Наконец миновала и армия воинов духовной брани, за которыми уже нестройной толпой потянулись земледельцы и городской люд, ремесленники, торговцы, женщины. Где-то среди них мне и нужно было найти себе новое место. Я напряг мускулы, готовый юркнуть в эту толпу, как мышь. Вдруг увидел я среди них дюжину дев, ступавших с понуро опущенными головами, и не поверил своим глазам, явно различив в их числе тех самых веселых нимф, что услаждали наши земные чувства в горной цитадели наместника Халдии. Впрочем, не было времени объяснять себе их появление: в конце концов наместник мог отправить их на быстрых конях в столицу еще раньше нас, ведь им не нужно было прятаться и сновать по подземным лабиринтам.

Отгоняя от себя всякое недоумение, я заметил короткую вереницу слепцов и решил, что личина слепого подойдет мне лучше всех всего. Через несколько мгновений я уже ступал по открытой для всех любопытных взоров дороге, положив руку на плечо одному из несчастных и закинув голову к небесам, на которых более не имел права видеть ни одного небесного бриллианта.

Посреди ночи врата Трапезунда покорно открылись перед повелителем и его верноподданными, а когда чинно и неторопливо затворились за нашими спинами, я подумал со злорадством, что, пожалуй, слишком много слепцов осталось коротать ночь, размахивая бесполезными факелами в глубинах хаоса.

Теперь необходимо было найти себе новую норку. Я с бессовестной наглостью озирался по сторонам, но пока видел вокруг только глухие стены.

Внезапно одна из женских фигур отделилась от процессии и, пройдя в сторону несколько шагов, с подозрительной быстротой шмыгнула в какой-то темный угол или проход. Я хотел было последовать за ней, но все же побоялся попасть впросак, не зная здешних нравов.

Между тем, головная часть процессии уже вышла на широкую площадь перед величественным храмом, так ярко озаренным со всех сторон факелами и свечами, что даже плоские купола сияли, подобно показавшемуся из-за края земли солнцу.

Я с нетерпением ожидал, пока подтянется на то просторное место и хвост шествия: там уж, на площади, я несомненно отыскал бы себе подходящее для ночлега место или провел бы ночь среди народа, праздновавшего неведомое мне небесное торжество.

Не успел я так подумать и даже порадоваться второму способу времяпрепровождения, как впереди, у самых врат храма, вдруг раздались крики, началась какая-то сумятица, и копья стражников закачались, как тростники на сильном и порывистом ветру. Вся процессия разом смешалась, теряя гармонию чинов и сословий.

Воспользовавшись неразберихой, я стал пробираться вперед и вдруг увидел картину, заставившую меня превратиться в соляной столб, вроде дочери Лота, которая вопреки предупреждению свыше оглянулась на гибнущие от гнева Божьего города, Содом и Гоморру. Четверо великанов-стражников волокли куда-то хрупкую девушку, ту самую, что юркнула из процессии в темный переулок. Покрывало упало с ее головы, и я узнал в девушке Акису по прозвищу Черная Молния! Увы, то была моя Акиса!

— Что же это такое? — невольно пробормотал я.

— Убийца! — раздался за моей спиной чей-то голос. — Ее подослали убить нашего славного василевса. Это жало направлено из Константинополя или из Рума. Но, хвала Провидению, все обошлось.

«Акиса! — отчаянно воззвал я в мыслях. — Зачем тебе еще этот василевс?! Умоляю, скажи!»

Но я уже не имел времени для раздумий, так же — как и места для спокойного ночлега. Взглядом ночного хищника я выбрал себе подходящую жертву среди монахов и, подскочив к ней, горячо зашептал, срывая со своего пояса кошелек:

— Святой человек! Спаси грешного! Мне нужна прямо здесь твоя ряса. Вот тебе пятьдесят золотых, на которые ты сможет прокормить сотню нищих, а если откажешься, то сделаешь меня еще грешнее. — И я показал ему малый Зуб Кобры.

Приняв новую личину, я проскользнул дальше и, достигнув едва ли не седьмого неба, остановил свой выбор на том придворном «ангеле», что показался мне важнее и величественнее остальных. Еще одного мгновения хватило мне, чтобы приникнуть к его золотым ризам и благоухавшему сирийскими ароматами телу, а затем немедля уколоть его в бок воплощением тайного убийства, скрытом в просторном монашеском рукаве.

— Стой тихо! — шепнул я. — Иначе умрешь. Я — ассасин, и моя жизнь теперь не дороже твоей. Говори тихо: кто ты?

— Севастократор, — дрожащим шепотом ответил придворный.

— Так это ты приказывал убить комтура тамплиеров? — на миг обрадовался я удивительному совпадению.

— Не я, а — мне, — ответил сановник.

— Кто?

— Я получил хартию с печатью василевса.

«Что же, мне теперь заступать на место Акисы?!» — в другой миг растерялся я, однако собрался с мыслями и решил все делать по порядку.

— Куда ее понесли? — осведомился я.

— В темницу, — был ответ.

— Казнят? И когда?

— Завтра поутру. Сегодня праздник.

— Бери двух охранников и двигайся к темнице. Немедля.

Так, вплотную друг к другу мы покинули площадь и в сопровождении двух воинов достигли мрачных казематов. Вися на острие ассасинского кинжала, как рыба на крючке, севастократор раскрыл все затворы именем повелителя Трапезунда, и Акиса предстала передо мной.

— Ты свободна. Беги, — радостно сказал я ей, уже готовый умереть на том самом месте, отрекшись от своей великой миссии. — О себе я позабочусь.

— Я не оставлю тебя никогда, — твердо прошептала она, и мое сердце вспыхнуло любовью ярче всех факелов Трапезунда, соединенных в один сноп.

Так же держа на острие сановника, я вышел с Акисой из темницы и повелел греку:

— Пусть охранники отойдут на сотню шагов.

Пока воины исполняли приказ, прошедший через двое уст, вражеских и своих, Акиса скинула женские одеяния и осталась в своих обычных, мужских.

Я столкнул сановника с ног, и мы помчались по темным лабиринтам Трапезунда. За нашими спинами зашумела погоня, и факелы преследователей множились на каждом повороте.

И вдруг перед нами выросла глухая и непреодолимая стена. Лихорадочно оглядевшись, я осознал, что мы угодили в тупик и окружены со всех остальных сторон. Вся ночь оказалась одной хитроумной ловушкой, и деться было уж некуда.

Грозные воины подступили к нам плотным строем и почти приткнули остриями копий к стене.

— Акиса! Любовь моя! — сказал я, прощаясь с жизнью. — Сокровище моего сердца и свет моей души!

Я смело взял ее за руку и прикоснулся к ее тонким пальцам губами.

— Отдай мне кинжал, — ласково проговорила она, а когда я повиновался, так же нежно добавила: — Если ты попадешься им живым, они утром ослепят тебя и будут долго мучить. Я же умею прикасаться с сердцу безо всякой боли. Позволь, любимый, спасти тебя от позора, как и ты спас меня. Я приду за тобой следом. Я не заставлю тебя долго ждать, любимый. Скажи только слово.

— Твоя рука, возлюбленная моя, уже коснулась моего сердца, — вдохновенно ответил я. — Пусть же моя кровь, как и душа, принадлежит тебе, а не врагу.

И не успел я вознести последнюю молитву, как нежная рука Акисы вонзила кинжал мне под левый сосок. Не боль, а сладостный жар коснулся моего сердца, а все огни слились перед моими глазами в неудержимый вихрь и повлекли меня в темную высь небес.