В сентябре 1941 года финская армия отрезала Ленинград с севера, а группа армий «Север» начала кампанию по осаде и бомбардировкам города с юга. Хотя немецкое командование не знало всех радикальных планов Гитлера относительно советских городов, оно соглашалось с тем, что Ленинград нужно заморить голодом. Эдуард Вагнер, генерал-квартирмейстер немецкой армии, писал своей жене, что жителей Ленинграда, все три с половиной миллиона человек, нужно будет оставить на милость судьбы. Их слишком много для армейского «пакета снабжения», и «сентиментальность неуместна». Подступы к городу были заминированы, чтобы предотвратить побеги. Город не сдавался, но даже если бы и решил сдаться, то капитуляцию не приняли бы. В немецких планах было выморить Ленинград голодом. В самом начале осады Ленинграда, 8 сентября 1941 года, немецкая артиллерия уничтожила продовольственные склады и нефтехранилища города. В октябре 1941 года около двух с половиной тысяч человек умерли от голода и болезней. В ноябре – пять с половиной тысяч человек, а в декабре – пятьдесят тысяч. До конца осады, длившейся до 1944 года, умерло около миллиона человек[352].

Ленинград не вымер от голода полностью, потому что местная советская власть действовала в городе и распределяла имевшийся хлеб, а также потому, что советское руководство пошло на риск и снабжало население продовольствием. Когда замерз лед на Ладожском озере, появилась дорога для выхода из города и продуктовых поставок в город. Той зимой температура опустилась до отметки минус сорок градусов, и при таких морозах в городе не было ни продовольствия, ни отопления, ни воды. Однако советская власть в городе не рухнула. НКВД продолжал аресты, допросы и ссылки. Заключенных также переправляли по Ладожскому озеру; ленинградцы были среди около двух с половиной миллионов человек, которых НКВД переправил в ГУЛАГ во время войны. Милиция и пожарная служба выполняли свои функции. Дмитрий Шостакович был добровольцем в пожарной бригаде, когда писал третью часть своей Седьмой симфонии. Библиотеки продолжали работать, люди читали книги, писали и защищали диссертации[353].

В огромном городе русские (и не только) стояли перед той же дилеммой, что украинцы и казахи (и не только) за десять лет до того во время голодомора коллективизации. Ленинградка Ванда Зверева, которая во время осады была ребенком, позже вспоминала свою маму с большой любовью и восхищением: она была «красивая женщина. Я бы сравнила ее лицо с Моной Лизой». Ее отец был физиком с артистическими способностями, который вырезал из дерева скульптуры греческих богинь перочинным ножиком. В конце 1941 года, когда семья голодала, ее отец пошел на работу в надежде добыть продовольственные карточки. Его не было несколько дней. Однажды ночью Ванда проснулась и увидела маму, стоящую над ней с серпом. Она начала бороться с мамой и победила ее или же, скорее, «тень, которая от нее осталась». Она дала действиям мамы снисходительную интерпретацию: мама хотела избавить ее от страданий голода, убив быстро. Ее отец вернулся с продуктами на следующий день, но для мамы было уже слишком поздно: она умерла несколько часов спустя. Семья зашила ее в одеяла и оставила на кухне, пока мерзлая земля не оттает и можно будет ее похоронить. В квартире было так холодно, что ее тело не разлагалось. Весной отец Ванды умер от воспаления легких[354].

В тогдашнем Ленинграде подобных историй насчитывалось сотни тысяч. Вера Костровицкая была одной из многих ленинградских интеллектуалов, ведших дневники, чтобы записать все ужасы. Она имела польское происхождение и потеряла мужа за несколько лет до этого во время Большого террора. Теперь она была свидетельницей того, как умирали от голода ее русские соседи. В апреле 1942 года она описала судьбу незнакомца, которого видела ежедневно: «Прислонившись спиной к столбу, на снегу сидит человек, высокий, укутанный в лохмотья, на плечах у него рюкзак. Он прижался к столбу. Наверное, он шел на Финский вокзал, устал и присел. Две недели, пока я ходила туда-сюда в госпиталь, он “сидел” таким образом:

без рюкзака

без лохмотьев

в белье

голый
 скелет с вырванными внутренностями»[355].

Самым известным ленинградским дневником является дневник одиннадцатилетней Тани Савичевой, в котором записано:

«Женя умерла 28 декабря в 12:00 утра 1941 г.

Бабушка умерла 25 января в 3 часа дня 1942 г.

Лека умер 17 марта в 5 часов утра 1942 г.

Дядя Вася умер 13 апреля в 2 часа ночи 1942 г.

Дядя Леша 10 мая в 4 часа дня 1942.

Мама –13 мая в 7:30 утра 1942 г.

Савичевы умерли. Умерли все.

Осталась одна Таня»[356].

Таня Савичева умерла в 1944 году.

Чем больше было у Вермахта власти над населением, тем больше у населения было шансов умереть от голода. В лагерях военнопленных, где Вермахт полностью контролировал узников, царила смерть беспрецедентных масштабов. Именно в этих лагерях внедряли нечто очень похожее на изначальный «План голода».

Никогда раньше в истории войн не было взято в плен так много солдат за столь короткий срок. В одном лишь бою под Смоленском солдаты Вермахта группы армий «Центр» взяли в плен триста сорок восемь тысяч человек; в другом группа армий «Юг» взяла под Киевом шестьсот шестьдесят пять тысяч человек. Только за те два сентябрьских сражения в плен попали более миллиона мужчин (и небольшое количество женщин). К концу 1941 года немцы взяли в плен около трех миллионов советских солдат. Для немцев это не было неожиданностью. От трех немецких групп армий ожидали еще более быстрого темпа продвижения, а потому даже большего количества военнопленных. Искусственное воспроизведение ситуации предсказывало будущий ход действий. Однако немцы не готовились к взятию военнопленных, по крайней мере, не в обычном смысле этого слова. По заведенному закону войны, военнопленных кормят, дают им убежище и оказывают медицинскую помощь хотя бы для того, чтобы обеспечить аналогичные действия со стороны противника[357].

Гитлер хотел перевернуть традиционную логику. Относясь к советским военнопленным ужасно, он хотел, чтобы немецкие солдаты боялись такого же отношения со стороны советской армии и сражались бы отчаянно, чтобы не попасть в руки врага. Он, казалось, не мог допустить мысли, что солдаты господствующей расы могли сдаться в плен недочеловекам из Красной армии. У Сталина был такой же взгляд: солдаты Красной армии не должны сдаваться в плен живыми. Он не допускал возможности, что советские солдаты будут отступать или сдаваться. Они должны были продвигаться вперед, убивать и умирать. В августе 1941 года Сталин объявил, что советских военнопленных будут приравнивать к дезертирам, а их семьи будут арестованы. Когда сын Сталина попал в плен к немцам, он арестовал собственную невестку. Эта жесткая наступательная доктрина приводила к тому, что советские солдаты попадали в плен. Советские командующие боялись приказывать отступать, иначе вина пала бы на них лично (после чего последовали бы репрессии и расстрел), поэтому солдаты удерживали позиции слишком долго, их окружали и захватывали. В своей политике Гитлер и Сталин действовали заодно, делая из советских солдат военнопленных, а затем превращая военнопленных в не-людей[358].

После того, как советские пленные сдавались, они были шокированы дикостью немцев. Пленных красноармейцев заставляли идти в длинных колоннах с места сражения до лагеря и ужасно при этом били. Например, солдат, взятых в плен в Киеве, заставили пешком пройти более четырехсот километров. По воспоминаниям одного из них, если изможденный пленник садился на обочине дороги, немецкий конвоир «подъезжал на лошади и стегал кнутом. Человек продолжал сидеть, опустив голову. Тогда конвоир вынимал из седла карабин или пистолет из кобуры». Пленных, которые были ранены, больны или изнурены, расстреливали на месте, а тела оставляли, чтобы советские граждане их нашли, омыли и похоронили[359].