Движимая профессиональным интересом, Надя обратилась к матери, чтобы узнать подробности ее детства, которые они никогда прежде не обсуждали. Не желая сообщать ей, что она принимала участие в ЛCД-сеансе, чего мать не одобрила бы, она объяснила ей, что видела ее во сне совсем маленькой и хочет знать, так ли было все, как ей привиделось. Как только она начала рассказ, мать прервала ее и закончила в полном соответствии с пережитым Надей. Она добавила много деталей, которые логически дополняли эпизод, пережитый во время ЛСД-сеанса. Она призналась Наде, насколько требовательной и безжалостной была к ней ее мать, рассказала о чрезмерных требованиях относительно чистоты и должного поведения. Это отражалось в любимом афоризме ее матери: «Дети должны быть видны, но не слышны». Затем Надина мать подчеркнула, насколько одинокой она себя чувствовала и как все свое детство хотела иметь подруг, будучи единственной девочкой в семье среди двух более старших братьев. Ее описание дома полностью соответствовало Надиному ЛCД-переживанию, включая большое крыльцо и ведущие к нему ступеньки. Она упомянула также и платья с крахмальными фартуками, которые носили во времена ее детства. Согласно рассказу матери, Надина бабушка обычно приглашала множество родственников на воскресные семейные обеды.

В продвинутом стадии психолитической терапии Ренаты наблюдался ряд необычных и непредсказуемых событий. Четыре следовавшие один за другим сеанса состояли исключительно из сцен определенного исторического периода. Она пережила ряд эпизодов, происходивших в Праге в XVII столетии. Это время было критическим периодом чешской истории; после катастрофической битвы у Белой Горы в 1621 году, которая знаменовала начало Тридцатилетней войны в Европе, страна перестала существовать как независимое королевство и подпала под гегемонию династии Габсбургов. Пытаясь подавить чувство национальной гордости и ослабить силы сопротивления. Габсбурги направили в страну наемников, чтобы захватить наиболее именитых аристократов. Двадцать семь наиболее выдающихся представителей аристократии были приговорены к публичной казни на эшафоте, воздвигнутом на площади Старой башни в Праге.

Во время этих «исторических» сеансов у Ренаты возникали интуитивные догадки и отдельные образы, связанные с архитектурой переживаемого периода, типичными костюмами, оружием и повседневной утварью. Она сумела также описать сложные отношения, существовавшие в то время между королевской семьей и вассалами. Рената никогда специально не изучала этот исторический период. Для подтверждения содержавшейся в отчете информации пришлось обратиться к специальным источникам. Многие из ее переживаний были связаны с различными периодами жизни молодого аристократа — одного из 27 приговоренных Габсбургами к казни. В драматической сцене, сопровождавшейся интенсивными эмоциями, Рената детально пережила его казнь, включая предсмертные муки и агонию. Во многих случаях Рената переживала полное отождествление с этим лицом. Ей было не совсем ясно, как эти исторические сцены связаны с ее настоящей личностью и что они для нее значат. В конце концов ей пришлось, вопреки собственным убеждениям, прийти к выводу, что эти переживания явились оживлением в памяти событий, имевших место в жизни одного из ее предков.

Будучи близким свидетелем этой личной драмы, я разделял смущение и замешательство Ренаты. Пытаясь разрешить загадку, я воспользовался двумя различными подходами. С одной стороны, я потратил много времени, пытаясь проверить исторические данные, имевшие отношение к этому случаю, и был весьма впечатлен их точностью. С другой стороны, я старался придерживаться психоаналитического подхода к содержанию рассказов Ренаты в надежде, что смогу понять их в психодинамических терминах как символическую маску ее детских переживаний или элементов ее теперешней жизненной ситуации. Несмотря на мои старания, пережитые сцены не имели смысла с этой точки зрения, и я в конце концов сдался перед лицом этой проблемы, когда ЛСД-переживания Ренаты переместились в другую область. Занявшись более важными задачами, я перестал думать об этом.

Двумя годами позже, когда я уже был в Соединенных Штатах, я получил длинное письмо от Ренаты со следующим необычным вступлением: «Уважаемый доктор Гроф, вы, вероятно, подумаете, что я совсем сошла с ума, когда познакомитесь с результатами моего недавнего личного поиска». В следовавшем после этого тексте Рената описывала, как она случайно встретила своего отца, которого не видела со времени развода ее родителей, когда ей было три года. После короткого разговора отец пригласил ее на обед, где присутствовали его вторая жена и их дети. После обеда он сказал ей, что хочет познакомить ее со своим любимым хобби, которое ее, возможно, заинтересует. Во время второй мировой войны нацисты требовали, чтобы каждая семья представила германским властям генеалогическое дерево, показывающее отсутствие предков еврейского происхождения в последние пять поколений. Готовя родословную в силу острой необходимости, отец Ренаты очень увлекся этими изысканиями. После того как он закончил требуемую родословную пяти поколений для властей, он продолжил это занятие уже из личного интереса, прослеживая историю своей семьи по записям о рождении в церковных архивах нескольких европейских стран. После обеда отец с законной гордостью показал тщательно составленное разветвленное генеалогическое дерево своей семьи, указывавшее на то, что они были потомками некого аристократа, казненного после битвы у Белой Горы. Описав этот эпизод в письме, Рената выразила убежденность в том, что сильно заряженные воспоминания могут быть впечатаны в генетический код и передаваться потомкам из поколения в поколение. Информация, полученная ею от отца, лишь подтвердила ее подозрения, базировавшиеся на убедительном характере пережитых воспоминаний.

Справившись с изумлением по поводу этого самого необычного из всех совпадений, я обнаружил довольно серьезную логическую несостоятельность в отчете Ренаты. Одним из переживаний в ее «историческом» сеансе было оживление воспоминания о предсмертных муках во время казни ее предка. Физическая смерть, конечно же, прекращает биологическую линию наследственности: мертвый не может породить и «генетически» передать память о своей смерти будущим поколениям.

Прежде чем полностью отбросить информацию, содержащуюся в письме Ренаты и свидетельствующую о существовании наследственной памяти, серьезного рассмотрения заслуживают несколько фактов. Никто из остальных чешских пациентов, общее число сеансов у которых перевалило за две тысячи, никогда не упоминал об этом историческом периоде. В случае же Ренаты четыре следующих один за другом сеанса почти исключительно содержали исторические сцены из этого времени. Необычное совпадение этих переживаний с результатами независимых генеалогических изысканий ее отца создает довольно трудную проблему интерпретации этого клинического наблюдения в рамках традиционно принятых парадигм.