— Прочитай. В морозилке был торт-мороженое, но он растаял.

Грейс вслух читает написанное на этикетке:

— «Наслаждайся выходом на пенсию, Вик. Хотелось бы нам быть на твоем месте».

Вик Бергштайн. Наш седой учитель всемирной истории.

— Как думаете, наслаждается он выходом на пенсию? — спрашивает Трейс, и у меня вырывается смешок. — Я понимаю, что, должно быть, он мертв. Но мне тут вспомнилось, сколько раз я желал учителям смерти — к примеру, миссис Гуд, — и это забавно, потому что теперь они, скорее всего, мертвы, и это как… это как будто я…

Его глаза расширяются. Он словно продолжает про себя: «Я хотел этого. Я хотел, чтобы они умерли, и теперь это случилось, потому что я этого хотел».

— Они не все были плохими, — говорит Грейс. — Мне нравился мистер Форд. И миссис Лафферти. Миссис Типтон была прикольной. Уверена, она выжила. Некоторые из них прекрасно знали свое дело.

В памяти одно за другим всплывают лица учителей. Где они сейчас? Прав ли Трейс в том, что все они мертвы? А я сама когда-нибудь желала им смерти? Может ли это быть причиной того, что я здесь, а они — нет? Но затем приходит мысль о том, что они, наверное, тоже не раз желали нам смерти. Должны были желать. Какой учитель не пожелает?

Трейс опускает взгляд на бутылку.

— Так что, разопьем ее сейчас в честь того, что всё еще живы, или оставим на потом, чтобы выпить перед смертью?

— Мы не умрем, — отзывается Кэри.

— Разве не то же самое ты сказал моим родителям, посылая их на ту аллею?

— Хватит уже об этом, Трейс.

— О, я ранил твои чувства, убийца?

— Они сами предложили выйти туда, — произношу я, по-идиотски посчитав, что это чем-то поможет. Все устремляют взгляды на меня, и я тут же жалею, что не могу забрать свои слова обратно. Трейс смотрит на меня так, будто я заехала ему под дых.

— Никто не спрашивал тебя, Слоун, — говорит Грейс. — И Кэри сказал им, что на аллее никого нет.

— Но они сами предложили выйти, — тихо повторяю я. — Кэри их не заставлял.

— Знаете что? Достали вы меня все, — внезапно заявляет Трейс, и его голос надламывается. Он уходит с опущенной головой, потому что, как мне кажется, готов заплакать.

Из-за меня.

Сглаживает неприятные мгновения Райс: он предлагает перенести из учительской в наш зал всё, что только можно, чтобы тот стал более пригодным для жилья. Мы молча стаскиваем по лестнице кресла и располагаем их в углу зала. Находим одинокий обеденный стол, спрятанный под сценой и потому не ушедший на баррикады, и расставляем вокруг него стулья, принесенные из кабинетов администрации. Грейс украшает середину стола искусственными букетами. Глядя на нее, я чувствую себя виноватой. Я должна всё исправить.

Грейс возится с цветами. Я подхожу к ней и, встав рядом, думаю, что же сказать. Она игнорирует меня.

— Я не хотела сказать ничего плохого. Только то, что Кэри не послал бы их на смерть, — говорю я. — Ты ведь знаешь, что он бы этого не сделал.

Грейс переводит на меня взгляд, и я узнаю выражение лица президента ученического совета. Ее слова нейтральны, но тон ледяной:

— Он сделал это, и они умерли.

— Но…

— Слушай, Трейсу и так сейчас очень тяжело, — обрывает она меня. — Ты говоришь, что думаешь, это понятно. Но если не можешь оставить свои мысли при себе, то держись от моего брата подальше.

И она уходит. Я думала, что заплачу, но нет. Я слишком завидую тому, как Грейс оберегает брата, и ненавижу то, что она считает, будто его нужно защищать от меня.

Вскоре Кэри зовет нас к сцене и показывает добытое в шкафчиках добро. Парни нашли зубную пасту — мы передаем тюбик из рук в руки, выдавливая на пальцы по микроскопической капле, — зубную нить, дезодорант… одежду, которой радуется Грейс. Я замечаю на розовом свитере бирку с именем: КОРРИН М. Коррин Мэттьюз. Я помню ее волнистые черные волосы и улыбку и не хочу притрагиваться к этой одежде.

Тут полно конфет и жвачки. Несколько зажигалок и сигареты. Я бросаю взгляд на Райса, ожидая, что он обрадуется, однако радости на его лице не вижу.

Мы устраиваемся на ночь. Наш зал… На ум приходит слово «дом», однако неправильно называть это место домом. Мы с Лили раньше часто играли в дочки-матери. Мне было восемь, Лили — десять, и мама была мертва. Но к тому времени она была мертва уже довольно давно, так что это, наверное, не самая важная часть воспоминания. У меня были куклы и старая коробка, у сестры — бумага, карандаши и ластик. Она задавала мне вопросы, пока я, прислонив Барби к хлипкой картонной стенке, пыталась понять, что делать с Кеном.

«Спальни будут большими? У нас будет гостевая спальня? Ладно. Что у нас точно будет, так это раздельные ванные. Нет, папе не нужна комната, Слоун. Потому что он не будет жить с нами. Это наш дом».

Глава 11

4 дня спустя

— Грейс! ГРЕЙС! Папа жив! Он на улице. Он ЖИВ! — орет Трейс во всю мощь своих легких, вбегая в банкетный зал, и с нас моментально слетает сон.

Мистер Каспер. Жив.

Запыхавшийся и плачущий Трейс ведет нас на второй этаж. Свет фонарика скачет в его дрожащих руках, пока он пытается нам объяснить:

— Я не мог уснуть... бродил по школе… а потом услышал его. Он звал на помощь… Я подошел к окну и увидел…

Мистера Каспера. Живого. Зовущего на помощь на школьной стоянке. «Ты уверен?» — весь путь переспрашивает Райс. «Ты уверен, ты уверен, ты уверен? Может, ты лунатил?». Трейс настолько не в себе, что даже не говорит ему отвалить.

Мы мчимся по коридорам и взбегаем по лестнице так быстро, что, кажется, мои легкие сейчас взорвутся. Сердце замирает в груди. Я не могу поверить. Я не смею поверить.

Мистер Каспер жив.

— Я же говорил тебе, Грейс, я же говорил. Они знали, что мы здесь. Я знал, что кто-то из них попытается нас найти. Я, черт возьми, это знал!

Я первая подбегаю к окну. Трейс отдает фонарик Харрисону и, подлетев ко мне, чуть не вдавливает в стекло. Мы смотрим за край крыши банкетного зала, пытаясь увидеть, выискать взглядом мистера Каспера — живого, — но стоянка пуста. Над горизонтом медленно восходит заря. Света недостаточно, чтобы разглядеть кого-либо или что-либо.

— Где? — спрашивает Райс. — Я не вижу его.

— Он был… — Трейс отпихивает нас локтями. — Он…

— Как ты вообще мог увидеть его?

— Заткнись.

— Слушайте, — шипит Кэри. — Просто прислушайтесь.

Я прижимаюсь щекой к стеклу и изо всех сил прислушиваюсь. Слышу в отдалении сигнализацию автомобилей. Рядом судорожно вздыхает Грейс.

— Что?.. — резко разворачивается Трейс.

Она указывает в окно, и, проследив направление ее пальца, я вижу распластанного на асфальте лицом вниз мужчину. Я не понимаю, как мы его не заметили сразу, но тут же осознаю — не заметили, потому что искали признаки жизни.

— Нет, нет, нет… — отказывается верить в это Трейс. — Нет… это не… он был жив…

Я прищуриваюсь. Там может лежать кто угодно. Отсюда не видно. Не знаю, как Трейс мог рассмотреть в такой темноте отцовское лицо. И боюсь спрашивать его об этом при Грейс.

— Если он мертв, то инфицированные где-то рядом, — замечает Кэри. — Он кричал?

— Он не мертв! Он стоял! Он просто ранен или… он просто… Папа! Нам нужно выйти. Нужно принести его сюда. Мы должны ему помочь!

— Трейс…

Я перестаю слушать их. Школьная стоянка пуста. Я высматриваю кого-нибудь еще — шаркающие ногами, изуродованные тела когда-то знакомых нам людей, — но ничего не вижу.

— Папа! ПАПА!

Кэри оттаскивает Трейса от окна, но надежда придала тому сил, и, высвободившись, он швыряет Кэри на шкафчики.

— Не трогай меня!

— Ты даже не знаешь, он это или не он!

Сначала я слышу, а потом только вижу, как Трейс бьет Кэри по лицу кулаком. Звук глухой, однако я знаю, что боль резка. Знаю, каково это — чувствовать ее. У Кэри подгибаются колени, но он не падает. Он выпрямляется и потрясенно стоит на месте, из его ноздрей течет кровь. Дотронувшись рукой до лица, он смотрит на испачканные красным пальцы, и я вижу, как растет в нем ярость — так, как никто больше не может этого видеть. Она наполняет его сердце, растекается по венам. Мне бы предупредить всех об этом, но я лишь ошеломленно смотрю.