— Вот как? — Нейтрально ответил я.

— Стоматолог сказал, что наши зубы испортились из‑за сладкого. Ты продал его нам! — Привел довод Колька, угрожающе наклонив голову вперед. — Из‑за тебя мы страдали!

— И что вы хотите от меня? — Искренне полюбопытствовал в ответ.

— Компен… ком… компенсации! — Выговорил центровой тройки.

— И сколько вы хотите?

— Два импа! — Выпалил он, видимо, сам не веря, что такую огромную кучу денег можно получить.

— За каждый зуб? — Деловито уточнил я, доставая чековую книжку, некогда бывшую блокнотом.

— Да! — Переглянулись трое и кивнули, балдея от перспектив.

— И у кого сколько? — постучал я вытащенной ручкой по бумажке.

— Вот у меня передний и два коренных, — показал Колька, отодвигая губу. — У Севы три, у Вити один.

— У меня два! — Возмутился Витя, старательно показывая пальцем на залеченные зубы.

— Хм, ладно. — Кивнул я, выписывая чек Кольке. — Вот, за твои три зуба. Сева, твой чек, Витя, пожалуйста. Все довольны?

— Ага, — ошарашенно мотнули они головами, всматриваясь в мою размашистую подпись.

— Теперь я хотел бы получить свои зубы.

— Ч‑что?

— Ну, я же за них заплатил, верно? — Недоуменно пожал я плечами. — Они больные, испорченные моим товаром, я все правильно говорю? Вы назначили им цену и получили деньги. Так что давайте, не будем тратить мое время. Зубы на полку. — Похлопал я рукой по подоконнику.

— Мы так не договаривались!

— Виталик, Семен, — скомандовал я, и тут же из темноты тупичка выступили мои друзья, несколькими ударами сложив неприятеля на пол. — Семен, вот этот должен мне три зуба. Оформи, будь добр.

— Не сомневайся, босс, — пробухтел он, доставая заранее подготовленные ржавые плоскогубцы из‑за пояса.

— Нет, не надо! — Вопили с пола, но друг придавил клиента коленом, разжал пасть и вставил металл ему в рот.

Вопль сменился диким криком с подвыванием, а на свет теплого летнего солнышка появился окровавленный полуотломанный клык.

С глухим звуком зуб ударился о бетон пола, тут же приковав к себе взгляды всех троих.

— Не до конца, — досадливо посетовал я.

— Сейчас исправлю, босс.

— Не надо, прошу!

— Но я же за них заплатил, — укорил я его. — Не дергайся, будь добр.

— Сделка отменяется, — просипел Колька, вывернув голову в сторону и выплевывая кровь изо рта.

— Ну… Раз так, я могу продать вам зубы обратно. — Сообщил я благожелательно, присел рядом и потрепал его по щеке.

В его глазах было столько надежды, будто я способен вернуть ему улыбку, искаженную некрасивой щербиной.

— Разумеется, дороже, — тут же поправился. — Скажем, за десять импов каждый. Срок — завтра. Проценты будут идти каждый день, пока мой товар у вас во рту. Первый взнос вы можете сделать прямо сейчас. — Я кивнул на чеки, которые они все еще держали в руках. — Нет вопросов? Замечательно. Остаток долга — шестьдесят четыре импа.

Теперь в его глазах не было надежды, только ярость и желание убить.

— Проваливай.

Я оттер кровь с пальцев о его брюки и взглядом попросил своих друзей проводить наших клиентов пинками. Вновь отошел к окну, чуть размялся, потянувшись руками, и обернулся к ребятам.

— Какой же сволочью приходится быть.

— Они изуродовали Олега, — напомнил Семен, оттирая плоскогубцы платком.

— Потому и приходится, — нахмурился, признавая его правоту.

— Ты мог хотя бы найти не такие ржавые, а? — Попенял Вадик товарищу, скептически осматривая красно — желтые разводы на металле.

— Это не я, — кинул на меня он взгляд.

— Я вам не зубная фея, чтобы платить два импа за зуб, — с легким раздражением пояснил в ответ. — Эдак половина интерната встанет в очередь с челюстью в руке! Важен не зуб, а страх и боль от процесса. Они должны знать, что зуб можно вырывать долго и очень болезненно!

— Тише — тише, — сочувственно похлопал меня Вадик, успокаивая. — Мы знаем, тебе нелегко. Скоро все закончится, верно?

Я прикрыл глаза, откидывая злые мысли. Вокруг были друзья, хорошие и добрые, и их совсем не надо было пугать мной — другим.

— Извини. По третьей стадии есть вопросы? Нет? Тогда я на крышу.

Не следует пока что показываться на глазах своих должников. Ребята горячие, могут попытаться все решить силой, вернувшись с подкреплением. А задумка вовсе не в массовой драке. Задумка в том, чтобы жадность и страх объединились ради крупного приза.

В холодке затененного участка крыши, упираясь в еле заметные выступы на шероховатой поверхности, я внимательно присматривался к сегодняшнему дню.

Нависали над головой перистые облаками, жарило полуденным солнцем, поднимались вертикально вверх дымки над крошечными сельскими домиками вдали, лениво и вовсе не страшно грозила дождем темная линия на горизонте. Душно до звона в ушах, тело желало движения в надежде на порыв ветра, но солнце нещадно загоняло в тень, прожигая ноги даже сквозь подошву сандалий. И это здесь, на крыше, под редкими порывами ветрами, нет — нет, но приносящими свежесть и прохладу.

А каково им там, в бетонной коробке интерната? Разумеется, им плохо. Но скоро станет еще хуже — Семен перекрывает вентиляционные каналы, обращая комнаты в пекло. Благодаря усилиям Вадика, кран с холодной водой скоро захрипит и заплюется ржавчиной, а в столовой уже со вчерашнего дня готовы продавать только ледяную газировку, от которой потеет майка и хочется пить еще больше.

Но я все еще не уверен — достаточно ли плох этот день? Или, быть может, сделать его еще немного хуже, чтобы мысли и желания моих врагов гарантированно обратились поступками?

Моя жизнь насчитывает почти пять тысяч дней. Хороших и плохих, интересных и скучных — как и большинство из нас, я не выбирал большую их половину, принимая от жизни утром и отдавая каждую ночь обратно, с благодарностью или упреком. Пока, разменяв третью с половиной тысячу, не осознал, что дни можно создавать самому. Для себя и других. А еще чуть позже я начал их продавать.

Это казалось не так уж и сложно — тогда, три года назад. Старший класс ушел в город, им на смену должен был прийти бывший восьмой, уже предвкушавший обретение власти по праву самых сильных и взрослых в интернате. Старшие ушли, но я‑то остался — а вместе со мной и вся паутина подчинения и страха, унаследованная от тех, с кем я вел дела.

Я помню разочарование на лицах, когда в огромной спальне девятого класса, едва — едва заселенного, полного ароматом свежих простыней, звучал мой скучный голос — о том, что они выросли, но ничего не изменилось. Когда они не поверили и посмели возражать, я создал свои первые двадцать четыре часа.

Ночь с разбитым окном, стылая, завывающая ветром, холодная. Утро с громким криком воспитателей, упрямым молчанием и злостью. Горелые завтраки, обеды и ужины. Вечер с белым шумом сломанной антенны вместо мультфильма, отсыревшее белье и две полоски на другом окне, крестом отметившие пока еще целое стекло. Намек был принят, возражений более не последовало.

Тогда я создал хороший день, со вкусной едой, футболом на физкультуре, отремонтированным окном и теплым, выглаженным бельем. И назначил ему цену.

Многие не могли купить день целиком, тогда я продавал часы и минуты, забирая плату работой и вещами. Постепенно все богатства нашего маленького мира заняли пространство под кроватью, забили тумбу и угол, а под дверьми всегда стояло пару бегунков, готовых исполнить любое поручение.

Был ли я счастлив, сдвигая ногой стопку с раскрасками, выбирая нужный оттенок из двух сотен разнообразных фломастеров? Нет. Но создавая новый день, загадывая, каким он будет, я радовался даже больше, чем мои клиенты. Я придумывал им приключения, пряча листок с ответами на экзамен, до которого оставался час, под стельку ботинка поварихи. Я сгорал от любопытства, выберется ли Лайка из кабинета директора незамеченной, и искренне сожалел, что не участвовал в ее десанте через окно. Я устраивал ребятам представление, отсылая в театры и цирки письма, подписанные сотней нескладных подписей — и актеры приезжали, создавая нам всем праздник. Так что дело вовсе не в оплате, хоть и отказаться я от нее не мог. И это стало первой проблемой, из череды многих.