— Бек пришел! Бек пришел!

Нас останавливали, шепча: «Не Бек, а Петр Николаевич».

Мы кидались к Беку, обнимали его, просили лапу, и эта тяжелая твердая лапа, протянутая столько раз, сколько мы хотели, казалась мне самой славной из всех дружеских рук.

Сколько великолепных выражений принимала морда Бека, когда мы разговаривали с ним, трогали за уши, чего он очень не любил, но всегда терпел от нас.

Стоило Беку показать кость, как он нервно переминался с лапы на лапу, ерзал на хвосте, зевал и повизгивал при этом — не смел взять у нас, пока ненавистный Петр Николаевич не отвлекался от разговора с кем-то из наших и не кидал небрежное:

— Можно, Бек!

Тогда тот брал кость, отходил в сторону, укладывался на пороге и медленно, будто нехотя, грыз ее.

Бек был пес безмолвный, только иногда стук хвоста выдавал его присутствие: он стучал хвостом о паркет лежа и даже посапывая во сне, он стучал хвостом, когда с ним разговаривали и он глядел на собеседника своими умными глазами, наклонял голову, будто любовался словами того, кто говорил, и отвечал стуком хвоста об пол.

Может быть, он отвечал азбукой Морзе, и просто никто не догадывался расшифровать ее, потому что если произносилось слово «сидеть» — Бек садился, если говорилось «лежать» — тоже, а если произносилось слово «гулять» — заветное слово, то Бек вскакивал сразу и шел к дверям. Он знал и фразы:

— Где твоя игрушка? — Бек уходил и приносил искусанный арабский мячик.

Он знал и такие сложные фразы, как:

— Это все свои, гости, пришли ко мне, друзья, — Бек выражал благожелательство — давал лапу, подходил к ногам и усаживался рядом с этими гостями.

Бек жил в нашем доме, на три этажа ниже, и, когда к нам через балкон полезли воры, он, спавший у окна, вскочил, зарычал, стащил у хозяина подушку и всячески призывал к помощи его, сонного, сердитого, запустившего в Бека туфлей, так и не проснувшегося окончательно. И только после, когда уже мы рассказывали, что воры тащили с балкона аквариум, пустые бидоны, которые мы возили на дачу, и еще какие-то гамаки и шезлонги, а Бек слышал это, только тогда хозяин вспомнил, что у Бека шерсть стояла дыбом, пасть была оскалена и он, хоть и никогда этого не делал попусту, отрывисто лаял — являл всем своим видом опасность, опасность и готовность ринуться в бой.

Как, должно быть, Бек сердился на то, что не может гаркнуть во все горло:

— Проснись, дурак, там воры! Пошли спасать людей от воров!

Бек не мог сказать, а тот не понял, в чем дело.

Да и вообще, когда дома говорили, что Петр Николаевич — человек очень тонкий, человек образованный и умный, прекрасный дрессировщик и спаситель собак, мы думали про себя: «Как же, как же, дрессировщик! Как же, как же, спаситель! Он даже не знает толком, где клуб собаководов!»

На самом-то деле он никогда не тренировал Бека, только водил его гулять. Он, правда, состоял в клубе собаководов. Даже у нас была поговорка, своя домашняя острота, понятная только нам: «Собаководы — это не мы». Однажды он попросил нас с Таней сходить в клуб, но мы забыли адрес и потеряли деньги на трамвай или истратили эти деньги — уж не помню, только помню, что мы, давясь смехом и смущаясь, заходили в разные учреждения и спрашивали, где клуб собаководов. И слышали один и тот же ответ: «Собаководы? Это не мы». Иногда нам отвечали что-то другое: «Какие собаководы?» — или что-нибудь в этом роде, и мы шли дальше. Потом мы всё думали, каким способом вернуться домой, если нет денег, и бродили по парку, смешливые и счастливые, глядя на прохожих: «И они не собаководы… И они не собаководы». И вдруг нам пришло в голову найти деньги на трамвай — тут вот в парке, на дорожке. И, можете себе представить, что мы нашли эти деньги, целых двадцать копеек! Мы сели в трамвай и говорили друг другу: «Захотели найти деньги и нашли! Хотя и не нашли клуб собаководов, но нашли деньги на трамвай!» Разумеется, Надя дома всласть смеялась над ними, и над всеми собаководами, и над хозяином Бека, она же и пустила эту остроту в ход. Она прозвала нас собаководами, а хозяина Бека главным собаководом.

Помню такой случай.

У нас на даче жил великолепный пес-водолаз. Он вызывал у нас такое восхищение и страх своим черным и огромным видом, что мы его прозвали Баскервильской собакой и боялись смертельно. Однажды хозяин Бека Петр Николаевич приехал к нам в гости. Когда он приехал, мы первым делом рассказали ему об этом роскошном и страшном псе, которого можно было увидеть только сквозь решетку забора, и то изредка. Гуляя по лесу, мы вышли к дворам дач и вдруг носом к носу столкнулись со своей Баскервильской собакой, которая мирно стояла возле поленницы дров и вынюхивала что-то в этих поленьях. Мы все остановились — и Петр Николаевич тоже. Помню, что он говорил, не разжимая губ: «Осторожней, он нас еще не видит… лучше не шевелитесь, тогда он не нападет». Эту классическую фразу сказал Петр Николаевич, и тут меня укусил комар, я невольно ударила себя по лбу, и от этого взмаха руки и щелчка пес метнулся в сторону и стал удирать что было сил. Он мчался так испуганно, что мы стали смеяться: такой громадный пес — с теленка — мчался от нас со всех ног.

После Надя рассказывала всем эту историю так: «Они напугали собаку до смерти».

Нам всегда хотелось сказать, что Бек дрессирует своего хозяина, делает ему репутацию умного, тонкого человека, потому что все-таки Бек был бог, настоящий собачий бог, который сошел на землю специально для того, чтобы все поклонялись и служили ему. Люди на улице сразу обращали на него внимание, восхищались им, нам с Таней казалось, что и мы рядом с ним становились лучше.

Бек спокойно принимал все восторги, никогда не кидался ни к кому на шею с ответными ласками, никогда не огрызался, если его хотели погладить, никогда не отвлекался в сторону, не гонялся за чужими собаками, не вступал в мелкие драки.

Казалось, Бек никогда не был щенком, визгливым и шалопаем, у которого уши висят тряпками, а зубы грызут все, что попадет, — от кости до серебряной ложки, которую в свое время изгрыз и чуть не проглотил наш щенок Звонок, с которым всегда происходило что-то необыкновенное. Прежде всего, каждый раз, когда кто-то чужой приходил, а щенок лаял, гостя утешали:

— Там Звонок!

— Звонок? — говорил гость.

— Да, Звонок.

Гость не слышал большой буквы в слове Звонок и думал, что это действительно звонок.

— Надо же открыть, — говорил гость.

— Нет, — беспечно отвечали мы, — не надо, это Звонок, а не звонок.

Щенок Звонок вечно терялся, попадал всегда в какие-то дикие положения, из которых его надо было спасать. Например, он, маленький, однажды сбил с ног нашу бабушку на лестнице, и та катилась вниз несколько ступеней. Слава богу, не сломала себе ничего, только ушиблась и лежала на лестнице, а щенок удрал, залетел в магазин, там погнался за кошкой, которая, обезумев, влетела в витрину и устроила такой переполох в магазине, что щенка взяли за шкирку и долго вопрошали всех, чей он, — никто не отвечал, тогда его выбросили из магазина, и только вечером он пришел домой и долго скулил под дверью.

В другой раз он, маленький, вцепился в таксу — довольно увесистую и взрослую таксу, — они свились в плотный клубок и так катались по улице под общий восторг мальчишек и ужас хозяев.

Ничего подобного не бывало с Беком.

Он был невозмутим и спокоен. Он вообще очень редко лаял. Он никогда не срывался с поводка и только иногда, когда дрались чужие собаки, весь напрягался и поглядывал на хозяев, говоря: «Такое хулиганство на улице, я бы их усмирил… Не пускаете?.. Что делать! Пусть будет по-вашему, я не драчлив…»

Дело было еще в том, что Бек служил — он уставал на работе, ему было не до мелких собачьих драк, его ждали дела государственной важности: он охранял банк. Ловкие воры, медвежатники и взломщики, боялись Бека, они хотели перехитрить его, но это им никогда не удавалось. Бек никогда не спал на посту, он был всегда настороже, он был бдителен и чуток, матерые преступники охотились на Бека, они хотели бы отравить его или по крайней мере пристрелить из-за угла. Но ничего не происходило с Беком, потому мы и решили, что Бек — это бог, обыкновенный собачий бог. Он был явно умнее своего хозяина, который присваивал себе славу Бека, славу дрессировщика, в то время как Бек — мы знали — сам мог дрессировать человека, а не человек его.