Снова нервный смешок.

– Ну ты же знаешь нас, Ради. Ссоримся и миримся. В конце концов все прощаем друг другу.

– Не знаю, как это у вас получается. Либо ты хитришь, либо твоя жена с кухонным ножом в руке заставляет тебя во всем с ней соглашаться.

Опять хихиканье.

– Весьма остроумно, – сказал он. А потом: – Теперь, когда ты вернулась, ты должна отобедать с нами.

– Ты потерял разум или чувство юмора? – удивилась – я. – Ведь твоя жена ненавидит меня. Она думает, что я – твоя тайная любовь.

– Да, верно, – слабо согласился он.

Он снова деревянно обнял меня.

– Извини, – сказал он, – но мне надо бежать. Магистрат, понимаешь.

Я остановила его.

– Послушай. Я догнала тебя не только затем, чтобы полюбоваться на твою красивую мордашку. Есть более важная причина.

Я держала его за рукав, а он вежливо пытался высвободиться.

– Правда, дорогая, – говорил он. – Мне надо идти.

Я устала и была раздражена. Мне хотелось накричать на него, объяснить, что судьба Ориссы в опасности, но тут подошла моя семья, и я внезапно почувствовала, что все это глупо, ненужно. И я сказала:

– Маларэн, ну пожалуйста! Прошу тебя ради нашей дружбы. Найди время повидать меня. Это вопрос жизни и смерти.

– Очень хорошо, – сказал тот со вздохом. – Завтра я пришлю за тобой паланкин.

Он вырвался как раз в тот момент, когда подошел Порсемус и остальные, и я снова оказалась погребенной под горой необъятной семейной любви.

Маларэн так и не прислал обещанных носилок ни на следующий день, ни когда-либо вообще. Я послала ему несколько записок с просьбами о встрече – каждая новая отчаяннее предыдущей. Он отвечал неуверенными отговорками, словно старался избегать меня. В те дни семья носилась со мной как с младенцем. Мы все поселились на вилле Амальрика и заполняли мои часы бесконечными торжествами и пирами в мою честь. Еда и вино поглощались в невообразимых количествах. Удивительно, передо мной стали маячить весьма соблазнительные молодые женщины. В отличие от Амальрика, мои братья всегда презирали мои сексуальные увлечения, а их жены просто терпеть меня за это не могли. Но в свете нашей новой семейной любви все было забыто. Я слишком устала, чтобы поддаться на соблазны, но все-таки испытывала радость – ведь столько лет я была изгоем в семье. Я не переспала ни с кем из тех женщин – во мне тогда умерло желание, особенно после того, как я спросила о Трис и мне ответили, что она вышла замуж и родила ребенка, которому сейчас чуть меньше года.

Теперь я понимаю, что превратилась в настоящий вулкан эмоций, которым не было выхода. Каждый раз, когда я чувствовала приближение взрыва, я отступала назад, боясь, что не справлюсь с последствиями. А причиной всему был Гэмелен.

И не только потому, что он отдал жизнь за меня – как будто этого было недостаточно. Он проявил неслыханное мужество. Он был слеп, слаб, почти начисто лишен дара. Удивительно, как он сумел найти силы для последнего боя. Я кое-что знаю о магии, но мои знания – песчинка в пустыне. Он, должно быть, опустился до самых глубин знания, чтобы победить архонта. Я переживала его смерть и свое незаслуженное спасение каждую ночь, каждый час одиночества. Если не считать матери, я оплакивала Гэмелена больше, чем все остальные мои потери – даже больше, чем Отару, даже – я должна быть честной – больше, чем отца.

Я пыталась заглушить боль алкоголем, но каждый раз, когда я достигала грани, за которой кончается трезвость, я ставила стакан на стол. Я боялась потерять контроль, почему – не знаю сама. Иногда мне казалось, что за мной наблюдает кто-то невидимый – только за мной, а не за моей семьей, хоть они и постоянно крутились вокруг меня, выполняя мои малейшие желания. Я часто чувствовала чье-то присутствие. Ночью, как ни странно, мне казалось, что меня испытывают на слабость. Я не стала рассказывать семье об архонте, как ни любили меня сейчас братья, они очень нервничали, когда речь заходила о магии.

А еще я скучала по стражницам, с которыми мы вместе провели два года. Все они были в отпусках, и я не могла их разыскать. Однажды я вышла ночью, чтобы поискать их в наших любимых тавернах. Еще было не очень поздно, но огни почти не горели, было тихо. Вы, должно быть, знаете, что в Ориссе обычно кипит ночная жизнь. Но именно в тот вечер даже крыс на мусорных кучах не было.

Только храм Воскрешения был освещен огнями. Аура магического света окаймляла здание. Нижний этаж был ярко освещен, а воздух потрескивал, как случается, когда работают маги. Вот и ответ – подумала я. Видно, сегодня какая-то религиозная церемония, про которую я забыла, – поэтому и город такой тихий.

Но все же даже в святые дни, хоть какие-то таверны должны быть открыты. По Хлебной улице я срезала дорогу и пошла к постоялому двору, где выпивка всегда считалась важнее, чем боги. Но улица как-то странно извернулась, и, даже не поняв, в чем дело, я оказалась в том же месте, с которого начала свой путь. Я с удивлением посмотрела вокруг – эту часть города я знала очень хорошо. Вот дворец гильдии хлебопеков, напротив него склад, куда мельники привозят муку, потом ее доставляют в многочисленные хлебные печи, расположенные на этой же улице. Снова я направилась к таверне и снова очутилась на прежнем месте, откуда вышла. На этот раз я пожала плечами. Амальрик всегда говорил:

«Как часто подводит память, когда возвращаешься после долгого путешествия». Ладно, я пойду длинным путем. Я свернула в Бочарный переулок, потом прошла мимо любимой москательной лавки Амальрика. Через три дома я нашла таверну на том самом месте, где она должна быть. Я застонала, увидев, что она темна и пустынна, как и весь город. У входа в таверну была доска, где завсегдатаи оставляли записки для друзей. Я увидела несколько свежих бумажек, пришпиленных к ней, оказалось, все они были написаны моими стражницами, ищущими друг друга. На одной бумажке я увидела знакомые каракули. Вот что там было написано:

Я ухмыльнулась, зная, что это записка для моих глаз и для моего кошелька. День свидания должен был наступить уже скоро. Чувствуя себя гораздо лучше, я отправилась домой.

Мое хорошее настроение, однако, исчезло к утру. Я проснулась с ощущением, что время уходит. Не жалея лошади, я поскакала к дому Маларэна. Чем ближе я подъезжала, тем больше крепла моя решимость заставить его принять меня. Никому не докладываясь, я постучала в дверь. Вышедший слуга пытался сказать, что хозяина дома нет, но я отпихнула его с дороги и стала громко звать Маларэна, пока он, моргая, не вышел из своего кабинета. Не утруждая себя извинениями, я втолкнула его назад в комнату, заставила сесть и рассказала все с начала до конца. На это ушло несколько часов. Когда я наконец замолчала, он посмотрел на меня как на сумасшедшую.

– И ты хочешь, чтобы я повторил все это перед магистрами? – ужаснулся он. – Сказать им, что, несмотря на все доказательства, один из архонтов выжил? И что мне поведала об этом женщина, которая никогда не была магом и вдруг заявляет, что у нее появился великий талант к волшебству?

Он вздохнул, качая головой.

– Я не могу сделать этого, дорогая. Это повредит твоей репутации.

– К чертовой матери мою репутацию! – взорвалась я. – Я поклялась умереть за Ориссу, если необходимо. А теперь, когда городу грозит страшная опасность, почему я должна бояться оскорблений? Я хочу слушаний! Я требую, чтобы мне позволили выступить на слушаниях перед магистрами и Советом воскресителей. Мое право и долг как командира маранонской гвардии – доложить о задании. Нас послали по их приказу. И благодаря их приказам нас вернулось только двадцать.

Он сдался и сказал:

– Ладно, я попробую что-нибудь сделать.

Я пришла в ярость.

– Не попробуешь! Тебе придется сделать кое-что большее! Ты, кажется, не понимаешь, что архонт теперь сильнее, чем когда-либо. Будь здесь Гэмелен или Амальрик, вы бы забегали.