее этого времени.

Мы поговорили немного, но мысли наши были заняты предстоящим опытом. Разговор не клеился и скоро прекратился совсем. Мистер Блэк небрежно перелистывал книги, лежавшие на столе. Я предусмотрительно проглядел их все, когда мы вошли в комнату: “Опекун”, “Сплетник”; “Памела” Ричардсона; “Чувствительный человек” Мэкензи; “Лоренцо Медичи” Роско и “Карл Пятый” Робертсона — все вещи классические; все вещи, разумеется, неизмеримо превосходящие что бы то ни было, написанное в более поздние времена; и все вещи, с теперешней моей точки зрения, обладающие одним великим достоинством: не приковывать ничьего внимания и не волновать ничьего ума. Я предоставил мистера Блэка успокоительному влиянию классической словесности и занялся этими записями в своем дневнике.