Отхлебнувши половину стакана, Блэк неожиданно проговорил:

— И знаете, что я вам скажу, Чайк?

— Что, капитан?

— Если бы я раньше встречал таких людей, как вы, Чайк, то, наверное, получил бы телеграмму, которую жду!

Чайкин решительно не мог понять, какое отношение может иметь получение телеграммы к знакомству с ним, но почувствовал, что он, скромный и простой человек, нужен капитану в эти минуты его тоски и отчаяния.

И, полный участил к нему, он с какой-то уверенностью, вызванною добротою его сердца, проговорил:

— Вы ее получите, капитан!

— Почему вы так думаете, Чайк? — с тревожным любопытством воскликнул Блэк.

— Так мне кажется… Надо получить! — ответил Чайкин и смутился.

А смущение его вызвано было тем, что он не решался сказать капитану, что думает так потому только, что жалеет капитана и всем сердцем хочет, чтобы телеграмма была.

— Вы, Чайк, верно сказали: мне надо получить! — подчеркнул капитан. — И если я ее получу, то весьма возможно, что я попробую развязаться с дьяволом и не стану больше ставить все паруса в попутный шторм, рискуя отправить и себя и других ко дну… Помните, Чайк, тогда на «Диноре», на пути в Австралию… страшно было, а?..

— Очень, капитан.

— Вот так, Чайк, я всю свою жизнь жарил под всеми парусами в попутный шторм с тех пор, как пятнадцатилетним мальчишкой ушел из дома с десятью долларами в кармане. Тогда я был не такой, Чайк… Тогда мать не плакала из-за меня, как потом, Чайк… Тогда она не думала, что ей придется краснеть за сына… И сын не думал, Чайк, что он больше не покажется на глаза матери, чтобы не причинять ей лишнего горя. Не думал, что через других известит о своей смерти. Пусть она лучше думает, что ее любимый сын умер. Это лучше для нее, чем знать, каков у нее сынок. А она похожа на вас, Чайк… Она тоже бросилась бы спасать врага, как бросились вы, Чайк, спасать Чезаре, рискуя жизнью… И тогда, когда вы это сделали, Чайк, вы заставили вспомнить старушку и заставили вспомнить, что и я когда-то был человеком… Вы меня удивили, Чайк, и заставили посмотреться в зеркало… А я давно этого не делал, Чайк… Очень давно… Понимаете ли, что я вам говорю, Чайк, и почему я, страшный капитан Блэк, с вами именно об этом говорю?.. Никому я не сказал бы того, что сказал вам, беглому русскому матросу. И я знаю, что один вы на «Диноре» старались найти и мне оправдание в вашем добром сердце. Не правда ли, Чайк?

— Правда, капитан.

— А все-таки очень боялись меня?

— Боялся.

— Больше, чем своего русского капитана? — спросил Блэк.

— Нет. Своего я по-другому боялся… На своем судне я боялся, что меня будут наказывать линьками, а на «Диноре» я вас боялся, пока вы не показали своей доброты ко мне, капитан…

Блэк налил себе еще коньяку с водой. Он начинал слегка хмелеть и, мрачный как туча, примолк.

Так прошло несколько минут.

— Слушайте, Чайк, о чем я буду просить вас, — наконец заговорил он. — Останьтесь здесь еще три дня. Можете?

— Сколько вам угодно, капитан.

— Всего три дня… Если я в течение трех дней не получу телеграммы, то попрошу вас передать собственноручно письмо одной особе во Фриско. Письмо и в нем чек на пятьдесят тысяч долларов на предъявителя. И, кроме того, попрошу вас, Чайк, рассказать обо мне то, что вы видели и что слышали теперь… Исполните, Чайк?

— В точности исполню, капитан.

— Если особы этой не будет во Фриско, вы узнаете от ее матери, куда дочь уехала, и немедленно поедете туда, где она находится, чтобы лично передать письмо и сказать обо мне. Деньги на расходы по поездке получите, разумеется, от меня. Сделаете это, Чайк?

— Будьте уверены, капитан.

— А если эта особа умерла, то письмо сожгите, а из пятидесяти тысяч десять возьмите себе, а сорок отправьте матери — адрес я вам дам. Хотя мать и не нуждается, имея капитал, тем не менее кому, как не ей, принадлежат эти деньги? Она их хорошо употребит, я знаю.

Чайк поблагодарил Блэка, изумленный его распоряжением оставить себе десять тысяч, но решительно отказался от этого подарка.

— Я вам возвращу тогда деньги, капитан! — сказал он.

— Мне трудно будет возвратить, Чайк.

— Отчего?

— Оттого, что если в течение трех суток, считая с этого часа, — теперь десять часов, Чайк, — если я не получу телеграммы, то ровно в десять часов в субботу я пущу себе пулю в рот. Поняли, Чайк, почему я вас прошу остаться и быть исполнителем моих последних распоряжений…

Чайкин в страхе смотрел на Блэка.

— Что вы так смотрите, милый мой Чайк? Вы думаете, что так страшно расстаться с жизнью?.. У меня рука не дрогнет… Не бойтесь. Когда последняя надежда рухнет — жить будет скучно! — прибавил с грустной улыбкой Блэк.

Чайкин не сомневался, что капитан приведет свое намерение в исполнение, и, охваченный чувством ужаса и жалости, воскликнул:

— Нет, нет, капитан, не делайте этого!..

— Вам жаль будет меня, Чайк?

— Жаль! — с необыкновенной искренностью проговорил Чайкин. — И убивать себя грех. Бог дал жизнь, бог и возьмет ее. Надо терпеть, капитан… И теперь уже вам не так тяжело будет жить, хотя бы вы и не получили телеграммы…

— Почему вы, Чайк, думаете, что мне будет легче жить?

— А потому, что бог вам сердце смягчил… заставил мучиться за то, что вы не по правде жили…

— Да, совсем не по правде, Чайк! — усмехнулся капитан Блэк.

— А теперь вы стали другим человеком и будете по совести жить… Нет, не делайте этого греха, капитан… Я… Вы извините, что говорю так с вами… я — матрос, а вы — капитан, но я любя говорю! — застенчиво прибавил Чайкин.

И эти простые немудрые слова, согретые любовью, произвели магическое действие на Блэка. Он смотрел на Чайкина, и мало-помалу лицо его прояснилось, брови раздвинулись и что-то бесконечно нежное засветилось в его глазах.

Казалось, этот страшный капитан готов был расплакаться. И, по-видимому, чувствуя это и стыдясь такой слабости, он дрогнувшим от волнения голосом проговорил:

— Довольно, довольно об этом, Чайк… Еще у нас три дня впереди… А вы… вы, Чайк, славный человек, и вас я никогда не забуду!

И с этими словами Блэк крепко стиснул руку Чайкина.

Чайкин тотчас же повеселел и вдруг проговорил:

— А наши матросики как терпят… Ах, как терпят… А все-таки живут, надеясь, что лучше будет. И непременно будет! — решительно прибавил он.

Блэк улыбался и стал расспрашивать Чайкина о прежней его жизни.

В двенадцатом часу капитан провел своего гостя в номер, показал ему, как действовать электрическими звонками, посоветовал Чайкину утром взять ванну, которая помещалась в маленькой комнате, рядом с номером, и с вечера выставить сапоги и Платье, чтобы их вычистили, и, пожелав спокойной ночи, ушел, оставив молодого матроса несколько ошалевшим при виде роскошной обстановки и большой, застланной ослепительно белым бельем кровати, которая была в его распоряжении. Первый раз в своей жизни он, привыкший к курной избе и кубрику на судах, будет спать на такой кровати. И Чайкин чувствовал некоторое смущение, когда, раздевшись, осторожно улегся после молитвы на прямую пружинную кровать и, прикрывшись легким пикейным одеялом, задернул кисейный полог «мустикерки».

Смущение скоро сменилось приятным чувством удовлетворенности уставшего тела. Обрывки мыслей путались в голове Чайкина, и он никак не мог их поймать. Полусонный, он затушил свечку и через минуту-другую уже храпел во всю ивановскую.