— Чем же вам не нравятся наши вечера? — смеясь, спросила она, не делая даже попытки освободить свои руки.

— Безумством, — ответил де Пейн, не в силах оторвать от нее взор. — Еще немного, и я готов позабыть обо всем на свете и остаться в Константинополе навсегда.

— Ну что же, оставайтесь, — лукаво сказала Анна. И добавила: — Впрочем, я все равно вас больше никуда не отпущу.

— Остались на доске лишь белые фигуры? — напомнил ей Гуго де Пейн. — Ваши?

— Мы можем сыграть новую партию.

— Я не хочу с вами играть ни в какие игры. Я слишком люблю вас, — промолвил де Пейн. Он ждал, что последует за этими словами, но принцесса молчала. Она отошла к столу и прикоснулась к грозди синего винограда. Словно тень, выдающая внутреннее борение, скользнула по ее лицу. Она задумчиво посмотрела на де Пейна.

— Помогла ли вам моя мазь? — спросила она вдруг, как будто именно это волновало ее сейчас больше всего. — Что с нашими ранами?

— Ну к чему это? — произнес де Пейн. — Впрочем, благодарю. Вы прекрасно разбираетесь в лекарственных травах. Но я надеялся услышать от вас другое.

— Еще услышите, — пообещала принцесса, присаживаясь к столу. — Прошу вас. Клянусь, вы никогда не пробовали эти фрукты. Не хотите ли глоток вина из лепестков роз? Их собирают специально для меня в Болгарии.

— Конечно, вы само совершенство, но вы несносны, — усмехнулся Гуго, усаживаясь напротив нее.

— Еще никто не говорил мне столь странный комплимент, — Анна протянула рыцарю хрустальный кувшинчик, в котором, казалось, играли солнечные лучи.

— Конечно. Наверное, Рене Алансон, которого я недавно встретил около Золотого Рога говорит вам другое. Он показался несколько болезненным, словно только что проглотил болотную лягушку. Не знаете, что с ним такое?

— Просто он вас ненавидит, — улыбнулась Анна. — Опасайтесь его. Он очень коварен.

— Не коварнее тех, кого мы любим, — произнес де Пейн. — А ваше вино действительно чудесно.

Нечто странное было в этой беседе и в том состоянии, которое чувствовали оба: словно некая граница, пролегающая посередине стола отделяла их друг от дуга. Преграда эта была столь зыбка, что хватило бы малейшего дуновения, чтобы разрушить ее и шагнуть навстречу, но никто не решался этого сделать первым. А слова лишь мешали им, потому что уводили все дальше и дальше, и вот последовал один поворот, другой, третий, и расстояние между ними все увеличивалось, и вдали уже лишь мелькали любимые очертания, взгляд де Пейна исполнился печали, будто он провожал невидимый корабль, уносящийся на бурных волнах и скрывающийся за горизонтом. И тот, кто оставался на берегу, знал, что корабль с драгоценнейшим его сердцу грузом больше никогда не вернется.

— Что с вами? — встревожено спросила Анна, всматриваясь в его лицо. Он грустно улыбнулся ей.

— Вкус вашего вина напомнил мне о тех розах, которые радовались утренней росе и солнцу, пока не появились ваши сборщики лепестков. Скажите, как вы узнали, что я в Константинополе и зачем позвали меня?

Этот вопрос был, как брызги холодной воды; он словно в мгновение вновь приблизил их друг к другу.

— Ваш вопрос, в своей второй части, просто глуп и я не стану на него отвечать, — промолвила принцесса. — Мне бы даже следовало на него обидеться. Возможно, я так и сделаю, — она задумалась, как бы желая выполнить свою угрозу. Но затем продолжила: — А услышала я, что вы в городе от одного человека, имя которого вам вовсе не обязательно знать.

— Догадываюсь, что не Алансон, — произнес де Пейн, невольно любуясь ее нарочитой сердитостью. — Этот человек — ваш отец.

— Допустим.

— Мне известно, что император Алексей посвящает вас во многие из своих дел.

— Я пишу жизнеописание своего отца, — скромно заметила принцесса. — Вам кажется это странным?

— Мне кажется это вполне естественным, учитывая ваши литературные способности.

— Не насмехайтесь, — сказала Анна. — Я была лучшей ученицей профессора Пселла. Он говорил, что мой стиль соперничает с Фукидидом и Полибием. Я как-нибудь почитаю вам отрывки из своей «Алексиады».

— Только не сейчас! — умоляюще сложил руки де Пейн. — Лучше я буду молча смотреть на вас. Кроме того, Фукидид действует на меня, как хорошее снотворное.

Принцесса погрозила ему пальчиком и засмеялась. Потом, словно вспомнив о чем-то, она посерьезнела и произнесла:

— О вашем скором приезде мне напомнило еще одно. Однажды я гуляла поздно вечером в саду. Был такой же прекрасный, теплый, ласковый вечер, как и сейчас. На небе сияли изумительные звезды. И вдруг — в мгновение все эти звезды будто сошли с ума, началась какая-то страшная война звезд, где они поглощали друг друга, сливались в какие-то светящиеся огненные шары. Это было… ужасно.

— Я видел все это на Эгнатиевой дороге, когда направлялся сюда, — промолвил Гуго де Пейн, коснувшись ее дрожавшей ладони. — Успокойтесь, Анна.

— И мне почудилось, — продолжила принцесса, благодарно взглянув на рыцаря, — что вы где-то рядом, вернее, не здесь, а там, на небе, и принимаете участие в этой страшной схватке. Но где, на чьей стороне? С кем боретесь, кого низвергаете? Я не могла понять, но я знала одно: что очень скоро увижу вас снова.

— И вы не ошиблись.

— Но позвольте теперь и мне задать вам один вопрос: что привело вас в Константинополь? Только не лгите, что вы приехали ради меня.

— Но вы хотя бы поверите, что с нашей последней встречи я постоянно думаю о вас?

— Это не ответ.

И вновь непонятная сила начала отдалять их друг от друга, вставать между ними преградой. Это было невыносимо; казалось, коварный вечер в Византии действительно способен привести к безумию.

— Вы все же пришли с кинжалом, — грустно улыбнулась Анна, взглянув на его стилет за поясом. — Кого вы опасаетесь, меня?

— Я люблю вас, — промолвил Гуго де Пейн. Он искал ответа в ее прекрасных вишневых глазах, и этот ответ был, светился в них, но сама Анна молчала.

— А вы? — спросил рыцарь. И когда он не услышал ни слова, то поднялся и негромко произнес: — Прощайте…

Потом он повернулся и пошел к двери. В эти минуты время остановилось для них обоих. Уже на пороге, когда оставались последние мгновения, за спиной де Пейна раздалось — сначала тихо, почти не слышно, а затем все громче:

— Да. Да. Да… Да. Да, — и наконец, расколовшим мир взрывом: — Да. Да!

И они бросились навстречу друг другу.

Глава X. РЫЦАРЬ И ВАСИЛЕВС

Император Алексей Комнин принял Гуго де Пейна в тронном зале Влахернского дворца на следующий день. Этот зал именовался Золотой палатой или Магнаврой и блистал великолепием и красотой. Перед троном императора стояло медное, позолоченное дерево на ветвях которого сидели разные птицы, сделанные из бронзы и серебра. Каждая птица издавала свою особенную мелодию, а сиденье императора было устроено столь искусно, что сначала оно казалось низким почти на уровне мраморного пола, затем, при приближении несколько более высоким и, наконец, висящим в воздухе: этот поражающий посетителей эффект, создавала хитроумная машина, созданная греческими механиками. Колоссальный трон окружали, в виде стражи, позолоченные львы, бешено бьющие своими хвостами о землю, раскрывавшие пасть и издающие громкий рев. Огромные, вращающиеся по своей оси венецианские зеркала дополняли сказочность Золотой палаты. Впрочем, подобными волшебными проделками Алексей Комнин угощал не всех своих гостей, а лишь тех, кого хотел удивить византийской мощью. Над императором, на золотой цепи, висела украшенная драгоценными камнями корона с небывалой по величине жемчужиной, свет от которой мог прорезать ночной мрак. Сам Алексей был облачен в шелковую алую тунику, расшитую золотыми нитями, и парчовый шарф-лорум, перекинутый через плечо на спину: один его конец опускался спереди на уровне груди, а второй располагался на левой руке; голову императора венчала восточная тиара. И лорум, и тиара, и пурпуровые башмаки были высшим знаком императорского достоинства.