— Потомственный…

— То бишь, потомственный. Стало быть, по правде-то, какого же я происхождения?

— Это все ни к черту не годится, — сказал сосед, наклонившись над столом и нахмурившись. — А тут вот у вас как будто написано на одном листе: сын дворничихи и штукатура.

— Нет, это я так… начерно комбинировал…

— Несколько странная комбинация получилась, — сказал сосед, — почему именно дворничихи и штукатура? Напрашиваются не совсем красивые соображения.

— Да, это верно.

— Ну, пропустите это, а то только хуже голову забивать, — сказала жена.

— Ладно, делать нечего, пропустим. А вот тут того, еще лучше: следующий пункт спрашивает, чем я, видите ли, занимался до Октябрьской революции и чем содействовал ей. Извольте-ка придумать.

— Участвовал в процессиях, — сказал младший сын.

— Э, ерунда, в процессиях всякий осел может участвовать.

— Писал брошюры, — сказал старший.

— А где они?.. Черт ее знает, сначала, знаете ли, смешно было, а теперь не до смеха: завтра последний день подавать, а тут еще ничего нет. Придется и этот пункт пока пропустить. Теперь: имеете ли вы заработок? Ежели написать, что имею, надо написать, сколько получаю. Значит, ахнут налог. Если написать, что вовсе не имею заработка, то является вопрос, откуда берутся средства. Значит, есть капитал, который я скрыл. Вот чертова кабалистика. Итальянская бухгалтерия какая-то.

— Вот что, вы запомните раз навсегда правило: нужно как можно меньше отвечать на вопросы и больше прочеркивать. Держитесь пассивно, но не активно.

— Прекрасно. Но ведь вам предлагают отвечать на вопросы. Вот не угодно ли: какого я происхождения? Это что, активно или пассивно?.. А, Миша пришел, официальное лицо. Помоги, брат, замучили вы нас своими анкетами…

— Что у вас тут? — спросил, входя, полный человек в блузе, подпоясанный узеньким ремешком.

— Да вот очередное удовольствие, ребусы решаем.

Пришедший облокотился тоже на стол, подвинул к себе листы и наморщил лоб. Все смотрели на него с надеждой и ожиданием.

— Что же это у тебя все разное тут? — спросил он, с недоумением взглянув на хозяина.

Тот, покраснев и растерянно улыбнувшись, сказал:

— Да это мы тут так… комбинировали, чтобы посмотреть что получается?

— Хороша комбинация: на одном листе — почетный гражданин, на другом — из духовных… Да ты на самом деле-то кто?

— Как — кто?

— Ну, происхождения какого?

— Гм… дед мой благочинный, отец землевладелец (очень мелкий), сам я…

— Ну, и пиши, что из духовных. Вот и разговор весь.

— А вдруг…

— Что «а вдруг»?

— Ну, хорошо, я только сначала начерно.

— Вот тебе и все дело в пять минут накатали; ну, я спешу.

Когда полный человек ушел, хозяин утер вспотевший лоб и молча посмотрел на соседа.

— Как он на меня посмотрел, я и забыл, что он мне шурин. О господи, всех боишься. Спасибо, я догадался сказать, что начерно напишу. Вишь, накатал.

И он, оглянувшись на дверь, разорвал лист и отнес клочки в печку. Потом, потянувшись, сказал:

— Нет, больше не могу, лучше завтра утром на свежую голову.

Выходившая куда-то жена подошла к столу и заглянула в анкету. Перед ней лежал чистый лист.

— Ничего не удалось написать?

— Только возраст.

Когда жена ночью проснулась, она увидела, что муж в одном белье и носках сидел за столом и, держась рукой за голову, бормотал:

— Ну, хорошо, ежели допустим, что свободной профессии, то какой?.. Если я писал брошюры, и они сгорели… Ну, возьмем сначала:

— Отец мой — землевладелец, дед — почетный дворянин, сам я — благочинный. О боже мой, сейчас на стену полезу!..

Спекулянты

На вокзале была давка и суета. Около кассы строилась очередь. И так как она на прямой линии в вокзале не умещалась, то закручивалась спиралью и шла вавилонами по всему залу.

В зале стоял крик и плач младенцев, которые были на руках почти у каждой женщины и держались почему-то особенно неспокойно.

А снаружи, около стены вокзала, на платформе стоял целый ряд баб с детьми на руках. Бабы в вокзал не спешили, вещей у них не было, товару тоже никакого не было. Но около них толокся народ, как около торговок, что на вокзалах продают яйца, колбасу и хлеб.

— Вы что тут выстроились? — крикнул милиционер. — Билеты, что ли, получать — так идите в вокзал, а то сейчас разгоню к чертовой матери.

Бабы нерешительно, целой толпой, пошли на вокзал.

Плача в зале стало еще больше.

— Да что они, окаянные, прорвало, что ли, их! — сказал штукатур с мешком картошки, которому пришлось встать в конце очереди, у самой двери.

У одной молодой бабы было даже два младенца. Одного она держала на руках, другого положила в одеяльце на пол у стены.

— Вишь, накатали сколько, обрадовались… в одни руки не захватишь. Что встала-то над самым ухом?

— А куда же я денусь? Да замолчи, пропасти на тебя нету! — крикнула баба на своего младенца.

— Прямо как прорвало народ, откуда только берутся. Вот взъездились-то, мои матушки.

— И все с ребятами, все с ребятами. Еще, пожалуй, билетов на всех не хватит.

— Очень просто. Глядишь, половина до завтрашнего дня останется. Вот какие с младенцами-то, те все уедут, — без очереди дают.

— Ах, матушки, если бы знала, своего бы малого прихватила, — сказала баба в полушубке.

— Попроси, матушка, вон у тех, что у стены стоят.

— А дадут?..

— Отчего ж не дать? За тем и вышли.

— За деньги, брат, нынче все дадут, — проговорил старичок в серых валенках.

Баба подошла к стоявшим у дверей и, вернувшись, сказала:

— Четыре тысячи просят…

— Креста на них нет, вчера только по три ходили, — сказала старушка.

— Кошку в полушубок заверни и получай без очереди, за младенца сойдет.

— Не очень-то, брат, завернешь, щупают теперь.

— Я тебя только что видел, никакого малого у тебя не было, — кричал около кассы милиционер на бабу, — откуда ж он взялся?

— Откуда… откуда берутся-то? — огрызнулась баба.

— Ну, кто с ребенком, проходи наперед.

— Вон их какая орава поперла. Вот тут и получи билет. И откуда это, скажи на милость? После войны, что ли, их расхватило так? Прямо кучи ребят. Там карга какая-то старая стоит, — тоже с младенцем. Тьфу! кто ж это польстился, ведь это ошалеть надо.

— Теперь не разбираются.

— Вот опять загнали к самой двери, — сказал, плюнув, малый с мешком.

— Возьми, батюшка, ребеночка, тогда тебя без очереди пустят, — сказала баба, владелица двух младенцев.

— Черт-те что… придется брать. Что просишь?

— Цена везде одинаковая, родимый: четыре. А в базар по пяти будем брать.

— Что ж это вы дороговизну-то какую развели? — сказал штукатур, поставив свой мешок и отсчитывая деньги.

— А что ж сделаешь-то…

Штукатур отдал деньги и взял ребенка на руки.

— Головку-то ему повыше держи.

И баба взяла запасного младенца с пола.

— Ай у тебя двойня? — спросила соседка.

— Нет, это невестки. Она захворала, так уж я беру. Две тысячи ей, две мне.

— Исполу работают… — сказал старичок, подмигнув.

— Почем ребята? — шепотом спрашивали в толпе.

— По четыре ходят.

— Обрадовались!.. Все соки готовы выжать, спекулянты проклятые. Ведь вчера только по три были.

— По три… а хлеб-то почем?..

— Прямо взбесились, приступу нет. Неделю назад мы со снохой ехали, за пару пять тысяч платили, а ведь это что ж, мои матушки…

— Да, ребята в цену вошли, — сказал старичок, покачав головой, — теперь ежели жена у кого хорошо работает, только греби деньгу.

— Страсть… в десять минут всех расхватали.

— Это еще день не базарный, народу едет меньше, а то беда.

— А вон какая-то кривая с трехгодовалым приперла. Куда ж такого лешего взять?

— Возьмешь, коли спешить нужно.

— Это хоть правда.

— Опять чертова гибель народу набралась, — говорил в недоумении милиционер, — вне очереди больше, чем в очереди. Куда опять кольцом-то закрутились. Черти безголовые! Раскручивай! Эй, ты, господин хороший, что не к своему месту суешься! — крикнул он на штукатура, — ступай взад, тут бабы стоят.