Защита, на которой я был, прошла блестяще. Кроме традиционных похвал, как мне помнится, кто-то из выступавших сказал, что это не обычная защита, что сегодня можно отметить день рождения выдающегося отечественного таланта. К сожалению, не могу точно вспомнить фамилию пророка (И. Е. Тамм, М. А. Марков?).

Однако к концу 40-х гг. ситуация резко изменилась. Андрей Дмитриевич становится все более замкнутым, отказываясь обсуждать свои планы и работы. Да и вход в две небольшие комнаты, которые тогда занимал теоретический отдел ФИАНа, был практически ограничен. Вскоре Андрей Дмитриевич уехал из Москвы в мозговой центр, где решалась атомная проблема. В ФИАНе он появлялся лишь изредка.

Случилось так, что где-то в середине или во второй половине пятидесятых у нас состоялась длительная беседа, которая, на мой взгляд, имеет ключевой характер для понимания отношения Андрея Дмитриевича к созданию атомного оружия. На этот счет до сих пор в научном и не только научном мире много кривотолков. Я задал ему вопрос, почему он, талантливый физик, тратит лучшие годы на прикладные задачи. Этот вопрос имел для меня принципиальное значение. Дело в том, что в 1947 г. И. В. Курчатов пригласил меня заниматься атомными проблемами. Я отказался, так как в то время был всецело поглощен исследованиями космических лучей. Курчатов понял и не настаивал. Однако я тогда сказал Игорю Васильевичу не всю правду. У меня был и другой резон. Я полагал, что создание атомного оружия лишь усилит сталинский режим, который, как я уже тогда понимал, и без того был трагедией для нашей страны. Разумеется, об этом никому, и даже Андрею Дмитриевичу, я не мог обмолвиться, поэтому мой вопрос Сахарову был в несколько уклончивой форме. Андрей Дмитриевич ответил весьма подробно, и я попробую передать основной ход его мыслей.

В конце 40-х гг. в печати появились сведения о разработке в США водородной бомбы. Андрей Дмитриевич считал тогда этот проект вполне реальным и полагал, что наличие этого оружия в США при отсутствии его в Советском Союзе приведет к опасному нарушению равновесия сил в мире, которое и без того было слишком зыбко после второй мировой войны. Только равновесие сил могло удержать стороны от взаимоуничтожения и таким образом привести к мысли о нецелесообразности большой войны. Именно это, по мысли Сахарова, в будущем могло бы стимулировать постепенное сближение обеих политических систем. Я не способен был заглядывать так далеко вперед. Сталинская система казалась мне тогда совершенно непреодолимой на многие-многие годы вперед. Но вскоре наступила хрущевская оттепель, и я впервые осознал пророческий дар Андрея Дмитриевича.

Андрей Дмитриевич практически не появлялся в ФИАНе до начала 60-х гг., и затем предстал перед нами в ореоле своей славы, и в скромной должности старшего научного сотрудника.

В основном темой его исследований была космология и теория гравитации. Мне известна лишь одна его работа, относящаяся к теории элементарных частиц. В этот период вырисовываются новые грани таланта Андрея Дмитриевича Сахарова. Если ранее, в основном, он решал уже сформулированные задачи, то в этот период А. Д. Сахаров сам ставит и решает фундаментальные проблемы.

Отмечу лишь две работы. В первой анализируется возможная связь между гравитацией и вакуумом. Хотя конкретно эта работа и не получила широкого развития, однако теория вакуума как первоосновы происхождения Вселенной является основой современной физики.

Наибольший резонанс имела работа Андрея Дмитриевича, опубликованная в 1967 г. В ней интерпретируется общеизвестный факт: мир состоит из протонов при отсутствии антипротонов (так называемая барионная асимметрия Вселенной). В основе интерпретации лежала в высшей степени нетривиальная гипотеза — нестабильность протона. К этой гипотезе поначалу отнеслись весьма скептически. Однако примерно через 10 лет после появления статьи Сахарова она явилась основой для развития единой теории поля (Большое Объединение). Сейчас (хотя на опыте и не был обнаружен распад протона) мне неизвестны серьезные теоретики, которые создавали бы теорию Большого Объединения, не включающую гипотезу Сахарова. В работе 1967 года снова проявился пророческий дар Андрея Дмитриевича, но уже в профессиональной сфере. О широком кругозоре и проницательности Андрея Дмитриевича свидетельствует следующий факт. В 1965 г. ленинградский физик Э. Глинер выдвинул гипотезу о важной роли деСиттеровской стадии на начальной стадии расширения Вселенной. Большинство ведущих специалистов (в том числе и Я. Б. Зельдович) отвергли ее. Среди немногих, оказавших Глинеру поддержку, был Андрей Дмитриевич, который, в частности, представил в 1970 г. работу Глинера в ДАН СССР.

Сейчас гипотеза о значительной роли де-Ситтеровской стадии в эволюции Вселенной является общепринятой.

К 60-м гг. можно отнести начало правозащитной деятельности Андрея Дмитриевича. Поскольку защита Сахаровым прав человека теперь широко известна, я коснусь лишь немногих ее аспектов.

В Андрее Дмитриевиче необыкновенно сочетались два, как правило, несовмещающихся у многих свойства — любовь к человечеству и внимание к каждому отдельному человеку. Я довольно часто презентовал Андрею Дмитриевичу свои работы и книги, желая получить его апробацию. При этом неизбежно повторялась одна и та же сцена. Я брался за ручку, чтобы сделать дарственную надпись, а Андрей Дмитриевич пытался помешать мне. В этих несколько комических для постороннего наблюдателя эпизодах был заключен, как мне кажется, глубокий смысл. Андрей Дмитриевич понимал, что все его имущество находится под «недремлющим оком» и опасался за мою судьбу, не прикрытую тремя золотыми звездами и академическим званием. Да и всякое общение с Андреем Дмитриевичем в те времена было опасным. Мне говорили о научных сотрудниках, увольняемых с работы лишь за одно цитирование статей Андрея Дмитриевича.

Об отношении властей к Сахарову в 70-х гг. свидетельствует следующий эпизод. Я однажды столкнулся с ним у проходной ФИАНа. Я прошел, а Андрей Дмитриевич не появляется. Примерно через 5 минут мы встретились по другую сторону проходной. «Что с вами, Андрей Дмитриевич?» — спросил я. «Понимаете, — ответил он, — я возвращаюсь домой из ФИАНа и у меня отбирают пропуск. Теперь хожу по списку». Поразительна мелочность, с которой власти третировали Андрея Дмитриевича.

Так шло время, пока наша история не разразилась вступлением войск в Афганистан. А. Д. Сахаров отреагировал сразу, он осудил в интервью зарубежным журналистам эту акцию, пророчески предрекая ее позорный конец. За это он был выслан в Горький и лишен всех наград и званий (кроме академического). В Горьком почти в полной изоляциии он завершил несколько интересных статей по космологии, которые были опубликованы в ЖЭТФе.

Я встретился с Андреем Дмитриевичем в ФИАНе вскоре после его триумфального возвращения. Все участники семинара стоя устроили овацию академику Сахарову.

Во время нашей последней беседы я спросил Андрея Дмитриевича относительно его научных занятий. «Какая наука, — ответил он, — в Горьком я имел время. Сейчас у меня и минуты свободной нет. Вот сами посудите. Получил недавно письмо от двух старушек, объявивших голодовку в знак протеста против уничтожения церкви в их селе. Нужно им помочь, но я не знаю, как это сделать».

Признаюсь, я испытал некоторую неловкость. Сейчас, подумалось мне, когда решается судьба России, не время думать о двух старушках, которые могли бы и подождать с церковью. К счастью, я не высказал эту дикую мысль вслух. Однако я и не сделал того, что требовали обстоятельства — не предложил Андрею Дмитриевичу поехать и попытаться уладить этот конфликт на месте.

Простите меня и прощайте, Андрей Дмитриевич!

И. И. Ройзен

Четыре встречи

Впервые я увидел Андрея Дмитриевича в апреле 1963 г. на Ваганьковском кладбище. Там, в кладбищенской церкви отпевали его мать; я же пришел на похороны жены моего друга. Но познакомились мы несколько позже, правда, все же довольно давно, около четверти века тому назад. Собственно говоря, просто кто-то из старших представил меня А. Д. Сахарову во время одного из его приездов, тогда еще нерегулярных, на наш вторничный семинар. Тогда он был для меня только знаменитостью, к тому же окруженной ореолом таинственности, и я никак не мог предположить, что мне предстоят встречи с ним в более непринужденной, так сказать, неслужебной обстановке. Но жизнь распорядилась иначе, хотя эти встречи были случайны и фрагментарны, и никогда я не был знаком с А. Д. Сахаровым близко. Сейчас я горько сожалею, что не вел записи, многое стерлось из памяти, особенно то, что происходило в догорьковскую пору.