Демон открыл пасть, издав предсмертный рев, его тело сложилось пополам, а я с силой оттолкнулась ногами от его груди, и земля бросилась мне навстречу.

Я приземлилась на четвереньки и откатилась в сторону, исполинская гора мяса с гулом рухнула на арену, едва не раздавив меня.

Я схватила чей-то меч и бросилась вперед, чтоб прикончить чудовище, но в этом не было нужды – оно было мертво. Демон лежал неподвижно, и глубоко в его горле засело копье богини.

Я осмотрелась – глаза мне застилал туман. Полилло и Корайс подошли ко мне, и мы обнялись, а потом засмеялись, а потом я слышала, как кричат от радости другие мои сестры. Мы обнимались, смеялись и плакали, да, плакали.

Мы стали героями в тот день. История маранонской гвардии пополнилась новой легендой.

Но пока город праздновал первую победу над архонтами, мы хоронили наших погибших, лечили раненых и чинили оружие. Конечно, приятно, когда тебя восхваляют, но если воин думает, что восторги толпы проживут дольше, чем ранний первый снег, то он жестоко ошибается.

На четвертый день Амальрик прислал ко мне гонца с просьбой встретиться в порту. Я поспешила к докам, зная, что он скоро уедет в Ирайю, на переговоры с королем Домасом.

Корабль уже был готов к отплытию, когда я добралась до порта. Амальрик ходил взад-вперед по палубе. Заметив меня, он закричал, как мальчишка, и побежал навстречу. Мы обнялись – брат и сестра, – чтобы потом расстаться надолго.

Я посмотрела ему в лицо. Теперь он не хмурился, а улыбался.

– У меня для тебя хорошие новости, старшая сестра.

Я замерла. «Рали» означает «надежда», подумала я. «Рали» означает «надежда».

И Амальрик сказал:

– Магистрат передумал. И поскольку я участвовал в этом деле, я решил сказать тебе об этом до официального уведомления. Вы победили. Маранонская стража пойдет на войну вместе с остальными.

Я засмеялась от счастья. Он снова обнял меня.

– Этого ты добилась сама той ночью.

Я пожала плечами.

– Это была всего лишь первая стычка. И мне помогли.

– Ну, теперь дела пойдут легче.

– А тебе было легко, когда ты вместе с Яношем добирался до Далеких Королевств?

– Никогда, – усмехнулся Амальрик. – На пути всегда была следующая высокая гора, через которую требовалось перелезть, бандиты, от которых приходилось спасаться, пустыня, которую надо было пересечь. Я понял, что легче не становится никогда, обычно каждый новый шаг труднее предыдущего, но ты идешь и идешь… до конца.

– Надеюсь, это понимают и другие, а не только мы с тобой, – сказала я.

– Нет, – покачал головой Амальрик, – разве что некоторые. Кое-кто из воскресителей думает, что это и было секретное оружие архонтов. Они были просто в экстазе, когда вы убили тварь. Но Гэмелен охладил их. Это было сильное колдовство, так он сказал. Но…

– Но всего лишь демон, – вставила я.

– Точно. Всего лишь демон.

На корабле ударили в колокол. Мы обнялись и поцеловались в последний раз. Амальрик поднялся на борт, и корабль отплыл от причала. Я стояла и смотрела ему вслед, пока он не исчез за излучиной реки. Последнее, что я видела, – огненная вспышка солнца на рыжих волосах Амальрика.

И прошло много лет, прежде чем я снова увидела брата.

Глава вторая

ОСАДА ЛИКАНТИИ

Еще не прошло и двух месяцев с тех пор, как я была приглашена в Цитадель Магистрата на освящение великой фрески. Там мне вручили святой нож, и я принесла в жертву белого буйвола. Это была великая честь, особенно для женщины. Фреску, опоясывающую стены под куполом, освящали уже второй раз – ее пришлось изменить после моего возвращения. Художник изобразил сцены Второй Ликантианской войны, как он их себе представлял, и всякий раз, когда я смотрела на фреску, мне приходилось сдерживать улыбку. По крайней мере, теперь, когда я вернулась из дальнего похода, многим хвастунам придется прикусить язык и многие «правдивые» истории окажутся нелепыми россказнями.

Мой писец, который теперь больше похож не на крысу, а на тараторящую белку, боится, что я прямо сейчас начну объяснять, почему первый вариант фрески вызвал такой скандал среди магистров и воскресителей. Можешь быть спокоен, бельчоночек. Я слишком опытна в рассказывании преданий войны за кружкой пива в кругу боевых товарищей, чтобы забегать вперед.

Я заговорила о фреске потому, что любое описание войны в картинах, стихах или песнях так же лживо, как ответ отца на вопрос маленького сына: «А откуда берутся дети?»

Экспозиция начинается с изображения зверств ликантианцев и того страшного нападения в Амфитеатре. На следующей картине армия Ориссы стройными рядами браво шагает на войну. Дальше штурм Ликантианской стены – несколько довольно скучных картин, где ориссиане колют, рубят, режут. Заканчивается все изображением последней битвы. По правде говоря, мне следует лучше отзываться об этой мазне, так как там изображены мои женщины, маранонская стража и среди них невообразимо прекрасная воительница, долженствующая изображать меня. Но я поклялась говорить правду и не скрывать своих мыслей, иначе мой рассказ уподобится бредням пьяного солдата, от которых посетители таверны бегут прочь, домой, несмотря на мороз и ветер за окном.

Я хорошо помню ясное весеннее утро, когда мы в блестящих доспехах слаженно маршировали, словно марионетки под управлением искусного кукловода. Мы пели теперь уже забытую песню – о том, как хорошо будет напиться крови ликантианцев и выпустить им кишки. Я заметила, кстати, что такие боевые гимны поются только до первого сражения, а потом слышны только песни о мире и покинутом доме.

Никто, конечно, и не ждал, что художник нарисует наше войско час спустя после того, как последние из провожающих повернули назад в город. Тогда мы скинули тяжелые парадные доспехи и побросали их в обозные телеги. В этой сверкающей броне теперь удастся покрасоваться либо после победы, либо в открытом военном гробу. Мне, однако, не понравилось, что после картины парада сразу шло изображение сцены падения стены – как будто не было ужасной годичной осады.

За этот год погибло слишком много ориссиан. Пало более трети моих стражниц, и мне пришлось научиться искусству, о котором молчат летописцы, – постоянно просить у начальства или у тех, кто обладал хоть крупинкой власти. Просить оружия вместо потерянного или сломанного, припасов и более всего – подкреплений взамен моих бедных убитых, раненых, покалеченных подруг. Прибывали новые рекруты, их приходилось долго обучать, прежде чем они получали шлем стражниц с гребнем, но все равно они не могли сравниться с теми, с кем я вышла из Ориссы.

Еще мне пришлось научиться писать письма матерям, отцам, женихам, где смерть дорогого человека всегда была мгновенной и безболезненной и всегда – во время совершения какого-либо подвига. По большей части это была ложь, но я не сожалею о ней. Гражданским не стоит говорить правды о войне, разве когда их надо запугать настолько, чтобы конфликты перестали бы решать с помощью меча.

Как только мы приблизились к Ликантианской стене, пролилась кровь. Мы атаковали и были отброшены. Еще один штурм с тем же результатом. Мы снова бежали от каменной стены, неприступной как скала. Мы вырубили лес и построили осадные машины, но и они не принесли нам успеха. Несколько раз нам удавалось достичь подножия стены, но мы не могли закрепиться. Воины – мужчины и женщины – погибали, если не убирались вовремя от стены. Но мы продолжали оказывать давление на врагов.

Когда они возвели свой город в незапамятные времена, они построили его как крепость. Город стоял на мысе полуострова там, где вулкан когда-то изрыгал огонь в небо. Море прорвалось в кратер, и образовалась огромная гавань с высокими стенами-берегами. Ликантианцы заперли вход в нее гигантской цепью, чтобы преградить путь врагам (нам например). На склоне кратера стоял чудовищный замок архонтов – там когда-то томился в заключении мой брат. Сам город был построен по берегам гавани и простирался дальше в глубь полуострова. В Ликантии предпочитали строить высокие дома – не как мы строили в Ориссе. В самой узкой части полуострова они возвели стену, за ней начинался глухой лес. Ни единой ликантианской лачуги в нем не было.