– Как некогда уже сделали три мушкетера, – рассмеявшись, добавил Тиффани.

Холмс посмотрел на коммерсанта так, словно пожилой джентльмен сошел с ума.

– Как три мушкетера, именно так, – поспешно сказал я, – знаменитые подвески королевы.

Мало кто, кроме меня, знал о крайнем невежестве Холмса в любых областях, не затрагивающих сферу его непосредственных интересов. Художественная литература, как и многое другое, в эту сферу не входила.

– Как говорится, один за всех и все за одного! – вскричал я.

– Какой благородный девиз, Уотсон, – промолвил мой друг, поднимаясь. – Можете быть уверены, мистер Тиффани, я приложу все усилия к тому, чтобы отыскать интересующий вас пояс.

– Я же, в свою очередь, спешу вас заверить, мистер Холмс, что ваши усилия будут щедро вознаграждены. Позвольте прямо сейчас выписать чек на первые расходы.

Холмс с поклоном принял чек, вернул Тиффани цилиндр и проводил гостя до дверей.

– Только подумайте, Холмс, – обратился я другу, когда он вернулся в гостиную, – цепь бриллиантов длиной в семь, а то и в восемь футов!

– Это смотря как Мария-Антуанетта ее носила. Не исключено, что пояс не оборачивался вокруг тела, а просто крепился к талии на манер цепочки, тянущейся до пола.

– Все равно, Холмс, роскошь просто немыслимая.

– Понятно, – протянул сыщик, взяв в руку черную глиняную трубку и персидскую туфлю, источавшую густой аромат табака, который в ней хранился. – Вам уже не терпится заполучить очередной драматический сюжет для рассказа. Задачи и проблемы, стоящие передо мной, для вас, писателя, слишком скучны и неинтересны…

– Все совсем не так, старина, – возразил я. – Я уже достаточно давно знаю вас, чтобы хорошенько усвоить: незначительных деталей не бывает, равно как не бывает и простых задач. Я о другом. Неужели вас не переполняет страстное желание поскорее отправиться на поиски этого сказочного пояса?

– Страстное желание, Уотсон? Перевернуть всю Англию в поисках блестящей побрякушки? Как бы ни был красив Бриллиантовый пояс, ничего хорошего он никому не принес. Его блеск меркнет, если принять во внимание, через сколько рук отупевших от жадности людей он прошел. С ним связаны трагедии, предательство и смерть. Не забывайте об этом.

– «Прекрасное пленяет навсегда», – поспешил я привести слова поэта[4].

На этот раз Холмс не опростоволосился, как с «Тремя мушкетерами» Дюма, и узнал цитату.

– «Великая красота и великая добродетель соседствуют редко», – возразил мне Холмс, приведя слова Петрарки. – Мне очень жаль, что этот Бриллиантовый пояс, некогда принадлежавший французской королеве, навсегда останется пустым символом мирского успеха для каждого, кому выпадет им владеть. В наш промышленный век короли коммерческого мира приобретают подобные безделушки из чистого тщеславия либо тщеславия тех женщин, которым они с показной щедростью преподносят эту мишуру. По мне, лучше будет, чтобы пояс так и остался ненайденным. Так он искусит меньше народу и принесет меньше зла.

– А может, его выставят в каком-нибудь музее?

Холмс искренне рассмеялся:

– Вы, видимо, забыли, кто такой мистер Тиффани. Он коммерсант, делец. Скорее всего, он прикажет разобрать цепь, после чего продаст камешек за камешком. Так он заработает больше денег, чем получил бы за пояс целиком.

– Не может этого быть, Холмс.

– Вы все еще мечтаете отправиться на поиски сокровищ, Уотсон? Я вас понимаю. Сам факт обнаружения находки приводит в восторг, даже если потом с ней приходится расстаться. Кроме того, в каждом англичанине живет мечтающий о приключениях мальчишка. Смею заметить, не самое плохое качество. Ладно, попробую отыскать этот Бриллиантовый пояс, однако прошу сразу меня простить за отсутствие должного энтузиазма. В ходе поисков драгоценностей, скорее всего, нам еще не раз придется столкнуться с тем, сколь презрен и низок порой бывает человек. Более того, я абсолютно уверен, что мы обязательно встретимся с людской подлостью, когда я отыщу пояс.

– Если отыщете, Холмс.

– Когда, – спокойно поправил меня он.

Глава пятая

Завтрак у Тиффани

Я никогда не сталкивалась с человеком, который относился бы к своему имуществу более небрежно, чем Ирен Адлер. И дело не в том, что у нее не было личных вещей, как раз наоборот. Еще когда мы жили в скромной квартирке в итальянском квартале на улице Сефрен-Хилл, комнаты были битком забиты самым разным барахлом.

Словно котенок, чье любопытство перевешивает страх и робость, я обследовала свое новое жилье постепенно, шаг за шагом. Сперва я обнаружила, что Ирен невероятно щедра и относится к богатству воистину по-рыцарски. Все ее вещи автоматически принадлежали и мне. Стоило моему взгляду чуть дольше мгновения задержаться на какой-нибудь шали, покрытой причудливым узором, как Ирен тут же бросалась в бой:

– Что, Нелл, вещица приглянулась? Забирай!

– Нет, – тут же поспешно начинала протестовать я.

Бросающие в жар краски, бахрома и шелка были не в моем вкусе и, что более важно, не из моей жизни.

Тут Ирен подходила к распахнувшему крышку-пасть сундуку, будто изрыгавшему из своих недр вещь за вещью, которые потом громоздились кучей на кровати моей подруги, и доставала из него еще одну шаль, скажем цвета слоновой кости с бахромой покороче.

– Вот эта тебе придется больше по вкусу, – говорила подруга со столь непоколебимой уверенностью в голосе, что я чувствовала себя просто обязанной заявить, что и эта шаль для меня слишком безвкусная.

Однако у меня не поворачивался язык возразить Ирен.

Однажды мне так надоел всякий скарб, загромождавший комнаты, что я решила выяснить, чем же все-таки мы владеем. Мебели в квартире стояло немного, и практически вся она утопала под грудами барахла. Исключение Ирен сделала только для приземистого пианино, да и то лишь в той степени, чтобы можно было поднять крышку. Возле камина стояли два мягких кресла с яркой, но, увы, попорченной молью обивкой. Напротив у стены примостился раскладной диван, над которым висела афиша «Гамлета» с Генри Ирвингом[5] и Эллен Терри[6] в главных ролях.

На каминной полке была свалена всякая кухонная утварь, надо сказать совершенно бесполезная, поскольку хозяин запретил нам готовить в квартире. Единственным украшением служила здесь пустая бутылка из-под вина, которое мы с Ирен выпили в день нашего знакомства. Теперь, поскольку цветов нам все равно никто не дарил, в бутылке стояла метелка для пыли, сделанная из красно-зеленых петушиных перьев. Надо добавить, что метелку до моего появления в квартире крайне редко использовали по прямому назначению.

Спальня Ирен, в которую она меня часто приглашала, словно в знаменитый салон, была еще более необычной. Первый визит в этот по-византийски роскошный покой едва не обернулся для меня обмороком, когда я заметила в неосвещенном углу темный силуэт.

– Да ладно тебе, Нелл, не бойся, – рассмеялась Ирен. – Безголовые женщины не просто безвредны, но и бесполезны. Как же мало мужчин отдают себе в этом отчет!

Я внимательно всмотрелась в силуэт. Им оказался напоминающий формой песочные часы манекен, обитый черной трикотажной тканью, из тех, что используют портные. Как и у всех манекенов подобного рода, головы у него не было, имелся лишь металлический штырь, торчащий из шеи, над которым цвела роскошная бледная лилия. Неудивительно, что я приняла силуэт за призрак с обезображенным лицом.

Ирен встала у манекена, по-свойски положила руку ему на черное плечо и ухмыльнулась, как уличный мальчишка:

– Я зову ее Джерсийской Лилией[7], – озорно и вместе с этим нежно промолвила она, воткнув в ткань манекена шляпную булавку.

– Как Лилли Лэнгтри, – вдруг дошло до меня. Я не уставала поражаться своеобразному чувству юмора Ирен. Подойдя поближе к манекену, я спросила: – Как ты думаешь, у них с принцем Уэльским… ну… в общем, правду про них говорят?