Тем бы все дело и закончилось — но пьяные, а оттого еще более злые деревенские, оттеснив незваного защитника, вознамерились взять свое с барышни прямо на улице. Та взвыла, сжимая разорванный подол платья, а студент вдруг не на шутку разъярился. И, не имея за собой ни единого в силе преимущества, подхватил с обочины увесистый булыжник да опустил его одному из тройки на голову.

Тот рухнул, как и следовало ожидать, а приятели его, мгновенно позабыв о девушке, мстительно накинулись на обидчика. Сбежались, наконец, мужики — свои и зареченские. Драку остановили.

Но вот тут-то и выяснилось, что молодец, «невинно убиенный» (а на самом деле, просто пребывающий в отключке), — это любимый сын зареченского старосты. И что страшного «убивцу» за такое «душегубство» полагается вздернуть на ближайшем дереве. К счастью для «преступника», не истекла еще Неделя Почитания, объявленная после смерти Императора, а потому нельзя было устраивать ни венчаний, ни казней.

Почесав макушки, мужики скрутили бедного студиозуса и бросили его в подвал ближайшей избы. Прибежал взглянуть на пострадавшего отпрыска причитающий зареченский староста, а за ним примчался и напуганный вестями о «разбое» и «бунте» управляющий здешнего лорда…

О Юлии в суете все позабыли, и девушка, заливаясь слезами, помчалась к своему спутнику — «искать справедливости»…

— А я-то что могу сделать? — споткнулся, это услышав, Эдан.

— Ну как же! — запричитала леди. — Несчастного юношу из беды вытащить!

— И как ты это себе представляешь? — застыв посреди улицы, холодно взглянул на нее мужчина. — Да с чего мне вообще кого-то вытаскивать? — повернул он назад к их подворью.

— Так он же… не виноват, — робко пискнула, не веря в такую черствость, Юлия. — Это ведь они…

— Не они, милая, а ты! — едко отрезал светловолосый. — Это ты виновата! Тебя просили не выходить одной? Предупреждали? Вот теперь из-за твоей глупости дурака-мальчишку повесят. Гордись!

— Но… как же… — слезы вновь хлынули из ее глаз. — Ну, Эдан! Пожалуйста!

Он зло пробуравил ее взглядом, схватил за локоть и втолкнул в сени.

— У тебя две минуты, чтобы плащ накинуть!

— А?

— Платье разорванное прикрой — и пошли! Живо!

Управляющий лорда вместе со старостами, зареченским и местным, устроились в доме последнего за столом с хмельным питьем да снедью — дабы, как водится, «залить» и «заесть» потрясение, а заодно и рассудить, что все-таки с «душегубом», чуть не лишившим жизни любимое чадо, делать.

Упомянутый «душегуб», вытащенный для допроса, сидел, избитый и связанный, пред светлыми очами начальственной троицы. Земляной пол отдавал подвальным холодом. Несчастный студент ерзал, болезненно постанывал, испуганно поглядывал на своих мучителей единственным не заплывшим глазом, — и вид имел до крайности жалкий.

Эдан ворвался в избу на середине горячего спора насчет способов казни. Управляющий склонялся к «повесить, ибо так с бродягами по закону положено», старосты же в один голос кричали: «в реку бросить — и не придется на погребение тратиться». Бледнеющему все больше обвиняемому не удавалось вставить ни слова.

— Да что же вы, мерзавцы, творите! — прервал их беседу отчаянный крик влетевшей вслед за спутником леди Юлии. — За то, что над леди надругаться не дал — и повесить? За то, что даму защитил — в реку?

Спорщики замолкли на полуслове, удивленно раскрыв рты. Эдан поморщился. В глазах «душегуба» появился слабый проблеск надежды.

— Так не надругались же! — наконец, нашелся зареченский. — Ты, барышня, цела-невредима, а сын мой… поми-ра-е-ет!

— А все из-за разбойника проклятого! — поддакнул здешний староста воплю собрата.

Управляющий только развел руками — будто извиняясь за мужицкую упертость.

— Да вы!.. — задохнулась от ярости девушка. — Ладно, — поспешно взяла себя в руки. — Сколько хотите за несчастного юношу? Десять золотых? Двадцать?

Эдан от такого вольного обращения с его деньгами даже опешил.

Лицо управляющего загорелось предвкушением: сумму-то барышня сулила немалую! Сельчане, однако, в своем праведном гневе остались непреклонны. Нет, конечно, приди к ним Юлия с тем же предложением через день-два, когда выветрились бы уже хмель да ярость, а «убиенный» встал на ноги и отправился на очередной молодецкий подвиг — жизнь невезучего студиозуса продали бы, не задумываясь. Но сейчас попытка подкупа деревенских лишь подзадорила, а добиться возмездия стало для них теперь делом чести.

Мастер это сразу почувствовал. И понял: пора брать дело в свои руки.

— Юлия, выйди! — приказал он.

— Но…

— ВЫЙДИ!

Неохотно, она повиновалась.

Извлеченный из кармашка у Эдана на поясе, звякнув, лег на стол золотой кругляш. Взгляды тут же обратились к нему. Недоумевающие — старост, подозрительный — студента, все более испуганный — управляющего… Они смотрели, еще не понимая, на странную золотую монетку. Монетку без герба, но с двумя столбиками знаков.

На лицензию первой степени.

— Развяжите парня, — тихо распорядился Эдан.

— Это почему?.. — открыли было рты деревенские.

— Лисарь, Грохот! Делайте, что господин велел! — рявкнул на них управляющий. И добавил угодливо. — Сейчас, сейчас, мы мигом! Что же вы с госпожой сразу не сказали?

Студиозус смотрел теперь на своего спасителя с нескрываемым исследовательским интересом: как ребенок на паука, которому хочется повыдергивать лапки, да боязно — вдруг ядовитый…

Эдан даже поежился.

— Пошли, — буркнул он, помогая жертве деревенского правосудия встать и размять ноги. — Зовут-то как?

— Риэ.

— Риэ? Риэ… Знакомо звучит… Профессор Зарта, историк, и Риэ, его помощник: «К типологии некоторых доимперских символов, найденных на алтарях и надгробиях», — процитировал мастер библиотечную карточку. — Правильно?

— Правильно, — с некоторым удивлением согласился студиозус.

— Толковый трактат. Жаль, Храм его запретил.

Было видно, что на языке у парня так и вертится к Эдану куча вопросов, но задать ни одного он не успел — за порогом старостовой избы их встречала целая делегация. Первой, забыв о манерах, на шею своему герою-спасителю бросилась леди Юлия. За ней подтянулись, сочувственно ахающие старушки: свидетельницы недавнего происшествия и ярые ненавистницы «лодырей да охальников» — зареченских гуляк. А на улице уж и прочие караулили — совсем не столь дружелюбные. До дома провожали почти всей деревней.

Прослышав о переполохе, Алим уже мерила тревожным шагом хозяйское подворье.

— Что? — завидев Эдана, бросилась к нему.

— Вот, болезного к тебе привел, — указал тот на ковыляющего следом Риэ. — Юлия, оставь его в покое! Дай парню в себя прийти, умыться, переодеться!..

Девушку оттеснили к дому, студента же втащили в тесную летнюю кухоньку, поставили перед чаном с водой для умывания, вручили чистые штаны да рубаху с хозяйского плеча. Затем напоили теплым травяным чаем — а знахарка вытащила одну из своих целебных мазей…

— Некогда с притираниями и перевязками возиться! — остановил ее светловолосый. — Могу поспорить, хозяева еще до вечера на дверь нам укажут. А если не укажут — так деревенские ночью заявятся: восстанавливать «справедливость»… Исцели его, пообедаем наскоро — и уходим отсюда.

— Но… — странно растерялась Алим. — Мне, чтоб исцелять, руки открыть придется, — с намеком посмотрела она на Эдана, потом на дверь.

— Так давай! — и бровью не повел тот. — Меня шрамами не испугаешь, а Риэ… потерпит.

Лекарка нерешительно замялась.

— Как прикажешь, — сдалась наконец.

С усилием она стянула перчатки, оголяя изуродованные рубцами, распухшие в суставах пальцы. Студиозус охнул, едва сдержавшись, чтоб не отшатнуться.

«Как-то не похоже на шрамы от ожогов», — тихонько отметила Лая.

«Не похоже», — задумчиво согласился Эдан.

Руки целительницы неуверенно коснулись разбитого лица, погладили вспухшее веко… Тяжелая дрожь разлилась в воздухе.