Я встревожился и стал спрашивать сидевшего рядом академика А. Б. Мигдала, что это значит, не утратил ли Сахаров интерес, не отстал ли от происходящих в физике процессов. Мигдал мог бы снисходительно отнестись к моим вопросам, однако индейское его лицо не тронула покровительственная улыбка: «Сахаров моментально схватывает суть, и объяснения ему мало что добавляют. Если он станет выступать в конце, Вы услышите абсолютно четкую формулировку, суммирующую рассматриваемые вопросы».

Однако выступать Андрей Дмитриевич не стал.

После семинара он пришел в отдел.

— Вот моя комната, — сказал он. — За этим столом сидел Игорь Евгеньевич Тамм.

На обитой черным дерматином двери комнатки красовалась табличка «А. Д. Сахаров», которую сотрудники отдела сохранили в неприкосновенности во все годы горьковской ссылки. Я снял Сахарова на фоне двери.

Потом предложил отвезти домой. Он отказался, сославшись на то, что есть академическая машина, которой он воспользуется. Все попытки его и Мигдала вызвать автомобиль оказались безуспешными. Не было для двух академиков свободной машины. С оговорками (мол, не причинят ли они мне беспокойства) Сахаров и Мигдал согласились воспользоваться моими услугами.

Мороз, правда, опасался — уж очень скверная была дорога, но мы доехали благополучно. От этого дня остались фотографии, магнитофонная запись и доверие Сахарова ко мне как к водителю. В те оставшиеся ему три года жизни он уже без опаски садился в мой обшарпанный «жигуль».

Карло Руббиа

Жизнь в служении науке

Находясь в Горьком, Андрей Сахаров продолжал заниматься физикой. Несмотря на тяжелые условия жизни и ограниченный контакт с коллегами, его ум постоянно был занят фундаментальными физическими проблемами. Мы, сотрудники ЦЕРНа (Европейский центр ядерных исследований, Женева), пытались помочь ему, насколько это было в наших силах. Оттиски статей отсылались ему сразу по выходе из печати, причем заказной почтой и с уведомлением о вручении. У нас сохранилось множество ответных открыток с подписью Сахарова и трогательными словами благодарности.

В этой короткой заметке я хочу отдать дань восхищения Сахарову как великому физику. Он внес огромный вклад в ту область, которой мы занимаемся. Даже если оставить в стороне роль Сахарова в создании водородной бомбы (главным образом именно за эти работы он был в возрасте 32 лет избран в Академию наук СССР), можно перечислить множество других его научных достижений. Несмотря на свою чрезвычайную вовлеченность в общественные дела, Сахаров оставался блестящим физиком-теоретиком.

Сахаров был у самых истоков исследования термоядерного синтеза. Совместно с Таммом он разработал «Токамак» — установку для магнитного удержания плазмы. (Первая публикация на эту тему восходит к 1956 г.)

Он внес значительный вклад в космологию в свете достижений современной теории поля. Ему принадлежат работы по развитию кварковой модели и вывод формулы для масс мезонов и барионов. Сахаров первым указал на нестабильность протона; эта идея позднее естественным образом возникла в теориях Великого Объединения, связывающих кварки и лептоны. В 1967 г. он показал, как определенные взаимодействия могут привести к избытку материи над антиматерией на ранней стадии развития Вселенной, когда бульшая часть первозданной материи аннигилирует с антиматерией еще до того, как Вселенная достигает возраста в одну секунду. Теоретические модели с тех пор были значительно усовершенствованы, но основное условие, впервые сформулированное Сахаровым и включающее нарушение CP-симметрии и состояние взрыва, сохраняется в самой сути всех современных подходов.

Его возвращение из ссылки было большой радостью для всех нас. Мы имели честь принимать его в ЦЕРНе в июле 1989 г. Хотя тогда Сахаров уделил много времени членам Орловского комитета, он немало говорил и о физике, интересовался работами на LEP[134], который заработал в то лето. Он казался усталым, но мог в течение длительного времени безо всяких записей говорить о сложных технических проблемах.

Мы, сотрудники ЦЕРНа, потеряли коллегу, который показал нам, что научный подход и стремление к истине не должны ограничиваться лишь миром естественных наук. Сахаров дорого заплатил за свои принципы, но память о нем живет глубоко во всех нас.

Абдус Салам

Он стал легендой при жизни

Я встречался с Андреем Сахаровым лишь три раза. Впервые это было в 1974 г. на конференции по физике в Москве, когда Сахаров рассказывал об индуцированной гравитации, одном из направлений, которое он в то время разрабатывал и которое мне очень нравилось.

Вторая встреча произошла в 1975 г. во время празднования 250-летия Академии наук. В тот раз у меня был долгий разговор с Сахаровым. Он изложил свою оценку действий Запада в отношении Советского Союза и просил меня довести его точку зрения до сведения остальных зарубежных делегатов. Эта встреча произошла в Кремле на приеме, на котором присутствовал Брежнев. Сахаров предложил выйти на улицу и дойти с ним до автобусной остановки.

Пока мы спускались, многие с нами здоровались, но никто не осмелился остановиться поговорить. Это меня поразило. Было совершенно ясно, что Сахоров — persona non grata. Многие физики, кажется, сочувственно относились к идеям Сахарова, но явно избегали встреч с ним на виду у всех.

Вечером то же дня я хотел передать Сахарову письмо и позвонил одному из физиков, чтобы узнать номер телефона. Он сказал, что потерял этот номер. Я понял его затруднения.

Когда Сахаров был в горьковской ссылке, я послал ему письмо, к которому приложил несколько своих статей. Конверт вернулся ко мне с пометкой «адресат неизвестен». Все это выглядело удручающе, но потом, когда к власти пришел Горбачев, произошло триумфальное возвращение Сахарова. Я увидел его снова, уже в последний раз, в феврале 1987 г., в дни работы Международного форума ученых, посвященного проблемам сокращения ядерных вооружений.

Я поговорил с Сахаровым после неофициального семинара по физике. Семинар состоялся в ФИАНе в кабинете А. Д. Линде. Всесторонние знания Сахарова поразили меня.

Таковы мои воспоминания о Сахарове — человеке и физике, достойном восхищения. Он стал легендой еще при жизни.

Б. И. Смагин

Встречи

Я стою у свежей могилы, заваленной цветами. С фотографии смотрит умное хорошее лицо русского интеллигента. Смотрит спокойно, даже умиротворенно, будто не претерпел этот человек столько всякого, что с избытком хватило бы на десятерых.

У могилы дочь и зять, подбирают цветы, подметают, словом, занимаются привычным для такого места делом.

Востряковское кладбище.

День рождения Андрея Дмитриевича Сахарова.

Пока тихо. Но уже появились телевизионщики. Будет съемка. По слухам, должен приехать Съезд Советов РСФСР.

Я стою у могилы. И вдруг осознаю, что мне посчастливилось быть знакомым с человеком, равных которому за всю мировую историю было лишь несколько — по пальцам можно пересчитать. И я был знаком с ним почти полвека, спал на соседней койке в общежитии, работал в одном «почтовом ящике»…

Я, конечно, давно понял, что представляет собой мой студенческий товарищ. Но оценить до конца эту великую трагическую фигуру, да простится мне это признание, помогла смерть, потрясшая миллионы людей.

Ледяное предчувствие беды охватило тогда многих, знавших, что смерть праведника — страшный сигнал для страны, которая не ценила праведника — а когда и кто их ценил? — а теперь, потеряв, плачет.

Был телефонный звонок, известивший о страшном событии, была бесконечная очередь на морозной Фрунзенской, Лужники с бесчисленными обнаженными головами. И проплывающий над ними гроб.

И последнее выступление, показанное по телевидению: сутулый старый человек, пытающийся втолковать плохо понимающей его толпе «народных представителей», что истина — одна, что человечество — едино.