— Да у курляндца одного,пакостника. Все немцы эти- кто Бергер,кто Берглер. И все пакостники. Какой уважающий себя немец поедет в Россию? У него и дома дел полно.

— Я знал в Москве одного немца- он производил очень хорошее впечатление, — виновато сказал Александр.

— Да? Впрочем, я тоже знал двух. Отличные парни! Один, правда, был французом, а второй- скорее всего эфиопец…

— Ну вот видите… Но мы опять отвлеклись от темы.

— На этой пирушке вызвал каналья Бергер пьяного Лопухина на откровенность. — Лядащев налил еще вина, выпил.

«На что это он намекает? Уж не считает ли он и меня такой же канальей?»- смятенно подумал Александр и заерзал на стуле, но Лядащев утер рот ладонью и, не обращая на смущение Александра ни малейшего внимания, продолжал:

— А Иван и рад поговорить. Мальчишка тщеславный, заносчивый! Наплел таких несообразностей, что дух захватывает. Ныне мол, веселится одна государыня да приближает к себе людей без роду,без племени.Мол,каналья Сиверс из матросов, Лялин из кофишенков. И чины им, мол, дали за скверное дело. Государыня, мол, потому простых людей любит, что сама на свет до брака родителей появилась.

— Как можно? — не выдержал Александр.

— Ты дальше слушай. Царица Елизавета, мол, императора Ивана с семейством в Риге держит под караулом, а,того не знает, что рижский караул с ее канальями лейб-гвардейцами потягаться может.

— Ну и подлец! — воскликнул Александр. — Зачем же это все говорил?

— Затем,что дурак! Болтун безмозглый! Три дня водил его Бергер по кабакам. Иван водку лакает и приговаривает: «Мне отец говорил, чтобы я никаких милостей у царицы не искал, потому что наши скоро за ружья примутся», а за стеной сидит лестоков человек и слово в слово эти дурацкие речи записывает.

— А каких «наших» он имел в виду?

— Да не было никаких «наших», одно хвастовство. Ну а дальше уже Лесток постарался.Бергера представили императрице, и она подписала приказ об аресте Лопухиных. А Бестужева- сердечная подруга Натальи Лопухиной. После того, как у Бестужевой брата Михаила Головкина сослали, она во всех гостиных жалобами да воплями язык обтрепала. Может, и наговорила чего лишнего. Какая за ней вина- не знаю, но Лесток держит ее за главную заговорщицу. И знаешь, Белов, мне их не жаль. Они под пытками столько ни в чем не повинных людей оболгали, что их и впрямь надо смертию казнить. У Ягупова сестра в крепости сидит. Она замужем за поручиком Ржевским. Сам-то он лишнего не болтал, но был, на свою беду,в тот вечер в доме у Берглера,этого вздорного мальчишку Лопухина слышал и не донес куда следует.

— А Бергер так и не поехал в Соликамск, — задумчиво сказал Александр.

— Слушай Белов,посмотри-ка в углу под иконой на полочке… Да,за занавеской… Нет? Ты хорошо посмотрел? Значит, не Ягупов меня в дом тащил. Ягупова, наверное, тоже кто-нибудь тащил. Не иначе, как Родька Бекетов. Пожалел бутылку. И правильно! Никогда не пей без меры, Белов!

— Не буду, Василий Федорович. Спасибо, Василий Федорович. Я пойду. Я все понял, — кивал головой Саша.

— Кабы еще я сам все понял, — вздохнул Лядащев, — вот было бы славно. — И он опять завалился спать.

24

Никита переворошил черновики, нужные разложил перед собой веером, глубоко макнул перо в чернильницу и вывел на чистом листе бумаги: «ТРАКТАТ О ЛЮБВИ, написанный Никитой Оленевым после ночного разговора с другом Алексеем Корсаком в селе Перовском».

«Каким лучшим подарком природа одарила живущих, чем любовь? Какие тайны мироздания может скрывать она от людей, какие новые пути к счастью может измышлять человек, если каждому — красавцу и уроду, дураку и умному, подлецу и святому- вручил Господь несравненный сосуд светлых мук и надежд, услад и нежности и имя ему- ЛЮБОВЬ. Все могут открыть этот сосуд, но не все умеют выпить влагу его, питающую душу подобно неиссякаемому лесному ключу.

Все любят под солнцем- твари морские, птицы, черепахи, травы и папоротники, но высшее понимание любви дано лишь Человеку.

Огромен его мир. Его населяют те, кто живет сейчас, и те, которые умерли, и те, что еще не родились. Мертвые — наши главные наставники, наши духовные пастыри. Они смотрят на тебя со старых полотен, с книжных страниц, из самого нутра души твоей, куда они переселились, чтобы учить, утешать и исцелять твои беды. И каждый из них любил и рассказал тебе об этом. О любви уже сказано все, и эти строки — ответ мертвым и напутствие нерожденным:» Да, вы правы, я согласен с вами. Любовь нетленна, она всегда жива, она — тот дар и то наследство, которое нельзя растратить «.

Никита дунул на уже ненужную свечу. Где-то совсем рядом пропел пастуший рожок, неуверенно, словно пробуя голос, потом еще раз повторил свой призыв. Сонно промычала корова, за ней другая.

— Стадо погнали. — Никита потянулся, закинув руки за голову.

— Что не спишь, барин? — раздалось под окном. — Попей молочка парного да ложись почивать. — Худая старушечья рука поставила на подоконник большую глиняную кружку с отбитой ручкой.

— Спасибо, бабушка.

Он дунул на розовую пену и одним глотком осушил половину кружки.» Отчего мои трактаты каким-то необъяснимым образом связаны с парным молоком? — подумал Никита. — Поэт должен пить нектар или вино, или в крайнем случае холодную воду из стеклянного бокала. Я же все парное молоко лакаю! «

Он отточил новое перо…

«И коли не попал ты в круг избранных, и любовь по глупому твоему недоразумению отвернулась от тебя,не оставив даже надежды, да пожалеют тебя внуки и правнуки, и дети твои, зачатые без веры, да вздохнут за тебя в могиле ушедшие родители твои и родители твоих родителей, ибо главная тайна жизни от тебя сокрыта».

«То-то и оно, что сокрыта,- подумал Никита с неожиданным раздражением. — Все меня тянет писать о том, чего сам не испытал. Молочка парного попью и пошел строчить, мысль за пером не поспевает. Но ведь бродит она где-то, та, которую сам полюблю…»

«Он полюбил… Мой друг, бесхитростный и мудрый, принял в трепетные руки свои бесценное наследство, и оно дало жизнь каждой капле его крови, он стал героем, каким не был до этой минуты, он стал талантлив и смел. Необъятный и свежий мир перевернулся перед ним в дороге, по которой он пойдет к своей любимой, не превращается в точку на горизонте, а лежит от края до края, во все небо, и ждет его.

— Я найду тебя, любовь моя, — шепчет он на закатном солнце. Я приду, — твердит он, как утреннюю молитву. — Монашеская одежда не скроет тебя от ласк моих, и если ты предпочтешь меня богу, я украду тебя у него. Я поцелую тебя, цветок мой весенний, и ты поймешь, что нам друг без друга ни в этом мире, ни за чертой его нет места.

Жди того счастливого часа, когда скажут тебе — ИДИ! Прими муки ради нее. Соскобли с души окалину недоверия, чтобы сердце кровило от нежности к ней! Счастье по плечу только сильным, потому что страшна потеря его. И если тебе плохо без меня, любимая, это прекрасно! Если стоны твои заглушает ветер — так и надо, потому что я иду к тебе и близка минута великого причащения. Я — спасенье твое, и без меня тебе не жить…»

Никита подумал и приписал: «О бумагах бестужевских не беспокойся.И вообще, Алешка, дворцовые интриги, заговоры — все это вздор. Твои дела поважнее».

* * *

— Барин, Никита Гаврилович, ехать пора. Пока еще нежарко…

— Сейчас, Гаврила, сейчас иду. — Никита опять обернулся к Алеше.

Они молча стояли друг против друга на пороге дома.Маменька Вера Константиновна стояла поодаль в тени черной от ягод черемухи и с нежностью смотрела на Алешеньку и друга его,такого обходительного юношу,жаль, погостил мало, и казалось ей, что все так хорошо и счастливо, что и понять нельзя, отчего всего неделю назад она думала, что жизнь ее прожита и не сулит ничего, кроме ожидания старости.

Солнце ярко высветило белую рубашку Алеши, било в глаза, и он щурился, заслоняясь рукой от света.

— Отец поможет мне испросить аудиенции у вице-канцлера,- сказал Никита. — Я сделаю все, как должно.