Вдруг Наташа улыбнулась: этот большой неуклюжий человек показался ей почему-то трогательным.

— А все-таки он милый, — сказала она.

— Ну, милый-то это на чей вкус. Впрочем, я очень рада, что мои наставления идут тебе впрок, — засмеялась Катя, как опять показалось Наташе, завистливо.

— Князь, князь, подойдите же к нам, а то так жарко, и лень вставать! — закричала Наташа.

Чугунов, будто намеренно не глядевший в их сторону, быстро подошел.

— Сейчас мы говорили, и Наташа нашла, что вы очень милый, — с кокетливой, несколько неприятной развязностью сказала Катя.

— Я не думал, что Наталья Андреевна будет так снисходительна ко мне, — несколько сухо, без улыбки промолвил Чугунов.

Даже Катя смутилась этим тоном и после того, как прошло несколько минут в неловком молчании, спросила:

— Неужели вы не скучаете здесь, в деревенской глуши?

— Я в первый раз живу в русской деревне, — ответил Чугунов. — Я очарован этим простором полей, тишиной лесов, озерами. К тому же я не знаю скуки, а тоска, мучительные мысли появляются не от местоположения, в котором живешь.

— Отчего же появляется тоска? — лукаво спросила Катя.

— Ну, я не знаю, различные душевные переживания.

— Любовь, например, — опять поддала Катя.

— Да, и любовь приносит много печали.

Подошел Константин Леонидович и заговорил с князем о земских делах.

Катя шептала Наташе:

— Ну не будь же такой жестокосердной.

До обеда время прошло вяло. Было жарко, и все лежали в траве или бродили около воды. Наконец в пятом часу Константин Леонидович при помощи Кузьмы, которого он посылал в деревню, принялся стряпать, что-то варить в никелированных кастрюльках, переливать из бутылки и производить с таинственно-торжественным видом еще какие-то манипуляции. Наконец барышням был отдан приказ накрывать на стол. Постлали скатерть, расставили тарелки, и Константин Леонидович возвестил:

— Ершовая уха на телячьем бульоне. Любой архиерей пальчики оближет.

Затем следовал шашлык, и наконец Маровский разлил по стаканам горячий пунш.

— За здоровье Александры Львовны! — провозгласил Константин Леонидович и затянул. — Саша, Саша, пей, пунша не жалей, на скатерть не лей. Саша, Саша, пей, — все подхватывали и не переставали, пока сконфуженная Александра Львовна не выпила четверти стакана и не сказала умоляюще:

— Больше не могу…

Тогда начали славить других.

— «Миша, Миша, пей…»

Чугунов встал, неуклюже поклонился и, не отрываясь, выпил стакан залпом.

— Вот это я понимаю, настоящий англичанин! — восхищенно крикнул Маровский.

Князь еще только больше побагровел, и слегка заблестели его печальные, будто у верной собаки, глаза.

Когда очередь дошла до Наташи, она выпила тоже почти весь стакан. Ласкающая теплота пробежала по телу и будто туман застлал глаза и голову.

— Ты с ума сошла, Ната! — недовольно сказала Александра Львовна.

После обеда играли в горелки,^{284} прыгали через костер. Константин Леонидович составлял кадриль. Наташе случилось стоять во время горелок в паре с Митей. Она чувствовала, как дрожит его рука.

— Наташа… — начал он тревожным шепотом.

Она вырвала свою руку и крикнула:

— Бегите.

Задевая платьем за кусты, слегка прихрамывая, Наташа побежала прямо к темневшему озеру.

Сильные руки схватили ее, что-то знакомое вспомнилось ей при этом прикосновении. Она обернулась и близко над собой увидела лицо князя. Он крепко держал ее.

— Пустите, — сказала Наташа, улыбаясь, — все равно уж теперь не убегу.

— Я люблю вас, — сказал шепотом князь одним движением губ и, как победитель, повел ее к костру.

Наташа видела мелькнувшее между деревьев лицо Мити.

Часть вторая

Квартира Чугуновых в их собственном доме была заново отремонтирована.

После десяти лет жизни за границей Елена Петровна решила поселиться опять в Петербурге. Она находила, что это необходимо для карьеры сына.

Князь, мало думая о своей карьере, принял это решение, как всегда, покорно, под конец же лета он часто с восторгом мечтал о зиме в Петербурге.

Елена Петровна хотела провести осень в деревне, но вскоре после отъезда Тулузовых князь стал выказывать нетерпение и наконец предложил, что он поедет вперед, посмотреть, как идет ремонт.

— Вы становитесь заботливым хозяином, мой друг, — с тонкой улыбкой, выпуская колечки дыма, говорила Елена Петровна. — Я рада, что вы хоть чем-нибудь начинаете увлекаться. Ваша флегматичность меня несколько беспокоила.

Она без возражений отпустила сына.

— Если увидите Тулузовых, поклонитесь им от меня. Я очень жалею, что не успела сделать визита madame Тулузовой, но наши дороги меня страшат. Зимой, я надеюсь, мы будем встречаться. Эта Наташа — прелесть, кланяйся ей, — говорила Елена Петровна, провожая сына.

Чугунов бывал в Петербурге только мельком, проездом. Он как-то не обращал внимания на город, чужой всем мыслям и желаниям его.

Теперь он ехал, чтобы поселиться в этом странном городе, о котором так много говорят противоречивого; какие-то сладкие смутные мечтания соединялись у Чугунова с предстоящей зимой в Петербурге.

Прохаживаясь в ожидании поезда по темной платформе, потом лежа на мягком диване в своем купе первого класса и машинально пробегая страницы французского романа, князь испытывал какое-то необычайное волнение.

Он долго не мог заснуть и проснулся еще ранее, чем за час до Петербурга. Наскоро вымывшись, он провел этот час, нетерпеливо прохаживаясь по коридорчику, куря папиросу за папиросой и стараясь в болотистых равнинах, поросших мелким кустарником, разглядеть уже признаки близкого города.

Когда, пролетев мимо последних дачных платформ, где уже прохаживались пестрыми стаями барышни, миновав бесконечные огороды и прошумев над Обводным каналом,^{285} поезд как-то внезапно остановился под стеклянным колпаком Николаевского вокзала, князь даже несколько растерялся, бросился собирать вещи, надевать пальто и довольно бестолково отвечал на вопросы носильщика.

Впрочем, почти в ту же минуту Чугуновым завладел встречавший его старый лакей Терентий, который, распорядясь относительно вещей, усадил князя в открытую коляску, сам с легкостью, для его лет изумительной, вскочив на козлы. Солнечное, радостное утро опровергало клеветы про вечные туманы Петербурга.

С той минуты как коляска выехала из ворот вокзала и сразу оказалась в самом центре города, на Невском проспекте, все восхищало князя. Будто странник после долгого изгнания, возвращаясь в полузабытый родной город, с каким-то особым умилением узнавал Чугунов все, о чем смутно помнил или слышал.

Когда коляска остановилась у большого многоэтажного дома, Чугунов несколько удивился, что этот огромный, занимавший почти целый квартал дом принадлежит ему. За границей он почти не чувствовал физически своего богатства, благодаря строгой простоте, в которой его воспитывали.

Цифры доходов были какими-то отвлеченными, и только здесь, перед этим гигантским домом, он почувствовал в первый раз всю власть свою.

Какое-то новое волнение испытывая, вошел Чугунов в свой дом.

Старый важный швейцар низко поклонился; здесь же поджидал князя управляющий Иван Иванович в безукоризненном сюртуке, тщательно напомаженный, с ласковыми глазами.

Он представился новому хозяину и повел его в квартиру, помещавшуюся в первом этаже.

— Их сиятельство дали распоряжение, чтобы ремонт был окончен к концу сентября, и поэтому я очень извиняюсь, что до приезда вашего сиятельства мы не успели закончить работ, — говорил Иван Иванович.

В огромных комнатах царил полумрак, так как окна были забелены, и сдвинутая мебель в чехлах, завешенные люстры и картины производили впечатление какого-то запустения.