Ангелы

Впервые ангел появляется в Песни девятой «Ада». В конце Песни восьмой пилигрим и Вергилий подходят к адскому городу Диту, окруженному высокой стеной. За нею видны пылающие башни. Вокруг города течет илистая река смерти – Стикс. Перевозчик Флегий только что переправил путников через поток и высадил у городских ворот, где стоят на страже падшие ангелы. Заметив, что пилигрим облечен плотью и не принадлежит к их законной добыче, демоны приходят в раздражение. «Кто он, что сюда идет, / Не мертвый, в царство мертвого народа?» – вопрошают они (VIII, 84–85). Вергилий тщетно уговаривает стражей пропустить их. Бесы кричат, что впустят Вергилия, но в наказание за то, что указывал пилигриму дорогу, он навсегда останется в их городе. Данте они призывают вновь пройти «безумный путь» –la folle strada (ст. 91), – каким он пришел сюда.

Пилигрим, больше прежнего напуганный этим неистовым упорством, просит Вергилия – «О милый мой вожатый» (Осаго duca mio;ст. 97) – не бросать его и уже подумывает, не отказаться ли вообще от странствия по царствам мертвых. Вергилий успокаивает его, намекая, что кое-кто придет им на помощь. Спустя секунду падшие ангелы исчезают в городе и запирают ворота перед носом у путников.

Пилигрим и Вергилий стоят во тьме меж стеною и рекой. Вергилий напрягает слух, всматривается во тьму по-над водами, но взор его проникает недалеко, ибо воздух мутен от тумана и испарений. «И все ж мы победим, – сказал он, – или… / Такая нам защитница дана! / О, где же тот, кто выше их усилий!» (IX, 7–9) Единственный раз на всем пути Вергилий запинается, и это еще больше пугает пилигрима, который делает мрачные выводы из рассеченной речи –la parola tronca.Взгляд, брошенный вверх, на рдяную верхушку высокой башни, ничуть его не ободряет. Там внезапно являются три женщины-демона, обвитые зелеными гидрами, с ядовитыми змеями в волосах. Вергилий называет их имена. Это Эринии, или Фурии, – Мегера, Алекто и Тисифона. Они терзают себе грудь, бьют себя по лицу, испускают пронзительные вопли. Зовут Медузу: пусть придет и своим страшным взглядом окаменит пришельца, чтобы он никогда больше не вернулся к земной жизни. Тут Вергилий, защищая Данте, ладонями закрывает ему глаза. Описывая эту сцену, Данте-рассказчик сделал все, чтобы подчеркнуть, каким сопротивлением зло встречает того, кто хочет вторгнуться в его владения. Путь самопознания полон ужасов.

В этот миг по реке прокатывается грохот:И вот уже по глади мутных водУжасным звуком грохот шел ревущий,Колебля оба брега, наш и тот, —Такой, как если ветер всемогущий,Враждующими воздухами взвит,Преград не зная, сокрушает пущи,Ломает ветви, рушит их и мчит;Вздымая прах, идет неудержимо,И зверь и пастырь от него бежит.Открыв мне очи: «Улови, что зримоТам, – он (Вергилий. –У.Л.)промолвил,—где всего чернейНад этой древней пеной горечь дыма».Как от змеи, противницы своей,Спешат лягушки, расплываясь кругом,Чтоб на земле упрятаться верней,Так, видел я, гонимые испугом,Станицы душ бежали пред одним,Который Стиксом шел, как твердым лугом.Он отстранял от взоров липкий дым,Перед собою левой помавая,И, видимо, лишь этим был томим.Посла небес в идущем признавая,Я на вождя взглянул; и понял знакПред ним склониться, уст не размыкая.О, как он гневно шел сквозь этот мрак!Он стал у врат и тростию подъятойИх отворил, – и не боролся враг.«О свергнутые с неба, род проклятый, —Возвысил он с порога грозный глас, —Что ты замыслил, слепотой объятый?К чему бороться с волей выше вас,Которая идет стопою твердойИ ваши беды множила не раз?Что на судьбу кидаться в злобе гордой?Ваш Цербер, если помните о том,И до сих пор с потертой ходит мордой».И вспять нечистым двинулся путем,Нам не сказав ни слова, точно кто-то,Кого теснит и гложет об ином,Но не о том, кто перед ним, забота…(IX, 64-103)

Речь идет об архангеле Михаиле. А его слова о потертой морде Цербера намекают на приведенный в «Энеиде» рассказ о том, как Геркулес, спустившись в царство мертвых, чтобы освободить Тезея, посадил пса на цепь – оттого-то у этого чудовища и потерта морда. Ангел, играючи отворяющий железные адские врата и наводящий Данте на мысли о Геркулесе и о змее, перед которой в панике разбегаются лягушки, принадлежит к ветхозаветной традиции, как указывал в своей книге об ангелах у Данте Романо Гуардини (Romano Guardini). Такие же ангелы являются перед патриархами. И подобный же ангел во Второй Книге Царств простирает руку свою на Иерусалим, дабы во славу Господню истребить сей город. Джотто еще писал ангелов такой мощи, решимости и силы, но племя их вымерло в эпоху Возрождения, когда ангелы низошли в человеческое, умалились, изнежились. Лишь Гёльдерлин[49]и Рильке[50]– но опять-таки ненадолго – вернут ангелам их былое величие. Впрочем, об этом желающий может прочитать у Гуардини.

Ангела из Песни девятой отличает прежде всего суровая сосредоточенность на своей задаче. Он сошел в подземный мир, чтобы помочь пилигриму продолжить путь, однако не удостоивает его ни взглядом, ни словом. Обличая демонов, он уже думает о следующей миссии. Это – воитель Божий, и ни один рыцарь под забралом, в броне, направляющийся к Гробу Господню, не преисполнен служения так, как он.

На всех уступах Чистилища пилигрим видит ангелов, усиливающихся помочь душам, очистить их и просветить. Они уже не воители, а, скорее, пастыри, отправляющие службу в огромном храме под куполом небес, по ту сторону смерти, ведь Чистилище и вправду такой храм. Но и ангелы Чистилища величественны и повелительны. Более всего они схожи с ангелами Нового Завета, с Гавриилом, который, явившись Марии, сказал ей: «Не бойся!» Один из этих ангелов мелькал в моем рассказе. Появляется он уже в Песни второй «Чистилища», стоит на корме челна, который перевозит спасенные души по мировому океану с обитаемой земли к подножию горы Чистилища. Мощные взмахи ангельских крыл движут этот челн вперед. Когда судно причаливает, спасенные гурьбой спешат на берег. Ангел осеняет их крестным знамением и вновь правит в море, плывет за новыми душами, являя нам ту же сосредоточенность, что и архангел Михаил. Он весь облит сиянием света.

Первые восемь песней «Чистилища» изображают нижние части горы, своего рода преддверие собственно Чистилища. Только в Песни девятой пилигрим вступает в Пургаторий и начинается подлинное очищение. Как и в Песни девятой «Ада», повествующей о вступлении в адский город, главную роль здесь тоже играет ангел. Пилигрим видит перед собою врата и три большие ступени, ведущие к ним. Первая – из белого мрамора, отполированная как зеркало – есть символ самопознания и раскаяния. Вторая – шершавая, из почерневшего пурпурного камня. Это признание, исповедь. Третья ступень алая как кровь. Это воля к искуплению. На алмазном пороге сидит ангел с обнаженным мечом в руках. Пилигрим опускается на колени у ног ангела, и завязывается беседа. Концом меча ангел чертит на лбу пилигрима семь Р – отPeccata,грехи, – в знак того, что он не свободен ни от одного из семи смертных грехов. «Смой, чтобы он сгинул, / Когда войдешь, след этих ран» (IX, 113–114), – говорит ангел. Затем он вынимает из-под землистых своих одежд два ключа, серебряный и золотой, и отпирает ими врата. Он сообщает, что получил ключи от апостола Петра, который велел ему «ошибиться, / Скорей впустив, чем отослав назад», тех, что склоняются у его ног. Створки тяжелых ворот с гулом отворяются. Изнутри долетает музыка: «Те Deum laudamus» – «Тебя, Бога, хвалим». Словно в церкви, когда гремит орган и человеческие голоса то внятны, то теряются в потоке мощных звуков.

Эта сцена – аллегория христианского раскаяния, искупления и спасения. Мы входим в собор, а собор – вполне понятный образ Церкви, подобно тому как ангел с ключами –образ духовенства. Одновременно сцене присуща собственная жизнь, она лучится невыразимой чистотой, которой пронизано все Чистилище. Ангел сделал еще один шаг к человечности. Он интересуется самим Данте, беседует с ним. Правда, важной роли этот ангел не играет. Всё в «Комедии» сосредоточено на пилигриме, он-то безусловно и естьглавный герой. Поэма повествует о его душевном развитии и спасении, а потому ни пилигрим, ни рассказчик не могут задерживаться, тратить время на экскурсы и всяческие украшательства. Поэт Данте поступает так же, как архангел Михаил, который, отворив врата адского города, уже размышляет о своей следующей миссии. Едва одна сцена подходит к концу, поэт тотчас обращается к новой. Сами стихи как бы нетерпеливо спешат вперед. Данте быстро расстается с созданными сценами, не тратит лишних слов.