Подняв голову, Шарль увидел двух детей, спорящих у входа, и его сердце забилось быстрее. Один был постарше, а второй — совсем малыш. Похоже, они знали друг друга, поскольку о чем-то оживленно беседовали. Пока Шарль рассматривал их через окно, у решетчатых ворот появилось еще трое детей, потом — еще несколько: мальчики и девочки, одетые в рабочие халаты, которые претендовали на чистоту, но в силу того, что успели послужить старшим братьям и сестрам, выдавали поразительную бедность. Во дворе затевались игры, в которых самые маленькие могли легко пораниться.

Шарль вышел на улицу. Игры сразу прекратились, и все головы повернулись к нему. Он часто представлял себе этот момент, и какое-то теплое и ценное чувство появилось у него в душе. Шарль повернулся, подошел к стене и позвонил в колокол. Тут же ученики — малыши следовали примеру старших — выстроились в две шеренги у входа. Шарлю даже не пришлось призывать их к тишине, она воцарилась сама собой.

— Входите! — сказал он.

Через несколько мгновений из-за парт на Шарля смотрели доверчивые, встревоженные, упрямые, растерянные, испуганные, полные надежды и решимости лица. Он стоял возле доски, скрестив руки на груди, стараясь определить ученика, который больше всех нуждался в помощи, может быть, даже не говорил по-французски.

— Меня зовут Шарль Бартелеми, — произнес он уверенным голосом. — Я родился в тридцати километрах отсюда в семье крестьян и, как вы, ходил в сельскую школу.

Помолчав минуту, он продолжил:

— Я уверен, что мы поладим. Я научу вас читать, писать и считать и еще множеству интересных вещей: истории нашей страны, географии, естествознанию, морали и просто чистоте.

Шарлю показалось, что с лиц учеников немного спало напряжение. Он попросил их подниматься по очереди и называть свое имя и возраст, чтобы рассадить их по рядам — дети сидели вперемешку.

Первый поднялся и выдал слегка дрожащим голосом:

— Пьер Сермадирас.

— Когда родился?

— Девятого августа тысяча девятьсот тридцать первого года в Спонтуре.

— Хорошо, — сказал Шарль, — можешь садиться.

Мальчик сел, скрипнув галошами. Поднялся его сосед, потом еще один, и так вставали все остальные, называя имя и год рождения твердым, уверенным или дрожащим голосом, по которому можно было определить характер ребенка. Очередь дошла до светловолосого мальчишки, испуганные глаза которого смотрели то на Шарля, то на окно, будто он хотел убежать. Шарль поднялся, подошел к малышу, который сидел один на последней парте в дальнем углу класса. Ребенок действительно был крайне напуган, словно боялся, что его побьют, к чему он, скорее всего, привык. Шарль протянул к ребенку руку и мягко сказал:

— Не бойся, малыш.

Он положил руку на дрожащее плечо мальчика.

— Не бойся, — повторил Шарль.

И потом еще тише:

— Как тебя зовут?

Ответа не последовало.

— Ты — поляк?

— Да, — раздался голосок.

— Хорошо, скажешь свое имя после.

— Анджей, — сказал ребенок.

— Андре, хорошо, а дальше?

— Грегоржик.

— Спасибо, — сказал Шарль и быстро провел рукой по волосам малыша, на лице которого появилась улыбка.

Он понял, что мальчик был сыном польских евреев, сбежавших от немцев и нашедших работу на строительстве дамбы. Перекличка продолжилась. Оказалось, что в классе есть два испанца, которых было не так трудно понимать, как поляка, — их язык был схож с одним из диалектов французского. Шарль посадил детей по году рождения, раздал тетради, книги, дощечки для письма и мелки. Затем он попытался выяснить уровень знаний учеников. Средним он задал задачу, старшим — продиктовал диктант, а самых маленьких попросил нарисовать лист каштана. Вдруг он понял, что позабыл отпустить детей на перемену. Шарль заметил, что старшие дети начали проявлять нетерпение и шаркать галошами по полу. Он дал им пятнадцать минут отдыха. Маленький поляк выходил последним. Шарль задержал его, когда тот подошел к двери.

— Анджей, — позвал он.

Малыш с испугом посмотрел на учителя.

— Не нужно бояться, — сказал Шарль. — Здесь тебе никто не сделает ничего плохого. Ты меня понимаешь?

Малыш жестом показал, что понял.

— Я помогу тебе, — сказал Шарль. — Если что-то не получается, не стесняйся меня спрашивать.

Мальчик улыбнулся в ответ. Это была улыбка, которую Шарль ждал на протяжении долгих лет, и она оставалась перед его глазами весь день, который пролетел как во сне. Только вечером, когда ученики разошлись по домам, Шарль вспомнил о Матильде, о своих родителях и пожалел, что не может поделиться с ними теми чувствами, которые он испытывал, радостью, которую ему довелось пережить, счастьем, которое накапливалось внутри и вокруг него в этом утлом жилище, недостатков которого он почти не замечал: ни обшарпанных стен, ни покрытого пятнами потолка, ни скудности обстановки, ни шаткости стола из некрашеных досок, за которым Шарль проверял тетради.

3

Весной тысяча девятьсот сорок второго года Люси получила от Яна письмо, в котором он писал, что во избежание смертной казни записался в войска вермахта и оказался среди солдат, осуществлявших план «Барбаросса» по захвату СССР. Но больше писем не приходило, и Люси напрасно по утрам поджидала почтальона в своей маленькой квартирке на авеню Суффрен, в том же доме, где жила ее дочь Элиза. Люси уже могла снимать квартиру на собственные средства — она работала в одном из магазинов, который принадлежал ее дочери, где после испытательного срока ее назначили управляющей. Работа Люси очень нравилась. У нее всегда был отменный вкус на красивые туалеты, на роскошные вещи, редкие ткани, который она приобрела много лет назад, пожив в замке Буассьер.

Ганс ходил в школу неподалеку, понемногу взрослел, и все было бы прекрасно, если бы рядом был Ян, который с каждым днем, как ей казалось, все больше и больше отдалялся от нее. Удалось ли ему остаться в живых в этом вихре войны, который опустошал Европу и особенно Советский Союз, где немцы, дойдя до Москвы, были парализованы ударившими морозами и с началом весны отступали под напором Красной Армии?

По вечерам Люси слушала радио и читала газеты под недружелюбным взглядом Ролана, своего зятя, которого она не любила. Это был высокомерный человек, всегда хорошо одетый, чаще всего в клетчатый костюм. Галстук в горошек, аккуратный платочек в нагрудном кармане пиджака — весь этот наряд просто кричал о его идеях: он был членом Народной французской партии Жака Дорио, в котором Ролан видел будущего министра правительства Виши. Благодаря своим связям муж Элизы скупал нежилые помещения, в которых планировал открыть новые магазины, когда обстоятельства сложатся более благоприятно. Когда торговля одеждой шла не очень хорошо, он вкладывал средства в продукты питания, закупая благодаря своим пропускам продукты в пригородах и продавая в Париже с огромной наценкой. В квартире на авеню Суффрен жили в достатке, но Люси, несмотря на присутствие Элизы, чувствовала себя не в своей тарелке. В беседах с Элизой и ее мужем Люси не скрывала, что Ян был противником нацистов и сражался на их стороне только потому, что его к этому вынудили. Ролана оскорбили ее слова, что повлекло за собой серьезные изменения в их отношениях.

Окончательный разрыв был вызван письмом, которое пришло из Швеции на имя госпожи Хесслер — это Ян нашел способ дать о себе знать. Оказалось, что он был сильно ранен под Сталинградом и теперь восстанавливал силы у своих родителей после многих дней, проведенных в госпитале города Франкфурт. Ян ожидал, что Гитлер будет разбит, прежде чем он восстановит силы и будет обязан вернуться на фронт. Люси вбежала в квартиру дочери и неосторожно прочла вслух письмо Яна. Ролан был в ярости. Теперь и речи не могло идти о том, чтобы под одной с ним крышей жила жена немецкого солдата, мечтавшего о падении Рейха. Ролан не мог допустить такого положения дел — это противоречило его убеждениям и обязательствам.

Уже на следующий день, все еще пребывая в сильном потрясении, Люси с помощью Элизы нашла квартиру на улице Паради, во втором округе Парижа, недалеко от магазина, где она работала. Она не злилась на дочь. Наоборот, она была благодарна ей за то, что та дала ей кров и работу, за ее помощь и за то, что приютила их с маленьким Гансом в самом начале.