Дальше Дидро опровергает наветы некоей мадам Ганье, очевидно владелицы дома, где жили дамы Шампьон: она рассказала Анне Туанете о его прежних любовных похождениях.
Письмо продолжает: «И вы слишком чувствительны, чувствительны до слабости, если будущее нашей любви навевает на вас хотя бы мимолетную печаль. Разве так безнадежны хлопоты моих друзей, которые стали и вашими друзьями? Неужели небеса ничего не сделают для людей, которые так искренне любят Друг друга? Если Тонтон будет верить Нино, а сердце Нино выше всяких подозрений, судьба может, конечно, отсрочить наше счастье, но разве что-нибудь на свете способно сделать нас несчастными? В том положении, в каком мы оба находимся, мы можем опасаться только отсрочки наших наслаждений, потому что мы всегда будем видеться, всегда любить друг друга и будем об этом говорить друг другу, пока судьба не порадует нас ласковым взором. Будем же надеяться, что она застанет нас врасплох в радостный момент и удовлетворит тогда наши желания, а в ожидании этого не нужно, милый друг, приносить себя в жертву. Нужно жить и поддерживать себя для того, кого любишь. По крайней мере помните, душа моя, что, если бы вы серьезно заболели, я бы сто раз умер».
Из следующего письма явствует уже совершенно определенно, что «отсрочка» истекла и «радостный момент» настал. Дидро благодарит свою возлюбленную за это и пишет: «Девушка, столь добродетельная и нежная, как вы, заслуживает, чтобы возлюбленный принадлежал ей всецело. Для стольких достоинств / приходится довольствоваться одним сердцем только потому, что у человека нет тысячи сердец. Вы обладаете им по слишком многим основаниям, чтобы он мог уйти от вас. Нино дал вам слово, он честен, он любит вас, и у него слишком много вкуса, чтобы он мог когда-нибудь взять его назад.
Ваш милый, Нил о Дидро».
Затем с тем же надежным посыльным отправляется письмо, в котором он обращается к Анне Туанете уже на «ты» и заверяет, что любит ее и будет любить всю жизнь.
Еще одно письмо с выражением благодарности за знаки внимания ее доброй матери и все новые и новые доказательства любви Анны Туанеты, с пламенными заверениями: «Нино любит и всегда будет любить только тебя. Разве может быть иначе? Ты связала его со всех сторон. Ты, должно быть, очень меня любишь. Но моя признательность, моя честность, — ибо я считаю, что в отношении честности я могу сравняться с кем бы то ни было на свете, — слезы, которые я проливал, когда боялся потерять тебя, твоя красота, твое сердце и ум — все должно внушить тебе уверенность в моей неизменной привязанности».
А она сомневается, боится, что, добившись «наслаждений», он на ней не женится. И, казалось бы, у Нанеты есть основания опасаться, что ее судьба станет столь частой судьбой белошвейки, соблазненной блестящим и образованным молодым человеком. Ведь ее Нино сам признается, что был легкомысленным.
Но в том же письме он называет огонь, которым молодой развратник горит к жене соседа, огнем соломы, который гаснет быстро и навсегда. «Но огонь, которым горит честный человек, а я заслуживаю этого названия с тех пор, как ты сделала меня благоразумным, — к своей жене никогда не угасает». Дидро снова и снова говорит о своей честности, благодаря за нее Анну Туанету. И на чаше весов, на которых мы взвешиваем хорошее и дурное в его браке, — это первая гиря на чаше добра.
Он заверяет: «Таковы мои чувства к тебе. Лучше умереть тысячу раз, чем думать хотя бы одно мгновение о другой, а не о Нанете, с тех пор как она увенчала мою любовь…
Тебе были посланы мои последние любовные послания, и да накажет меня небо, как самого последнего преступника, если когда-нибудь я буду посылать такие письма другой. Тонтон нужен только ее Нино, Нино нужна только его Нинон, и они увеличат собой небольшое число счастливых супругов».
Письмо подписано: «Твой друг, твой возлюбленный, твой супруг Д. Дидро — так я всегда буду подписывать письма к тебе. До завтра, маленькая мама, целую тебя от всего сердца».
Дидро был, бесспорно, искренен в своих клятвах, бесспорно, честен. Это подтверждается всем, что происходит потом. Разве мог он хотя бы подозревать, когда писал эти письма, или позже, когда, бежав из Лангра, угрожал самоубийством, если Нанета откажется от него, когда тайком венчался с ней у «Петра на быках», что не так уж много времени пройдет до тех пор, пока он эти клятвы нарушит?!
Так бурно и беспокойно развивались их отношения. Но прошел и январь 1742 года, когда он должен был поступить в семинарию святого Сульпиция или по меньшей мере к прокурору, и еще много времени. Обман не мог не выясниться, и он признался матушке Шампьон… в том, что любит ее дочь.
Чем он располагал? Золотом на языке. Мать его возлюбленной предпочла бы золото в кошельке. Головой, полной идей, на ее взгляд, сумасбродных. Все это было плохим вкладом в хозяйство новобрачных.
Дени говорил. Анна Туанета, опустив голову, молчала. Какие основания у нас сомневаться, что объяснение происходило именно так, если мы, нарушив тайны чужой переписки, прочли послания Нино Нанете?
Но когда мадам Шампьон выразила недоверие к ее Нино, заговорила и Анна Туанета — призналась в том, что она уже его любовница.
Что оставалось обманутой матери, как не обнять дочь, не заплакать и не признаться, что и она не знает человека более приятного, чем Дени Дидро? Раз молодые люди любят друг друга и непоправимое произошло, она согласна — пусть поженятся. Дени надлежит немедленно съездить в Лангр за родительским благословением.
Он согласился. И, однако, до женитьбы было очень далеко, куда дальше, чем от Парижа до Лангра.
Мог ли Дидро предвидеть это тогда? Любя Анну Туанету и искренне желая жениться на ней, он осушил слезы обеих женщин и заверил их, что немедленно отправится в Лангр.
Почему невеста Дидро, и особенно ее мать, так настаивали на его поездке? Согласно ордонансу Людовика XIV от 1697 года, действующему и при его правнуке — Людовике XV, родители имели право лишить наследства, не достигших еще тридцати лет сыновей, если те женились без их согласия, а Дени в декабре 1742-го было двадцать девять. Только родительское благословение наполнило бы золотом кошелек новобрачных. Если не сейчас, то после смерти метра Дидье. Да и теперь богатый ножовщик, если удастся добиться его согласия на брак, разумеется, не преминет назначить сыну и невестке приличную пенсию. Да и само родительское благословение, на взгляд истинных католичек, — аксессуар обстановки новобрачных еще более важный, чем мебель, столовое серебро, сервизы, кастрюли, хотя и без них нельзя обойтись, тем более что сама матушка Шампьон располагала сбережениями весьма скромными.
II Родительское благословение
Итак, Дидро отправляется в Лангр. Он и сам уже склонен примириться с отцом. Им движет не одно намерение жениться, но и замысел серьезных работ, без поддержки осуществить их будет трудно.
Чтобы смягчить гнев метра Дидье, а тому есть за что на него сердиться, Дени запасается в книжной лавке подарком, который не может не понравиться набожному ножовщику. Сын везет отцу «Часослов» на французском языке: тот ведь не читает по-латыни, тот самый «Часослов», который упомянут в завещании.
Поначалу все идет хорошо. Нино пишет своей Нанете: «Мать и сестра встретили меня с большой любовью. Отец принял меня холодновато, но его суровое равнодушие длилось недолго, теперь я наслаждаюсь хорошим настроением его и всего дома».
Правда, это благополучие объясняется тем, что Дидро не открыл еще родителям своего намерения жениться. Он хотел раньше добиться от них пенсии, хотя бы в двадцать — двадцать пять пистолей.
Так как младший брат Дени за неделю до его приезда отправился в духовную семинарию, отец готов был предоставить старшему сыну полную свободу. В семье хватит и одного аббата! Дени может остаться в Лангре навсегда, с полным правом ничего не делать.
Рассказав все невесте, Дидро добавляет, что это не должно тревожить его милую Нанету. Он помнит, что ей обещал, и у него не будет ни минуты покоя, пока он не сдержит своего слова.