Другие люди, такие, как население Советской Украины, страдали под Сталиным и Гитлером больше, чем жители Советской России. В довоенном Советском Союзе у россиян было значительно меньше шансов пострадать от сталинского Большого террора (хотя многих из них он и затронул), чем у представителей небольших национальных меньшинств, и значительно меньше шансов, что им будет угрожать голод (хотя многим он угрожал), чем у украинцев или казахов. В Советской Украине все население было под немецкой оккупацией большую часть войны и смертность была значительно выше, чем в России. Земли сегодняшней Украины находились в центре как сталинской, так и нацистской убийственной политики во время эры массового уничтожения. Около трех с половиной миллионов человек стали жертвами сталинской убийственной политики с 1933-го по 1938 год, а затем еще три с половиной миллиона человек – жертвами немецкой убийственной политики в 1941–1944 годах. Еще примерно три миллиона жителей Украины погибли в сражениях или в результате непрямых последствий войны.

При всем этом независимое украинское государство иногда демонстрирует политику преувеличения. В Украине, которая была одним из основных мест и сталинского Голодомора 1932–1933 годов, и Холокоста 1941–1944 годов, число украинцев, погибших во время Голодомора, преувеличивалось с тем, чтобы превысить количество евреев, уничтоженных во время Холокоста. С 2005 по 2009 год украинские историки, связанные с госучреждениями, повторяли цифру десять миллионов погибших от Голодомора без какой-либо попытки ее аргументировать. В начале 2010 года официальный дискретный подсчет смертей от Голодомора показал 3,94 миллиона человек. Эта похвальная (и необычная) корректировка в сторону уменьшения привела официальную позицию ближе к правде. (В расколотой стране новый президент отрицал специфичность украинского Голодомора)[780].

Беларусь была центром советско-нацистской конфронтации, и ни одна другая страна столько не претерпела за время немецкой оккупации. Ее военные потери были выше, чем в Украине. Беларусь пострадала от социального обезглавливания даже больше, чем Польша: сначала НКВД уничтожил в 1937–1938 годах интеллигенцию как шпионов, затем советские партизаны в 1942–1943 годах уничтожили школьных учителей как немецких коллаборантов. Столица, город Минск, обезлюдела из-за немецких бомбежек, бегства беженцев и голодающих, а также из-за Холокоста; затем, после войны, город был отстроен как в высшей степени советский метрополис. Однако даже Беларусь следует общей тенденции. 20% довоенного населения беларусских территорий было уничтожено во время Второй мировой войны, но молодежь учат (и, кажется, она этому верит), что погиб не каждый пятый, а каждый третий. Правительство, принимающее советское наследие, отрицает смертоносность сталинизма, возлагая всю вину на немцев или же вообще на Запад[781].

Пример Германии показывает, что преувеличивание – это не только постсоветский или посткоммунистический феномен. Вообще-то, немецкий подсчет жертв Холокоста является исключительным и образцовым. Проблема состоит не в этом. Поминовение Германией массового уничтожения евреев немцами – единичный пример однозначной политической, интеллектуальной и педагогической ответственности за массовое уничтожение и главный источник надежды на то, что этому же примеру последуют и другие страны. Немецкие журналисты и некоторые историки, однако, преувеличили количество немцев, погибших во время войны и послевоенной эвакуации, бегства или депортации после окончания Второй мировой войны: все еще без каких-либо аргументов приводят цифру миллион или даже два миллиона погибших.

Еще в 1974 году в рапорте архивов ФРГ указывалось, что число погибших немцев, бежавших или депортированных из Польши, составляло примерно четыреста тысяч человек; эту цифру замалчивали, так как она была слишком низкой, чтобы служить политической цели документирования жертвенности. В этом рапорте также указывалось примерное количество погибших немцев из Чехословакии – двести тысяч человек. Согласно совместному рапорту чешских и немецких историков, эта вторая цифра преувеличена примерно в десять раз. Таким образом, цифру четыреста тысяч немцев, погибших при выезде из Польши (она указана в Разделе 10), можно, пожалуй, считать максимальной, а не минимальной.

Судьба немцев, которые бежали или были эвакуированы во время войны, была схожа с судьбой огромного количества советских и польских граждан, которые бежали или были эвакуированы во время немецкого наступления и немецкого же отступления. Опыт немцев, депортированных в конце войны, сопоставим с опытом огромного количества советских и польских граждан, которых депортировали во время войны и после нее. Опыт бежавших, эвакуированных и депортированных немцев, однако, нельзя сравнить с опытом десяти миллионов польских, советских, литовских и латвийских граждан (как евреев, так и неевреев), подвергшихся намеренной немецкой политике массового уничтожения. Этнические чистки и массовое уничтожение, хотя и связанные между собой различными способами, – это не то же самое. Несмотря на все ужасы, которые довелось пережить бежавшим или депортированным немцам, это не были ужасы убийственной политики в смысле планированного голодомора, террора и Холокоста[782].

За пределами Польши мера польского страдания недооценена. Даже польские историки редко вспоминают советских поляков, которых морили голодом в Советском Казахстане и Советской Украине в начале 1930-х годов, или советских поляков, расстрелянных во время сталинского Большого террора в конце 1930-х годов. Никто не пишет, что советские поляки страдали больше, чем представители любого другого европейского национального меньшинства в 1930-х годах. Редко вспоминают тот поразительный факт, что советский НКВД произвел больше арестов в оккупированной Восточной Польше в 1940 году, чем на остальной территории СССР. Во время бомбардировок Варшавы в 1939 году погибло примерно столько же поляков, сколько немцев во время бомбардировок Дрездена в 1945 году. Для поляков те бомбардировки были лишь началом одной из самых кровавых оккупаций войны, во время которой немцы уничтожили миллионы польских граждан. Только за время Варшавского восстания погибло больше поляков, чем японцев во время атомных взрывов в Хиросиме и Нагасаки. У поляка-нееврея в Варшаве, который был жив в 1933 году, были приблизительно такие же шансы дожить до 1945 года, как и у еврея в Германии, который был жив на момент 1933 года. Поляков-неевреев было уничтожено во время войны почти столько же, сколько было отравлено газом европейских евреев в Аушвице. Фактически, больше поляков-неевреев погибло в Аушвице, чем евреев в любой из европейских стран, за исключением двух (Венгрии и самой Польши).

Польский литературный критик Мария Янион сказала о вступлении Польши в Европейский Союз: «...в Европу, да, но вместе с нашими мертвыми». Важно знать как можно больше об этих мертвых, в том числе и о том, сколько их было. Невзирая на свои огромные потери, Польша тоже являет собой пример политики непомерно высокой жертвенности. Поляков учат, что шесть миллионов поляков и евреев были уничтожены во время войны. Эту цифру, кажется, вывел в декабре 1946 года ведущий сталинист Якуб Берман для внутриполитических целей создания видимого баланса погибших поляков и евреев. Примерное число, которое он «исправил», 4,8 миллиона человек, видимо, ближе к истине. Это все равно колоссальная цифра. Польша потеряла, наверное, около миллиона человек нееврейского гражданского населения из-за немцев и около ста тысяч человек – из-за советского режима. Возможно, еще миллион поляков погибли в результате жестокого обращения и как военные жертвы. Эти цифры чрезвычайно высоки. Судьба поляков-неевреев была невообразимо трудной в сравнении с судьбой людей, находившихся под немецкой оккупацией в Западной Европе. Даже при этом у еврея в Польше было в пятнадцать раз больше шансов быть намеренно убитым во время войны, чем у поляка-нееврея[783].