Не было под головой Берни и бархатной подушки; не было и толпы воздыхателей вокруг него, когда он обедал. Берни усаживался на неудобную скамью без спинки за длинный стол, а его соседи по столу были похожи на злобных жуликов, готовых вырвать у вас из груди сердце и съесть его, если вы на них косо посмотрите. На столе у Берни не было цветов, сверкающего хрусталя и даже ножей, как, впрочем, и вилок. Заключенным ножи и вилки не полагаются; все, начиная с супа и кончая тушенкой, полагалось есть ложкой.

Никому не было дела до Берни ла Планта. Он был всеми забыт, так и не состоявшийся герой. Для всего мира он был лишь одним из навозных жуков, ползающих по куче дерьма.

Гейл Гейли, откинувшись на стуле, изучала Джона Баббера. Он интриговал ее, ей хотелось все знать о нем, об этом застенчивом человеке, который вздрагивал при каждом упоминании о его героизме. В своей репортерской практике Гейл встречалась с самыми разными людьми, хорошими и плохими, умными и глупыми, но никогда не встречала человека, похожего на Джона. Он казался ей таким искренним, ни одной фальшивой ноты.

— Так вы сказали, что вам не нужен миллион долларов? — с улыбкой продолжала Гейл. Свет свечей, скользнувший в ее бокал с красным вином, заискрился в нем. Этот цвет точь-в-точь совпадал с цветом ее губ.

Джон Баббер поднял на нее глаза от бараньей отбивной. Он почувствовал себя неуютно после слов Гейл, но она явно приглашала его начать беседу. Так или иначе, но ему надо было объяснить ей, что он не тот герой, каким все считают его. Шутка зашла слишком далеко. Пора расставить все точки над i, пока еще есть время.

И все же Джону совсем не хотелось, чтобы Гейл изменила свое мнение о нем, для него вдруг это стало крайне важно. Что она подумает о нем, как только он расскажет ей правду? Вероятно, что он лжец и вор, что еще она может подумать? Но, может быть, если он скажет ей правду перед тем, как телестудия даст ему деньги, Гейл не так сильно рассердится на него? Возможно, она поймет, что в нем есть что-то хорошее, что он не совершенно испорченный тип.

— Да, я не имею права на миллион долларов! — медленно начал Джон. — Я... я... не ожидал... Я не ожидал...

— Не ожидали такого внимания? — улыбнулась Гейл. — И поэтому вы чувствуете себя мошенником, да?

Она не знала и половины всей правды.

— Да, действительно, это так! Я бы никогда не решился обратить на себя внимание и представить себя героем... — он замолчал, так как к их столу подошел какой-то незнакомец и заговорил, с трудом сдерживая волнение:

— Вами должно гордиться человечество! Ведь в этом самолете мог оказаться я или моя семья.

— О, благодарю вас, — ответил Джон.

— Вдруг почувствовать себя знаменитым — это действительно нелегко, — с сочувствием произнесла Гейл. — Вы знали Джона Баббера всю жизнь, привыкли к нему, считаете себя таким же, каким были до всей этой суматохи. Поэтому вы чувствуете себя мошенником...

— Да, — ответил Баббер и сказал бы больше, но Гейл продолжала:

— ... недостойным поклонения. Это так естественно.

У Гейл внезапно появилось желание взять Джона за руку и пожать ее в знак симпатии, но она сдержала себя. Она не была уверена, что Джон правильно воспримет этот жест. И сама она не знала, что этот жест может означать. Чувство дружбы — да, а что еще? Гейл не стала бы отрицать, что Джон Баббер притягивает ее чем-то, но как мужчина или как человек, спасший ее жизнь, — этого она пока не знала. В данный момент он был ее сенсацией, и она — репортером, и Гейл решила не забывать об этом.

Вдруг они почувствовали аромат сильных духов. Джон поднял глаза и увидел даму лет шестидесяти, утопающую в мехах и бриллиантах, жаждущую его внимания.

— Я собираюсь пожертвовать полмиллиона долларов на ваше имя с благотворительной целью, мистер Баббер — проворковала она. — Как Вы относитесь к мелким животным?

— К мелким животным? — изумился Джон. Дама восприняла его вопрос как согласие.

— Я понимаю, такой человек, как вы, должен обожать мелких животных. Да благословит вас Бог, мистер Баббер, — она повернулась к Гейл. — А вы, милочка, слишком много на себя берете.

Обдав их волной своих ароматов и сверкнув по крайней мере двадцатью пятью каратами на своих пухлых пальцах, она ушла, оставив Джона в состоянии полнейшего шока.

— Она это серьезно? — спросил он у Гейл, вытаращив глаза. — Положит полмиллиона долларов на мое имя?

Он все еще не мог осознать своей власти над людьми, разве это не экстраординарный случай? Он не преследовал абсолютно никаких корыстных целей. Гейл улыбнулась, и на щеках у нее появились ямочки, засветившиеся, как бриллианты состоятельной матроны.

— Вы теперь знаменитость, Джон. Люди будут стараться доставить вам удовольствие или использовать вас. Или и то и другое сразу.

Джон Баббер кивнул в ответ и вернулся к своей бараньей отбивной. Но он жевал механически, едва ощущая вкус блюда. В словах Гейл прозвучало совершенно новое для него понятие — знаменитость. Знаменитость отличается от обычных людей; вместе со славой приходит власть, а также и ответственность. Все не так просто, а гораздо сложнее, чем он себе представлял. Теперь ему есть над чем подумать.

Они закончили еду в полном молчании. Гейл рада была тому, что ей удалось заставить Джона задуматься над всем происходящим. Ей очень хотелось сказать ему еще кое-что и не терпелось увидеть его реакцию. Эта история разрасталась все больше и больше. Гейл всегда мечтала найти подобную историю, когда в человеке в его звездный час проявляется то лучшее, что в нем заложено, и это может послужить примером и зажечь сердца людей.

Гейл оплатила чек на триста пятьдесят долларов. Джон не мог поверить своим глазам. А если бы они еще заплатили за вино! Просто чудовищно! Джон подумал о том, скольких бездомных людей можно было прокормить на эту сумму, и получилось, что очень много.

Когда они поднялись, чтобы уйти, и метрдотель побежал за шалью Гейл и пальто Джона, все находившиеся в ресторане встали и зааплодировали, как и вначале. Аплодисменты не стихали до тех пор, пока Джон и Гейл не скрылись из виду.

Перед рестораном их ждала огромная толпа. Каждая газета города направила сюда своего фотографа и корреспондента, и все общенациональные газеты и журналы, имеющие свои редакционные офисы в Чикаго, также послали сюда своих представителей с камерами наперевес.

Как только появились Гейл и Джон, замелькали фотовспышки, застрекотали кино- и видеокамеры, а репортеры начали выкрикивать свои вопросы:

— Эй, Джон! Идите сюда, Джон! Как вы себя чувствуете в роли героя?

— Эй, мистер Баббер! Что вы собираетесь делать со всеми этими деньгами?

А из толпы поклонников раздавались возгласы типа: «Я люблю тебя, Джон!», «Мы любим вас, Джон!» и «Бог любит вас, Джон!»

За шеренгой репортеров были установлены микрофоны и видеокамеры других средств массовой информации. А по краям, сдерживаемая полицией, напирала огромная толпа зевак и людей, пришедших почтить героя, поймать хотя бы мимолетный взгляд своего кумира.

При посадке в машину их тоже обступила толпа репортеров, операторов, фотографов и просто зрителей. Толпа напирала на них со всех сторон, угрожая их жизни. Полиция стремилась навести порядок, расчленяя толпу на несколько стройных рядов, вдоль которых и провели Джона и Гейл к ожидавшему их лимузину. Джон двигался автоматически, уже мало что соображая; глаза у него болели от яркого света фотовспышек. Вдруг он остановился, заметив по краям толпы несколько бездомных людей, скромно держащихся в тени. Они тоже аплодировали ему и улыбались. Он был все-таки из их числа, и они гордились им.

Среди них был молодой парень, весь в лохмотьях, на голове у него была старая шерстяная шапка, а в руках — парусиновая сумка с банками, чтобы сдать их в пункт переработки за один-два доллара. Джон Баббер как будто увидел себя в зеркале. Вчера этим человеком мог быть он сам. Единственное, что отличало их друг от друга, так это то, что у Джона был ботинок Берни ла Планта.